Плейлист: Villagers — Everything I Am Is Yours
Тот разговор на пляже разблокировал что-то во мне. Меня всегда привлекала Фрэнки, мне нравится её юмор, остроты и то, как она прячет своё большое сердце за ворчливым фасадом, но до сих пор всё это было разбито на фрагментированные, несоразмерные мгновения. Теперь же несколько беспрерывных дней и часов с ней ощущаются как горько-сладкий подарок — окно в то, что может стать возможным, но до сих пор является миражом… фантазией прямо за пределами досягаемости.
Даже в дороге близость к ней — это новый вид пыток. Сыграв одну игру в Миннесоте, я сорок восемь часов делил с ней приёмы пищи, встречи, интервью, фото. Украдкой улучал лишь беглые взгляды, легчайшие прикосновения и разговоры.
И постепенно терял контроль.
Я украдкой кошусь на неё. Замечаю, как её кожа словно источает золотистое сияние, а чёрные классические брюки облегают округлую попку, льнут к длинным ногам. Она прекрасно высокая. Достаточно высокая, чтобы обнимая её, мне не приходилось чуть ли не приседать. Когда она поцеловала меня на пляже, было такое ощущение, будто мы рождены для этого. Мы сочетаемся. Идеально.
Фрэнки крутит тростью и на повышенных тонах диктует что-то в телефон, на лице неизменная хмурая гримаса. Это вызывает у меня желание бросить её телефон через плечо и целовать, пока широкая улыбка и одна глубокая ямочка на щеке не озарит её лицо чистой радостью.
Но я не могу. Мне приходится смотреть, как она подкалывает парней, сцепляется с Робом по поводу «Офиса», ставит Крису подножку, когда он разыгрывает её и притворяется, будто нечаянно опубликовал твит с обнажённым селфи. Фрэнки не моя. Она принадлежит команде. Или, точнее, мы принадлежим ей. Она всех нас загнала под свой каблучок. Потому что она прикрывает наши спины, держит нас в узде, показывает, как справляться с троллями и как не сойти с ума, имея дело с соцсетями.
И она всегда рядом, стабильная и верная. После завершения сезона я буду скучать по времени, когда проводил с ней практически каждый день. Хуже того, если после этого сезона она уйдёт учиться на юрфак и не захочет того же, что и я, если в будущем нас ничего не ждёт, и мне придётся попрощаться с ней, я буду опустошён.
От одной лишь мысли об этом у меня подскакивает давление. Я отвожу взгляд от неё и отвлекаюсь на шнурки коньков, убеждаясь, что они туго завязаны. Сейчас не время поддаваться эмоциям и раздражению. Сейчас надо сосредоточиться на игре, на моменте прямо передо мной.
— Не беспокойся о завтрашнем дне. Завтрашний день сам о себе побеспокоится, — всегда говорил мне папа. Но с другой стороны, у него есть та жизнь, которой ему хочется — любимая жена, выводок детей, о котором он мечтал, своя семья. Легко ему говорить. О чём беспокоиться, если всё идёт по-твоему?
Когда координаторы команды собирают нас и направляют по туннелю, моё тело расслабленное и тёплое, а плечо под щитками перебинтовано для надёжности. При полном вращении рукой я почти не вздрагиваю от боли, и голова не болела 72 часа. Во время прошлой игры мне наконец-то разрешили участвовать, но тренер дал мне вдвое меньше смен, чем обычно.
Я поворчал, а он сказал мне поговорить с Эми. Эми сообщила, что мне вообще повезло оказаться на льду. Так что я закрыл рот, а потом чуть не потянул мышцу — так широко улыбался, когда сегодня тренер сказал, что мне одобрили полноценное игровое время на льду.
На льду Миннесоты энергия буквально осязаемая, переполненная жаждой проявить себя на вражеской территории. Два дня назад мы едва продрались дальше со счётом 3–2, но это было грязно и неуклюже. Мы не выложились по полной, и сегодня самое время вернуться к нашему стилю игры, а не поддаваться чужому.
Парни тихие, пока мы катаемся и разминаемся, и каждый из нас в своём настроении перед игрой. Когда я снова украдкой смотрю на неё, Фрэнки до сих пор уткнулась в телефон и бурчит себе под нос. Её волосы спадают почти чёрной волной по плечам, и я сжимаю ладонь в перчатке, испытывая рефлекторную потребность заправить пряди ей за ухо.
Какая жестокая ирония — два моих самых важных интереса противоречат друг другу: выиграть Кубок Стэнли и завоевать сердце Фрэнки. Чем дольше затянется плей-офф, тем дольше мне придётся откладывать отношения с ней. Обычно ирония показалась бы мне забавной.
Не в этот раз.
Кто-то орёт о приближающейся шайбе, выдёргивая меня из моих мыслей.
«Соберись, Рен. Сосредоточься на здесь и сейчас».
Я ловлю шайбу и прибавляю скорости, играю клюшкой, разворачиваюсь, совершаю обманные манёвры, отдаюсь во власть мышечной памяти.
Голоса эхом отдаются вокруг арены, но мой слух сосредотачивается на успокаивающих звуках тихого влажного льда, царапающих звуках коньков, пока я кружу и еду задом наперёд. Мой разум притихает, тело обретает равновесие. Глубоко дыша, я впитываю это ощущение мороза в воздухе, обжигающий холод переполняет мои лёгкие.
Чистое умиротворение.
Пока я не поднимаю взгляд и не встречаюсь глазами с Фрэнки. Её лицо напряжено в такой манере, которой я не видел прежде. Она выглядит обеспокоенной и нервничающей. Подъехав в её сторону, я останавливаюсь у скамейки. Пальцы одной руки запутались в подвесках её ожерелья, другая сжимает телефон до побеления костяшек.
— Что случилось? — спрашиваю я.
Она сглатывает, её взгляд бегает по моему лицу.
— Ничего.
— Очевидно же, что это не так. Ты выглядишь встревоженной.
Она убирает руку от ожерелья.
— Я бы хотела официально попросить тебя сегодня не получать по башке. Вот и всё.
Я хмурюсь, развернувшись ровно настолько, чтобы отбить шайбу от себя, вернув её Крису на лёд. Затем поворачиваюсь обратно.
— Я всегда стараюсь не получать травм, Фрэнки.
— Но когда мы в последний раз были здесь, это не помешало тебе размазаться по плексигласу, — ворчит она.
Мои губы изгибаются в лёгкой улыбке.
— Франческа, — я наклоняюсь поближе. — Ты волнуешься за меня?
— Нет, — она морщит нос и перебрасывает волосы за плечо. — И отодвинься. Ты воняешь как потный хоккеист.
— Я и есть потный хоккеист, Франческа. Думал, ты уже привыкла к запаху спустя столько времени.
Она закрывает глаза, будто ищет в себе безмятежность и не находит.
— Просто напоминаю тебе, что всем будет лучше, если сегодня ты побережёшься.
Моё нутро сжимается от прилива нервного счастья. Фрэнки заботится обо мне достаточно, чтобы переживать, вдруг я пострадаю. Достаточно, чтобы хмуро смотреть на меня через весь лёд и небрежно попросить меня поберечься.
Крис посылает шайбу обратно в мою сторону. Я ловлю её клюшкой и слегка гоняю из стороны в сторону.
— Не волнуйся, älskade. Я буду осторожен.
Она хмурится ещё сильнее.
— Ну естественно, ты говоришь на одном из немногих европейских языков, с которыми я не знакома. То слово на йоге. И теперь это. Не нравится мне это внезапное использование второго языка, Сорен.
— Хм, — отбив шайбу к Франсуа, который далеко не ожидал этого удара, я заслуживаю одно из его красочных французских ругательств. — И это из уст женщины, которая трещала на итальянском за моей спиной во время йоги с Фаби. Весьма лицемерно.
— Это… — она фыркает. — Ладно. Справедливо. Но к твоему сведению, я всё равно могу погуглить, что ты сказал.
Я улыбаюсь и начинаю откатываться назад.
— Удачи. В шведском всё пишется не так, как слышится.
Прежде чем она успевает снова отчитать меня за это, я объезжаю ворота, пересекаю лёд и позволяю своему разуму успокоиться. Но моё сердце не перестаёт колотиться на сногсшибательной скорости.
***
Третий период, счёт 1–1. Поскольку я пропустил несколько игр, мои ноги ещё не устали, лёгкие без проблем втягивают воздух. Я низко пригибаюсь для вбрасывания и завоевываю шайбу, передав её Робу и устремляясь по льду в зону нападения. Я слежу за 27 номером, тем самым, который тогда грязным ударом впечатал меня в бортик. Во время моей прошлой игры у нас с ним пересеклась всего одна смена, поскольку я мало был на льду, но сегодня — другое дело.
Он прицепился ко мне. Не отстаёт.
Пока что мне удавалось сторониться самых грязных его манёвров, и это, похоже, его взбесило. Он не первый защитник, которого возмущает моя проворность на льду, учитывая мои габариты. Он также не первый защитник, нацелившийся на меня так, будто его единственная миссия — покалечить моё тело. С какой бы командой мы ни играли, я — мишень. Я ведущий «забойщик», хорошо ухожу от столкновений, отбираю шайбу, подстёгиваю нападение. Я противоречу законам физики, что шокирует, а потом быстро злит моих противников.
Если честно, поначалу меня это тоже шокировало. Но теперь я понимаю, что это моя сильная сторона — эта моя интуиция, способность чувствовать надвигающиеся удары и ускользать, умение моего тела так хорошо осознавать своё окружение, а потом пронырнуть вместе с шайбой прямо туда, куда нам надо. Даже если бы захотел, я бы не сумел объяснить, как я это делаю — моя связь между мозгом и телом просто знает.
И пусть я проворно уворачиваюсь от катастроф, ускользать от 27-го и терпеть его нападки надоедает. Постоянные ловушки, тычки и скользящие удары, шлепки его клюшкой по моим конькам в надежде, что я споткнусь. Он бесчисленное количество раз пытался впечатать меня в бортик, но промазывал. И в отличие от прошлых разов, когда я изматывал его и остальных защитников стоической отстраненностью, сейчас во мне нарастает тлеющее раздражение. Не знаю, почему сегодня меня так бесит то, что я обычно игнорировал, пропуская мимо себя. Почему мои руки так и чешутся нанести урон, мои кулаки хотят пролить кровь. Я лишь знаю, что это так.
«Может, ты вот-вот достигнешь своего предела, Бергман. У всех у нас есть свои лимиты».
Справедливо, подсознание. Три года в лиге я продержался с безупречным поведением. Сторонился драк, играл справедливо, никогда не поддавался на подзуживание. Я соглашаюсь на все пиар-мероприятия, появляюсь на обложке каждого журнала и даю все интервью, которых от меня желает лига. И всё это время я улыбался, не лез в проблемы и не просил ни о чём, кроме прекрасной игры, в которую мне дозволяется играть, и тихого дома, где мне дозволяется отдыхать в свободное время.
Но прежде всего я ждал. И ждал. И ждал Фрэнки. И теперь мне приходится выживать в одном доме с ней, видеть, как капельки душевой воды стекают по её груди, наблюдать, как она с сонными глазами и взъерошенными волосами ест мои омлеты, делить закаты на пляже с ней и её лохматой собакой, по которой я уже скучаю. И она до сих пор не моя. Я не могу сказать Фрэнки, как много она для меня значит, и не могу прикоснуться к ней так, как мне хочется.
Я чувствую себя как мамина скороварка в тот раз, когда она забыла про рис, и крышка взорвалась, осыпав всю комнату своим содержимым. Хаос подавляемой, неудовлетворённой потребности, который пробил крышу.
Когда 27-й опять ударяет по моим конькам, я разворачиваюсь, пихаю его плечом и продолжаю вести шайбу к голу. Я сосредоточен исключительно на воротах. Я лечу по льду, делаю обманные финты, петляю, зная, что моя работа ног быстрее, и защитники не поспевают. Зная, что этот гол — мой.
Я передаю шайбу Тайлеру, проношусь мимо последнего игрока Уайлдов, снова подбираю шайбу, когда Тайлер возвращает её мне после обманного манёвра. Надвигаясь на вратаря, надёжно контролируя шайбу клюшкой, я замахиваюсь для удара, и тут моя нога подкашивается из-за клюшки 27 номера, который подцепляет мой конёк и ставит подножку.
Я падаю, моё лицо вот-вот вмажется в лёд, но я всё равно умудряюсь совершить удар. Мой взгляд следит за летящей шайбой, которая уже падает. Как раз когда я грохнулся на лёд, шайба пролетает мимо щитков вратаря и со стуком падает уже в сетку.
Гооооооооллллл!!!
— Везучий ублюдок! — орёт Тайлер, рывком поднимая меня со льда. — Три минуты осталось, а ты всё равно умудрился!
Роб светится от гордости, хлопает меня по шлему и врезается грудью в мою грудь, как всегда.
— Это было изумительно.
Когда я качусь мимо, 27-й толкает меня. Я застываю, смотрю ему в глаза, затем уже хочу отъехать, но он снова поднимает руку и толкает меня ещё раз.
— Ну всё, — рявкает Тайлер, сдёргивая перчатку. — Напросился, бл*дь..
Роб останавливает руку Тайлера.
— Рен сам может за себя постоять. А если он не хочет это делать, то не тебе решать.
Номер 27 выплёвывает капу и гаденько улыбается, обнажая четыре дырки на месте недостающих зубов.
— Он тряпка и не может за себя постоять. Он твоя сучка, Джонсон? Надо защищать своих…
Тайлер бросается на него, но я умудряюсь втиснуться между ними.
— Он того не стоит, — говорю я Тайлеру, прижав его перчатку к его животу и развернув его прочь. — Иди отсюда. Остынь.
Я сердито смотрю через плечо на этого типа, поправляю шлем, затем разворачиваюсь и скольжу прочь.
— Вот ведь мямлящий неотёсанный евнух, — бурчу я.
Роб заходится истерическим хрюкающим смехом, катясь следом за мной.
— Как ты меня назвал, бл*дь? — орёт 27-й, толкая меня сзади.
Судья вмешивается и отправляет 27-го прочь.
Тайлер воет от хохота, когда я хватаю его за руку и тащу за собой к бортику, чтобы поменяться на последнюю смену. Нам нужно всего лишь три минуты сохранять лидерство, которое я только что отвоевал нам, и избежать пенальти. Тогда мы выиграем серию и перейдём на следующий этап плей-оффа.
Роб скользит рядом со мной, всё ещё еле сдерживая смех.
— Лучшее, что я когда-либо слышал на льду.
Я улыбаюсь, крутя в руках капу и чувствуя облегчение, ведь я забил очередной гол и проматерил этого придурка. Я почти у бортика, когда встречаюсь взглядом с Фрэнки, которая снова хмурится. Бросив капу, я ослепительно улыбаюсь ей. Внезапно её глаза раскрываются шире, руки встревоженно машут. Я оборачиваюсь через плечо и проворно ускользаю, успевая увернуться от правого хука 27-го. Просвистев мимо меня, он врезается в бортик и падает на лёд.
Когда я поворачиваюсь обратно, Фрэнки разинула рот и широко распахнула глаза.
— Видишь, — говорю я ей, перемахнув через бортик и усевшись на скамейку. — Я же сказал, что буду осторожен.