Плейлист: Tessa Violet — Crush
Я не знаю, почему играю с ним в «ножки» под столом. Я не знаю, почему испытываю такое облегчение от признания, что чувствую себя уязвимой, что перспектива интимной близости ужасает меня, потому что однажды он может сделать то же, что и остальные, и причинить мне боль.
Я знаю одно — мы едим, а я прокручиваю в памяти его ответ, моё сердце бьётся спокойно и размеренно, за рёбрами растекается непривычное тепло, расходящееся в более нежные и забытые уголки моего тела.
Я знаю, что лучи солнца на волосах Рена сверкают как старый медный пенни, что хрупкий бутон счастья расцветает во мне, пока мы едим в комфортной тишине. Он готов доказывать, что заслуживает доверия, хотя не обязан это делать, и мне хотелось бы не нуждаться в этих доказательствах. Хотелось бы не считать всех людей заранее виновными, пока не будет доказано обратное. Но прошлое было жестоким учителем, и его урок непросто забыть — если прятаться за оборонительным фасадом, то не будет больно.
— Итак, — положив вилку, Рен откидывается назад на сиденье, сцепив ладони за головой.
— Итак, — я шумно вытягиваю через трубочку остатки рутбира, затем хмуро смотрю на дно. Когда я поднимаю взгляд, Рен улыбается мне. — Что?
Он качает головой.
— Что планируешь делать после конца сезона, но до начала обучения на юрфаке?
— Ну, планов немного. Заниматься, читать, отоспаться. Может, сделать операцию по замене бедра.
Он роняет руки, широко распахнув глаза.
— Фрэнки, ты не говорила мне, что с твоим бедром всё настолько плохо…
— Полегче, Рен. Это была шутка. Плохая, очевидно.
Рен трёт лицо, затем проводит пальцами по волосам.
— Ладно, я постепенно врублюсь. Про аутоиммунные заболевания и тяжёлые операции шутить можно.
— Это не тяжёлая операция. Новая технология — минимально инвазивная. И да, я с юмором отношусь к своему медицинскому досье. Знаешь же поговорку «если не смеяться, то будешь рыдать». Так что я шучу.
Наш официант подходит с новой порцией рутбира.
— О, — я поднимаю на него взгляд и улыбаюсь. — Спасибо.
Он делается свекольно-красным.
— Не з-за что, мисс, — развернувшись, он сматывается прежде, чем я успеваю сказать что-либо, например, «Можно взглянуть на десертное меню?».
А что? Я сластёна.
Рен прочищает горло, побуждая меня повернуться обратно лицом к нему. Его глаза изучают моё лицо.
— Я понятия не имел, что этого достаточно, чтобы заслужить от тебя такую улыбку.
Я морщу нос.
— Чего именно?
— Рутбир. А я-то думал, что дело в мармеладных мишках.
— Ты купил их ради меня?
Рен склоняет голову набок.
— Конечно, Фрэнки. Я знал, что они тебе нравятся.
— О, — я тереблю вилку. — Я думала, они просто понравились тебе после того, как ты попробовал их у меня дома.
Между нами воцаряется мгновение тишины. Рен подаётся вперёд и вытирает мою губу.
— Кетчуп, — тихо произносит он. Затем кладёт большой палец в рот и начисто облизывает его, причмокнув.
Иисус-Дошкольник с Плотницким Шилом, у меня сейчас случится короткое замыкание. И наклонившись ближе, Рен обдаёт меня своим пряным чистым запахом. Я смотрю в его добрые глаза, впитываю сами его габариты и близость. Я решаю, что Рен — это искушение во плоти. Мне хочется оказаться под ним. Типа, ещё вчера.
Я не могу долго удерживать его взгляд. Его глаза видят слишком много, проникают слишком глубоко под мою кожу и пробуждают чувства, от которых я дрожу и хватаю воздух ртом. Эти мягко улыбающиеся губы говорят, что он способен действовать неспешно. Эти бледные кошачьи глаза говорят «Я хочу тебя на ужин».
— Фрэнки, — говорит Рен.
— Хм?
— Ты придёшь ко мне завтра вечером?
— Да, — выпаливаю я.
«И я могу буквально наброситься на тебя, когда приду».
— Хорошо, — подняв руку, он делает жест официанту. — Потому что я скучаю по Пацце.
— Эй. Девушке приятно знать, что её хотят не только из-за её очаровательной собачки.
Он улыбается. Это новая улыбка. Секретная.
— Тогда позволь мне заверить тебя. Причин, по которым я тебя хочу, намного больше.
Я сглатываю.
— Но, как я уже сказал, никакой спешки или давления, — продолжает он. — Для нас обоих. В физическом плане. В эмоциональном. Мы будем действовать медленно, просто проводить время вместе.
— О, я не испытываю никакого давления. Необязательно действовать медленно, — и клянусь именем того святого, который является покровителем сексуального удовлетворения (поверьте мне, такой есть, у католиков есть святые-покровители абсолютно для всего), если этот мужчина не соблазнит меня в тот же миг, когда я завтра войду в его дом, я сойду с ума.
— Отлично. Ты можешь прийти завтра вечером в гости. Я приготовлю еду, и мы просто расслабимся.
Еда и расслабление. Звучит многообещающе. Это как будто версия Рена вместо «зайти на кофе».
— Договорились. Но скажу сразу, я ожидаю, что ты тоже будешь приходить в моё скромное бунгало. Мне нравится моя хоббитовая нора.
— Конечно. Я согласен проводить время в бунгало. Только не уверен насчёт ночёвок. Мне нужна кровать размера кинг-сайз. Не влезаю я на обычные двухместные.
— Я… чего? — я аж сбиваюсь с мысли. Секс — это одно. Ночёвки — это другое. Ночёвки подразумевают объятия и сближение. Интимность, к которой я не имела доступа годами, если не считать тех раз, когда я позволяю Пацце раздавливать меня своими «обнимашками» на диване и чувствую абсурдное количество любви, которую можно испытывать лишь к животному.
— Так, это… — я откашливаюсь в кулак, стараясь не выглядеть совсем уж ошарашенной. — Ты планируешь ночёвки?
«Дыши глубоко, Франческа. По одному шагу за раз».
Рен пригвождает меня взглядом своих кошачьих глаз.
— Ты видела, как я отрабатывал каждую секунду времени при свете, Франческа. Я планирую сохранять ту же приверженность делу и при выключенном свете.
Пресвятые промокшие трусики.
Он смотрит на официанта, когда тот подходит к нашему столику.
— Можно нам десертное меню? Спасибо.
— Ты закажешь десерт? — каркаю я. Хлебнув рутбира, я пытаюсь вывести себя из секс-транса. — Что же скажет Ларс? Он учует эти быстрые углеводы в твоём дыхании. И тогда всё будет кончено.
Рен улыбается.
— Это не мне. К данному моменту я знаю достаточно, чтобы понимать — если я ем с тобой, то нужен десерт.
— Ты меня умасливаешь.
— Едва ли. Я просто пытаюсь вызвать на твоём лице улыбку с помощью маленьких кулинарных излишеств.
Я награждаю его резким взглядом.
— Не рассчитывай на много улыбок. Думаю, я выполнила квоту на сегодня.
Его улыбка становится шире, и ресторан будто заливает светом.
— Да, мэм.
***
Тарин, наш инструктор по водной аэробике, резко разворачивает своё тело в бассейне, её конечности совершают плавные движения, будто плотность воды — это городская легенда, а не неоспоримая физика.
— Давайте, дамы! Активнее шевелим своими ленивыми жопками!
Энни слева от меня фыркает.
— Сдаётся мне, преподаватель не должен такого говорить.
— Ага, — я пыхчу. Боже, эти моменты ходьбы в воде. — Напрашивается на судебный иск.
— Ты сегодня тихая, Фрэнки. Что случилось?
Я качаю головой.
— Просто запыхалась.
— А такой проблемы не возникало бы, если бы ты ходила на водную аэробику хоть с какой-нибудь регулярностью.
— Выкуси, Аннабель. У меня работа, отнимающая много времени. И не у всех у нас есть двадцать кило беременности, удерживающие нас на плаву.
Энни ахает, затем шлёпает по воде, посылая брызги в мою сторону.
— Как ты смеешь! Это выносливость, которую я сама выработала. И пусть мои запасы жира и утробные воды имеют меньшую плотность в воде…
— Прекрати, — я едва не содрогаюсь в рвотном позыве. — И больше никогда не говори «утробные воды».
Она закатывает глаза.
— Я к тому, что я отлично справляюсь с этим упражнением потому, что я в хорошей форме, а не из-за ребёнка.
— Ладно, Аннабель.
— Франческа, я клянусь…
Тарин прочищает горло. Громко.
— Вы не могли бы не отвлекаться?
Мы смущённо улыбаемся и хором говорим:
— Простите.
Как только Тарин переключает внимание на пожилых участников группы, использующих надувные штуки, за которые я бы сейчас отдала левую сиську, Энни косится на меня.
— С тобой что-то не так. И я хочу услышать, что именно.
Чёрт возьми, почему я такая прозрачная? Ма всегда говорила, что моё настроение написано на моём лице, и это приводит к ещё одному преимуществу хмурой гримасы — она скрывает все остальные чувства.
После ланча все мои шестерёнки продолжают крутиться, а мозг не затыкается. Моя тревожность разошлась на всю катушку, и если бы я сейчас могла заламывать руки без риска утонуть, я бы так и делала.
Мне не лучшим образом даются переходы и перемены. Я ужасно справляюсь со всем новым. Ещё хуже предвижу всё, что может пойти не так. Этот порог, который мы вот-вот пересечём с Реном, олицетворяет всё перечисленное. Отсюда и паника.
— У меня был долгий день, — говорю я ей. — Ты же знаешь, какой я бываю. Я ухожу в себя, когда выматываюсь.
— Хм, — она шмыгает носом. — А я-то думала, какой хорошей идеей будет после занятия попить молочные коктейли с картошкой фри…
— Ладно! Ну то есть, углеводы мне не помешают.
Она прищуривается.
— И между делом расскажешь мне, что с тобой происходит.
Спустя ещё двадцать минут ада водной аэробики и быстрого душа, чтобы смыть хлорку, мы с Энни едем в ближайшую любимую забегаловку. Купив вкусняшки, мы устраиваемся за угловым столиком.
Усевшись со вздохом, Энни поднимает ноги и закидывает ступни на моё сиденье.
— Ты не против?
Я мягко похлопываю по её опухшим лодыжкам.
— Конечно, нет. Так вот. Как дела в лаборатории? — спрашиваю я, воюя с бутылкой кетчупа.
Сдавшись, я отдаю её Энни. Она открывает крышечку и передаёт обратно мне.
— Волнительно. Сложно. Но в то же время много раздражающего дерьма. Мужчины объясняют мне очевидные вещи как тупой. Я пытаюсь добиться, чтобы меня слушали и уважали. Тот факт, что из-за беременности мне нужны особые меры предосторожности в лаборатории, тоже не помогает. Клянусь, будь я парнем, мне не было бы так сложно получить финансирование.
Снова вздохнув, она берёт свой молочный коктейль и делает большой глоток.
— Надеюсь, у меня будет мальчик, чтобы я воспитала его абсолютным феминистом. Этому миру нужен ещё один мужчина, который ценит женщин и поддерживает равные возможности.
Странный укол в груди заставляет меня отложить картошку фри. С тех пор, как Энни сказала мне о беременности, в моём мозгу витала отдалённая идея детей — как страшно будет любить это крохотное беспомощное создание, но как невероятно будет наблюдать, как он или она вырастают и становятся изумительным человеком, которым непременно будет ребёнок Энни и Тима. Рен и его разговоры о домах, его «отцовский» фургон — всё это давит на меня; в одно мгновение это клаустрофобный страх, в следующее — головокружительная надежда.
— Фрэнки?
— Прости, — я встряхиваю головой и выдёргиваю себя из этого состояния. — Я здесь, с тобой. И я думаю, что ты воспитаешь отличного маленького феминиста.
— Как дела на работе? — спрашивает она. — И почему ты такая отрешённая?
— Ты же знаешь, какой я бываю в период плей-оффа. Это невозможная двойственность взвинченности и выгорания. Мы хотим победить, но нас всех тошнит друг от друга. Мы устали, у парней все тела уже в синяках, и мы устали путешествовать из-за выездных игр. То же самое дерьмо, что в прошлом году в это время, и в позапрошлом тоже.
— Дело правда только в этом? — она тянется ко мне и похлопывает по руке. — Мы теперь уже можем поговорить о нём. Мы прошли тест Бекдел10.
— Чего?
Энни хмуро смотрит на меня.
— Фрэнки.
— Что? Я не знаю, о чём ты говоришь.
— Ты смотрела столько фильмов, читала столько книг, и не знаешь тест, который следит, чтобы в фильмах и художественной литературе женщины не изображались говорящими исключительно о мужчинах?
— Эм. Нет. Видимо, я пропустила это на своём пути к абсолютному задротству.
Она кидает в меня ломтик картошки.
— Так вот. Мы его прошли. Поговорили о многом другом в жизни. Так что говори уже о нём.
— О ком?
Энни закатывает глаза, шумно втягивая коктейль через трубочку.
— О Рене, козявка ты этакая. Он сказал тебе о своих чувствах, да?
Я смотрю на неё с разинутым ртом.
— Что? Как ты…
— Не знала я, — говорит она, подняв ладони. — Это просто чутьё. Его симпатия была весьма очевидной.
— Не для меня!
— Ну, я знаю. Как ты сама говорила, ты не улавливаешь интерес мужчин. Клянусь, с самого начала, как я его встретила… он так смотрел на тебя, когда ты нас представляла… просто умереть не встать. Но когда он присоединился к нам за ланчем, всё подтвердилось.
— Что ж, классно понимать, что догадались все, кроме меня, — я бросаю салфетку на стол и откидываюсь на спинку сиденья. Иногда откровенно унизительно понимать, насколько я слепа и недогадлива в отдельных сферах жизни.
— Эй, прости, я не хотела тебя расстроить, — Энни вздыхает. — Фрэнки, мы обе знаем, что если бы ты знала, ты бы всё равно не захотела знать. Ты не хотела это видеть. Потому что решительно настроилась остаться старой девой.
— Аннабель. Не будь ты глубоко беременной, эта старая дева натянула бы тебе бриджи до самых ушей.
— Тогда женщины не носили бриджи, Франческа.
Дверь в закусочную отворяется со звоном колокольчика, побуждая меня небрежно обернуться через плечо.
И пол уходит из-под моих ног. Входит Рен. С женщиной.
— Убейте меня немедленно, — я сползаю по диванчику, чувствуя, как кожа покрывается холодным потом.
— Что? — Энни оживляется как маленький птенчик, выглядывающий из гнезда. — Что?
— Иисусе, Энни, — шиплю я. — Я пытаюсь спрятаться, а не привлекать к нам внимание.
Её глаза выпучиваются.
— О, ну привет, красавчик. Уф, вот есть в нём что-то. Рыжие обычно меня не привлекают, но твой мужчина…
— Он не мой мужчина, — стону я. Поверить не могу, что Рен здесь. С высокой, стройной женщиной, у которой великолепные тёмно-рыжие волосы и большие зелёные глаза.
Почему он здесь с женщиной, если мы буквально восемь часов назад говорили о том, что попытаемся быть вместе? Этому должно существовать рациональное объяснение, но чтоб мне провалиться, я не могу его отыскать. Это уже слишком для моего мозга.
Натянув бейсболку пониже на лоб, Рен кладёт ладонь на поясницу молодой женщины и мягко направляет её перед собой, пока хостес подводит их к столику. Его взгляд бродит по помещению, подмечая людей, смотрящих на него и разговаривающих меж собой. Я разворачиваюсь и ещё ниже сползаю по сиденью.
— Кто это с ним? — спрашивает Энни.
— Не знаю, — я понятия не имею, как понимать увиденное. Ясно лишь, что Рен стоит бок о бок с женщиной, которая не менее сногсшибательна, чем он сам, и наверняка не несёт в себе стог личных проблем.
В отличие от меня. Картошка и коктейль скисают в моём желудке. Так вот как ощущается ревность. Мне это не нравится.
Энни вздыхает.
— Ты ведёшь себя нелепо, прячась вот так. Это бессмысленно. Он тебя увидит. Эту закусочную не назовёшь огромной.
— Ну почемуууу, — ною я. — Почему мы не пошли в In-N-Out?
— Потому что в закусочной Бетти лучшая картошка фри. Идти куда-то ещё — не вариант.
Я стону и тру лоб.
— Вот ведь вечно мне так везёт.
— Прекращай разыгрывать из себя Плаксу Миртл. О, кажется, он меня увидел, — Энни косится на меня и улыбается, её щёки порозовели. — Ладно, я стараюсь вести себя естественно. Это всего лишь горяченький Рен…
— Горяченький Рен?
Она шикает на меня.
— Я бы на твоём месте выпрямилась. Ты будешь выглядеть странно, так сползая по сиденью, когда он подойдёт поздороваться.
Я как раз выпрямляюсь, когда вижу Рена, идущего в мою сторону, и его льдистые глаза искрят в тени козырька бейсболки.
Рен. Бейсболка. Борода.
Уф.
Кто-то за соседним столиком поднимает телефон, и Рен проворно меняется местами с девушкой, чтобы та оказалась заслонена от нахальных зевак.
Кто она?
— Я в порядке, — бормочу я себе под нос. — Я в порядке.
— Просто дыши, Фрэнки, — тихонько говорит Энни.
— Фрэнки, — Рен улыбается мне, затем смотрит на Энни. — Привет, Энни. Как ты?
Энни улыбается ему, заливаясь ярко-розовым румянцем, и хлопает ресницами.
— Эм, да.
Я закатываю глаза.
— Привет, Рен.
Рен слегка поворачивается, обнимая женщину рукой за спину, и кладёт ладонь на её плечо.
К моему горлу подступает желчь. Болезненные, резкие уколы ревности. Что происходит?
— Зигс, это Фрэнки и её подруга Энни.
Женщина протягивает руку сначала Энни, которая сидит поближе, затем мне, и тогда её черты оказываются ближе, и я могу её рассмотреть. Ну конечно. Поразительно молодая. Высокая. Молочная кожа, яркие зелёные глаза, насыщенно-рыжие волосы такой длины, что почти доходят до бёдер. Одежда сидит на ней не очень хорошо — мешковатые спортивные штаны и большая толстовка с пятнами. И всё же в её внешности есть нечто знакомое и манящее для меня.
— Вау, — говорит она с широко раскрытыми глазами. — Я наконец-то вижу Фрэнки вживую. Рен постоянно говорит о тебе.
Моё нутро совершает кульбит, и я невольно улыбаюсь. Рен делается ярко-красным и морщится. Она замечает и смотрит на него.
— Что? — её голос окрашивается искренним непониманием, пока она смотрит то на него, то на меня. — Это правда.
— Да, — отвечает он со вздохом. — Ты права.
Её щёки розовеют, и она опускает взгляд в пол.
— Прости.
— Ты не сделала ничего плохого, Зигс. Всё хорошо, — тихо заверяет он.
Что-то в её смущении, осознании оговорки отдаёт знакомостью. Я делала это столько раз — говорила нечто, в чём, по-видимому, взрослым вообще никак нельзя признаваться. Как бы я ни пыталась понять закономерность, что можно говорить, а что нет, у меня не получается. То есть, иногда я лажаю. Я бывала на её месте.
А ещё есть что-то знакомое в открытом любопытстве её распахнутых глаз, когда мы пожимаем руки, в её слаженных попытках следить за вежливостью знакомства, но вместе с тем нетерпением вернуться в убежище своего тела и мыслей.
Всё встаёт на место. Это…
— Ты его сестра, — в шоке говорю я. — Ты…
— Да, это Зигги, — быстро говорит Рен, встречаясь со мной взглядом. — Моя младшая сестрёнка.
Между нами что-то проносится. Он пытается что-то сказать мне взглядом, но я худший кандидат в мире для подобного. Так что я для перестраховки держу рот на замке и несколько секунд собираюсь с мыслями.
Я улыбаюсь ей, ощущая странное родство с этой молодой девушкой, в которой узнаю так много от себя даже спустя пару минут знакомства. Должно быть, именно об этой сестре он мне рассказывал. У которой тоже аутизм.
— Что ж, — произношу я, — тогда теперь моя очередь говорить, что Рен тоже постоянно о тебе рассказывает. Приятно наконец-то соотнести имя с лицом.
Она моргает, затем как будто неохотно улыбается.
Внезапно кто-то из-за соседнего столика идёт в нашу сторону, маяча возле Рена. Я вижу, как выражение лица Рена становится закрытым, он натягивает вежливую улыбку, поворачиваясь и заслоняя Зигги своим телом.
— Извините, что беспокою… — говорит парень.
Почему люди извиняются за что-то, если собираются продолжить делать то же самое? Или продемонстрируй искреннее раскаяние и перестань, или просто прими, что ты назойливый придурок, донимающий профессионального хоккеиста из-за автографа в 21:30 будним вечером, когда он просто пришёл спокойно поесть.
— Что такое, дружище? — спрашивает Рен.
— Просто хотел узнать…
Я поднимаю свою трость, взмахиваю ей над головой как волшебной палочкой и говорю:
— Сектумсемпра!
— Иисусе! — парень отшатывается, налетев на стул, и убегает за свой столик. Я сверлю его убийственным взглядом, пока он не скрывается из виду.
Зигги резко зажимает рот ладонью, отчего её голос звучит приглушённо.
— Это было потрясно.
Рен смотрит на меня.
— Чуточку слишком агрессивное проклятье вот так сразу, тебе не кажется, Франческа?
Энни качает головой.
— Ты себе даже не представляешь. Когда она и Тим напиваются, она орёт «Империо», а он выполняет её приказы. Это напоминает какие-то извращённые поттероманские шарады.
Не будь она на трёхсотой неделе беременности, я бы пнула её под столом.
— Это приватная информация, Аннабель.
Она отмахивается от меня.
— Ну, а теперь, когда мы избавились от фаната, почему бы вам не присоединиться к нам? — говорит Энни Рену.
Зигги открывает рот, но прежде чем она успевает ответить, Рен мягко сжимает её плечо.
— Да всё нормально. Мы не хотим мешать вашему общению, — говорит он. — И я давненько не виделся с ней. Ей давно пора вытерпеть очередную инквизицию от старшего брата.
Зигги закатывает глаза. Это заставляет меня улыбнуться. А ещё моё сердце совершает кульбит из-за того, как Рен защищает своё время наедине с сестрой.
— Держись, — говорю я ей. — Я тоже младшая сестра, у которой есть командующая старшая, так что сочувствую.
— Эй, — Рен мягко пихает меня, и я драматизирую, плюхнувшись на диванчик. — Чёрт, Фрэнки, — он обхватывает руками мои плечи и поднимает. — Мне так жаль, я…
Его лицо меняется, когда он видит, что я пытаюсь не заржать, и понимает, что я в порядке. Он прищуривается.
— Вот это был грязный ход.
— А мне показалось весьма смешно, — сухо произносит Зигги.
— Ага, ага, — Рен выпрямляется и награждает меня притворно суровым взглядом. — Мы вас оставим, — повернувшись к моей подруге, он улыбается намного шире. — Энни, рад был повидаться, — и снова поворачивается ко мне, корча гримасу скунса. — Увидимся завтра на работе, Франческа.
— Сорен, — я показываю ему язык.
Зигги резко втягивает вдох, переводя взгляд между нами.
— Она зовёт тебя Сорен? Пресвятые…
— Пошли, — Рен берет её за локоть. — Мы уходим, пока-пока!
Энни улыбается, провожая их взглядом до столика. Рен садится на своё место, лицом в мою сторону, и пригвождает пронизывающим взглядом. Его лицо постепенно расплывается в тёплой улыбке, будто он ничего не может с собой поделать.
— Ох, Фрэнки, — мечтательно говорит Энни. — Ты встряла.
Я вздыхаю и осознаю, что улыбаюсь в ответ.
— Мне ли не знать.