Плейлист: Arcade Fire — My Body Is a Cage
В команде царит неспокойная энергия. Черты лица Рена нехарактерно напряжены, будто он лишь наполовину присутствует в моменте и отвлекается на беспокойство. Надеюсь, это беспокойство не связано со мной. Хотя я логичный кандидат. Я чувствую себя говном, прилипшим к подошве старого кроссовка.
Вчера я легла спать, чувствуя себя не очень хорошо, а сегодня проснулась, зная, что устремляюсь прямиком в эпицентр шторма. Моя грудь ощущается тяжёлой. Я то и дело сдерживаю влажный кашель, уткнувшись в сгиб локтя. И когда я буквально десять минут назад ходила в туалет, моя моча была тёмной, а кожа в отражении над раковиной казалась пожелтевшей. Я знаю, что мне надо пить воду, но едва могу влить её в своё горло.
Хуже всего то, что я — не самая плачевно выглядящая из собравшихся в комнате. Энди тихий (он никогда таким не бывает), Тайлер раздражителен, Лин делает всё как-то с неохотой. На лице Роба хмурая гримаса, которая в моей памяти сохранена под меткой «я поссорился с жёнушкой», а если Франсуа начнёт стрессовать ещё сильнее, я точно подсуну ему одну из своих таблеточек лоразепама, припасённых на крайний случай.
Как всегда, команда собралась в складской части арены, куда заезжают грузовики со всякими штуками, которые вы бы наверняка не посчитали нужными, но видимо, они необходимы для поддержания работы спортивного учреждения. Здесь парни обычно выполняют свой футбольный ритуал, который должен помочь им оставаться проворными, слаженными и просто позволяет отвлечься перед игрой.
Их версия футбола — это не матч в привычном понимании слова. Парни просто разогреваются, встав в круг и перебрасывая мяч друг другу. Единственная цель этого упражнения — не дать футбольному мячу упасть на пол. Это заставляет их следить за своими движениями и товарищами по команде. Словом, классное упражнение перед игрой.
Только сегодня оно даётся им отстойно.
Рен стоит на противоположной стороне комнаты, будучи на голову выше обоих парней, стоящих в круге возле него, и держит руки на бёдрах. Он смотрит на меня, явно задумавшись. Я приподнимаю голову и мотаю подбородком. «Удели внимание происходящему».
Когда Крис роняет мяч, Рен наконец-то моргает и отрывается от меня.
Роб вздыхает и подхватывает мяч.
— Ещё раз.
— А зачем? — спрашивает Тайлер. — Мы сегодня проиграем, серия плей-оффа завершится, и ты это знаешь.
Рен опускает руки и делает жест Робу. Роб бросает мяч ему. Принимая мяч на грудь, Рен лёгким движением бедра отправляет его обратно Робу, затем орёт:
— Повеса!
Роб прищуривается, когда мяч летит в его сторону, но отправляя его ударом головы в сторону Лина, он улыбается и кричит:
— Пройдоха!
Половина парней резко оглядывается на меня. Я старательно утыкаюсь в телефон, чтобы они не чувствовали, что в их ритуал вторгаются. Мне сложно фокусировать взгляд, но краем глаза я вижу, как все они обмениваются какими-то нечитаемыми взглядами, будто их поймали за чем-то, что не следовало выдавать.
Я сипло кашляю в сгиб руки, когда Лин произносит своё слово, так что я его пропускаю. Но когда Франсуа отбивает мяч в сторону Энди, его ругательство рёвом разносится по комнате:
— Гнилое сморщенное яблоко с заднего двора!
Лин фыркает. Тайлер истерично сгибается пополам, а Энди рывком устремляется за мячом, не давая тому упасть на пол. Подбрасывая его лёгким пинком, он потом удерживает его на стопе, смотрит на Криса и смертельно серьёзно говорит:
— Мявкающая пилотка.
Комната взрывается хохотом, мяч летает туда-сюда, ни разу не задевая пол. Их плечи опускаются, хмурые гримасы уходят. Я словно в психоделическом трансе наблюдаю за перелётами мяча в пространстве, а перед глазами начинают плясать звёздочки. В комнате будто становится теплее, моё затруднённое дыхание напоминает рефрен, пока мир накреняется и кружится вокруг.
Я делаю шаг назад и прислоняюсь к стене, потирая ладонью лицо. Моя рука становится мокрой. Я потею. Откашливаясь, я стараюсь сделать медленный вдох и прищуриваю один глаз, надеясь, что это поможет прояснить взгляд.
На мгновение мир как будто становится отчётливее, и я вижу, как очевидно изменилась атмосфера в помещении. Будто кто-то щёлкнул выключателем, настроение становится в разы лучше, будто солнышко вырвалось из-за тучи и озарило землю.
Ругательства продолжают разноситься эхом, смех нарастает и становится громче, напоминая рой пчёл. Либо эти парни заметили креативные ругательства Рена на протяжении последних трёх лет, либо они тоже сделались знатными шекспировскими задротами. Как бы там ни было, результат один и тот же. Командный дух восстановлен. Настроение улучшилось.
Боже, как гениально. Рен сделал то же самое, что и всегда — принёс радость, помог людям почувствовать себя лучше. И вот почему он так важен для команды. Вот почему, когда мои ноги подкашиваются, и я сползаю на пол, я могу лишь надеяться, что он занят и не заметит, что даже его чудодейственного солнечного света недостаточно, чтобы уберечь это маленькое облачко от шторма.
***
Не открывая глаза, я уже знаю, где я. Знаю по запаху, по шершавым простыням, по гулу флуоресцентных ламп поблизости. Может, свет в туалете не выключили, и дверь приоткрыта.
Бл*дская больница.
Когда я втягиваю прерывистый вдох, мои лёгкие уже не кажутся переполненными супом, как это было, когда пол ушёл из-под меня, а ноги превратились в желе. Когда бы это ни было. У меня нет осознания, сколько времени прошло.
Я чувствую, что моё бедро пи**ец как пульсирует. Я облизываю губы и с удивлением обнаруживаю, что они не пересохли. Я чувствую рукой тепло мозолистой ладони, длинные пальцы собственнически сжимают мою руку.
Рен.
Мои глаза открываются, взгляд косит вправо, к той ладони, что он держит. Я невольно улыбаюсь при виде него, спящего рядом. Он сгорбился на одном из этих ужасно неудобных больничных стульев, рот слегка приоткрыт, под глазами виднеются мешки.
Я слаба. Я это чувствую. Моё тело ощущается тяжёлым, и я уже хочу заснуть обратно, но ещё сильнее мне хочется дать Рену знать, что я в порядке.
Мой нос чешется. Я поднимаю руку, чтобы почесать его, и неловко натыкаюсь на кислородную канюлю. Моя ладонь ноет в том месте, где пластырь удерживает иглу капельницы, вводящей в мой организм Бог знает что. Антибиотики. Солевой раствор. Стероиды. Обезболивающие.
Список назначенных препаратов неряшливо нацарапан маркером на белой табличке, висящей в изножье кровати. Я ни черта не могу прочитать. Просто знаю, что список длинный. Рен ёрзает на стуле, не просыпаясь, и я наблюдаю за ним. Я и раньше смотрела, как он спит, и может, это звучит странно. Но иногда я просыпаюсь раньше его и смотрю, как рассвет озаряет его лицо, отбрасывает тени от скул, мягких губ, гладкого лба, расслабленного во сне. Сейчас его лоб вовсе не расслаблен. Он хмурится. Беспокоится.
Я пытаюсь сжать его ладонь, но почти не получается. Прочистив горло, я хриплю:
— Рен.
Его глаза распахиваются, мечутся в мою сторону, затем раскрывается ещё шире. Выпрямившись, он встаёт и наклоняется надо мной, накрывая мои щёки ладонями.
— Привет, — произносит он нетвёрдым голосом. Его глаза покраснели.
— Я в порядке, — шепчу я.
Он кивает. Моргает глазами, влажными от непролитых слёз. Я пытаюсь поднять руки и обнять его, предложить утешение, но конечности кажутся слишком тяжёлыми.
Моё горло ощущается раздражённым, но я откашливаюсь и каркаю:
— Иди сюда, Зензеро.
У него вырывается беспомощный звук, когда он наклоняется ближе и опускает голову в изгиб моей шеи. Я поворачиваю голову и целую его в висок. Его руки аккуратно проскальзывают между мной и матрасом. Он делает медленный и тяжёлый вздох. Вздох облегчения.
— Фрэнки, — только и говорит он, но я чувствую, что он имеет в виду. Любовь и беспокойство вплетаются в моё имя.
Отстранившись, Рен садится и подвигает стул поближе. Пригладив мои волосы, он заводит канюлю обратно туда, где она должна зацепляться за моё ухо.
— Сколько я была без сознания? — шепчу я.
Он сосредотачивается на моих волосах, его пальцы мягко распутывают спутанные места. Я уверена, что я выгляжу так, будто меня дважды пропустили через мясорубку.
— Сорок восемь часов.
Я приподнимаю брови.
— Впечатляет, — снова прочистив горло, я ищу кнопку, приподнимающую изголовье больничной койки. — Как прошла игра?
Рен убирает руку из моих волос, сжимает мою ладонь.
— Мы проиграли.
— Мне жаль, Рен…
— Доброе утро, засоня! — Лорена стоит на пороге, читая мои мысли, видя раздражение, смущение.
Беспомощность.
Подойдя к кровати с другой стороны, она с чмокающим звуком прижимает губы к моему лбу.
— Даже спрашивать не буду. Вижу, что ты чувствуешь себя дерьмово.
Опустившись в изножье кровати, она начинает массировать мои ноги. Я стону, поскольку это ощущается изумительно, и мне ненавистно, что близкие люди так хорошо меня знают. Я чувствую себя слабой и нуждающейся в особом обращении.
— Я слышала, твой уход был весьма драматичным, — она дерзко улыбается мне.
Я сверлю её сердитым взглядом.
— Почему, говоришь, ты вообще тут оказалась?
Рен скрывает улыбку, откашливаясь в кулак.
— Потому что у тебя двусторонняя пневмония, — говорит Ло, — и ты одна из моих людей. Потому что я люблю тебя, и когда мы болеем, нам нужна вся любовь, которую мы можем получить.
Рен подносит мою руку к своей щеке, целует мою ладонь, затем прикладывает к своей бороде. Я рефлекторно запускаю пальцы в мягкие волосы, царапаю ногтями щетину.
Ло вздыхает.
— Ну, я оставлю вас, голубки. Пойду донимать твою медсестру. Покомандую кем-нибудь, — встав, она ещё раз целует меня в лоб и похлопывает по ноге. — С возвращением, детка.
Рен провожает её взглядом, затем плавно встаёт и закрывает дверь за ней.
Я наблюдаю за его движениями, наслаждаясь тем, как красиво простая одежда обрамляет его тело. Низко надвинутая бейсболка. Тёмные и поношенные джинсы, старенькая синяя футболка, которая подчёркивает льдистость глаз и медный оттенок волос. Сев обратно, Рен поглаживает мою щёку костяшками пальцев.
Я хрипло откашливаюсь, затем облизываю губы. Рен рефлекторно тянется к больничному подносу и берёт бальзам для губ. Сняв крышечку, он проводит им по моим губам, затем надевает крышечку обратно.
— Ты делал это? — спрашиваю я. В моем голосе слышатся слезы.
— Практически единственное, что я мог сделать — это убедиться, что ты не очнёшься с потрескавшимися губами, — его улыбка слабая. — Фрэнки. Почему ты не сказала мне, насколько плохо ты себя чувствовала?
Я всматриваюсь в его глаза.
— Я знала, что ты будешь беспокоиться. Я не хотела отвлекать тебя от игры, лишать лучшего шанса на победу.
Уголки его глаз будто напрягаются.
— То есть, ты решила сделать этот выбор за меня?
Поёрзав в постели, я пытаюсь подарить своему бедру хоть немного облегчения.
— Я знаю тебя, Рен. Так ты получил шанс сыграть, а я была спокойна, зная, что не стала для тебя препятствием. Вот о чём я говорила, когда мы согласились дать шанс нашим отношениям. Я не хочу доходить до точки отторжения. Я не хочу, чтобы мои проблемы со здоровьем мешали тебе выполнять свою работу и быть успешным.
Рен просто таращится на меня.
— Фрэнки, ты важнее, чем хоккейный матч. Однозначно.
— Может, важнее одного матча. Но со мной такое бывает, Рен. Я цепляю всякую заразу, потому что моя иммунная система меня ненавидят, и лекарства не помогают делу. Поверь мне, это не последний раз. Дальше ты только порадуешься, что я оставляю такие вещи при себе.
Он качает головой, часто моргая.
— Я… я… Ты серьёзно?
Я хмуро кошусь на него.
— Абсолютно серьёзно. Скажи, как бы ты себя чувствовал, чёрт возьми, если бы не участвовал в игре, и команда проиграла бы. Если бы ты без толку сидел рядом со мной в больнице, пока я спала в одурманенном ступоре с абсолютно излечимым заболеванием, а ты бы наблюдал, как твоя команда борется без тебя и проигрывает. Мысленно ты бы гадал — может, тебе надо было играть с ними, может, с твоей помощью они бы победили. И ты бы думал: «Вот если бы Фрэнки не заболела…»
— Это последнее, что пришло бы мне в голову.
Я горько смеюсь, но это переходит в приступ кашля. Рен наливает стаканчик воды, кидает туда трубочку и подносит к моему рту. Я выпиваю половину и со вздохом плюхаюсь обратно на подушку.
Его лицо напряжено, челюсти сжаты.
— Почему ты злишься? — спрашиваю я, уверенная, что правильно трактую его эмоцию.
Рен резко разворачивает голову в мою сторону, пригвождая взглядом этих зимних глаз, которые сейчас кажутся особенно холодными.
— Потому что ты несёшь полную херню, — это слово хлёстко ударяет по воздуху. Мат действительно оказывает больший эффект, когда человек редко ругается.
Он смотрит на меня, не моргая.
— Я был здесь с тобой. Я тот, кто присматривал за тобой краем глаза и поймал тебя перед тем, как ты едва не разбила себе башку о бетон. Я тот, кто знал, что делать. Я тот, кто не позволял ничему и никому разлучить нас, пока не убедился, что ты в порядке, и что ты придёшь в сознание.
Я смотрю на него с неверием.
— Ты пропустил игру.
— Естественно, я пропустил игру, Фрэнки! — он откидывается назад и потрясённо смотрит на меня. — Как ты вообще…
— Я же говорила тебе, я меньше всего этого хотела! — хрипло ору я. — Мне не нужно было, чтобы ты торчал здесь, Рен.
Он наклоняется, оказываясь на расстоянии одного вздоха от меня.
— Это мне нужно было находиться здесь.
— Вот именно. Это твой путь. И каждый раз, когда ты будешь ставить мои проблемы со здоровьем превыше своей собственной жизни, это тоже будет твой путь. Потом, когда всё наложится одно на другое, когда ты раз за разом будешь принимать такие решения, ты меня возненавидишь. Если бы ты не вёл себя как влюблённый идиот каждый раз, когда я подхвачу простуду…
— Двустороннюю. Пневмонию, — рычит он, сдирая с головы бейсболку и швыряя её на медицинскую тележку рядом. — Ты потеряла сознание. Твой уровень кислорода в крови был просто пугающим. Это не какой-то насморк, Франческа.
— Не стоило тебе приходить, — я подтягиваю себя выше на постели, стараясь хоть как-то дать ему отпор. — Ты не можешь ставить меня и моё херовое здоровье превыше своей карьеры и обязательств. В конечном счёте…
Рен резко встаёт, отчего стул отлетает назад по полу. Упёршись руками в мою больничную койку, он наклоняется, не сводя с меня взгляда.
— Я всегда буду выбирать тебя. И я никогда не возненавижу тебя за это. Мы же договорились — я продемонстрирую это своими действиями. Но видимо, даже моим поступкам невозможно верить. Я обязан быть мудаком, который бросает свою тяжело больную девушку в больнице, чтобы участвовать в дурацком хоккейном матче и проявить себя.
— Но знаешь что, Фрэнки? Я не такой парень и никогда им не буду. Если ты не можешь доверять мне даже после всего, что я доверил тебе, показывая, кто я, и что я человек слова, тогда это пи**ец как ранит.
— Ты сводишь всё к себе, — парирую я. — Ты позволяешь эмоциям искажать твои суждения. И именно так в итоге больно будет мне. В пылу момента ты не хотел испытывать чувство вины за то, что тебя не было рядом. Чтобы избежать этого, ты остался. Но с каждым разом, когда ты будешь так поступать, тебе всё чаще будет казаться, что оно того не стоит. И с каждым разом ты будешь чуточку сильнее винить меня. Хотя я говорю тебе, что мне не нужно твоё присутствие здесь.
Рен отталкивается от кровати, расхаживая по палате как загнанное в клетку животное. С силой проводя пальцами по волосам, он подхватывает бейсболку с больничной тележки и натягивает её, надвигая козырёк низко на лоб.
— Поверить не могу, что ты настолько цинична, Фрэнки. Поверить не могу, что ты говоришь такое обо мне.
Я смотрю на него, и горячие слёзы катятся по моим щекам.
— Я не цинична. Так и происходит, Рен.
— Нет, так происходило в прошлом. И это было неправильно. Но это был не я, Фрэнки. А как же я? Разве я не имею права голоса в том, как всё будет?
Его слова отдаются неприятно близко к моему сердцу.
«Доверься ему. Верь ему».
Он бросает один взгляд на моё лицо и вздыхает, словно терпя поражение.
— Потому что если нет, то как мне вообще тягаться с твоим прошлым? Как бы я ни заверял тебя, что никогда тебя не возненавижу, что никогда не буду считать тебя помехой моему счастью, ты мне не веришь. Я должен вести себя так, как ты считаешь нужным. Я не могу иметь свои потребности в этих отношениях.
— Это несправедливо, — моё горло болит от разговоров. Я тянусь к стакану с водой, и Рен подходит, помогая мне, когда я даже не могу держать руку поднятой достаточно долго, чтобы попить.
Я пью через трубочку и смотрю на него, пока на глаза наворачиваются новые слёзы. Он действительно будет смотреть на меня вот так в мои худшие моменты? Будто он любит меня, будто моя боль для него не менее реальна, чем для меня?
Будто он не хочет находиться где бы то ни было ещё?
— В каком месте это несправедливо? — спрашивает он, поставив стакан с водой.
— Рен, я просто пытаюсь сказать, что тут должен быть компромисс. Когда я в таком состоянии, ты можешь заботиться обо мне в пределах разумного, но не ставь свою жизнь на паузу.
Он качает головой.
— Нет. Ты буквально говоришь, что моя любовь к тебе должна соблюдать некие условия. Меня это не устраивает. Ты пытаешься найти лазейку, чтобы не пришлось доверять мне всецело.
Я сверлю его сердитым взглядом.
— Бл*дь, ты сейчас говоришь так снисходительно!
— Фрэнки, — он вздыхает, трёт лицо. — Я думал, что быть парой — это среди прочего означает, что когда одному из нас плохо, мы уже не одни в этом. То есть, у меня есть отношения с твоей болью. Это не моя боль, и я не имею права диктовать тебе, что с ней делать, но я могу сделать выбор и любить тебя на протяжении всей этой боли. Если/когда тебе понадобится забота и утешение (а нравится тебе это или нет, в последние сорок восемь часов ты в этом нуждалась), то я получаю право быть тем человеком, который даёт тебе эту заботу. В этом фактически и заключается суть отношений. Разве нет?
Мои челюсти стиснуты. Я чувствую, что меня давят, загоняют в угол, уговаривают; я ощущаю себя уставшей, больной и раздражающе поверженной.
— Ну, тогда за ужином нам надо было обсуждать эту твою философию вместо вторых имён и количества детей. Потому что я не уверена, что согласна с этим.
Он щурится и склоняет голову набок.
— Я был здесь, потому что я люблю тебя. Любящие партнёры поддерживают друг друга. Ты с этим не согласна?
Упрямство натягивает тетиву. Задетая гордость наводит прицел. Злость совершает фатально точный выстрел.
— Я никогда не говорила, что люблю тебя.
Рен открывает рот, затем застывает. Он медленно выпрямляется и пригвождает меня взглядом. Я вижу, как вертятся его шестерёнки. Это игра с семантикой. Мы оба знаем, что я подразумевала это, пусть и не произносила вслух те самые слова.
На его подбородке дёргается мускул. Глаза блестят, пока он смотрит на меня.
— Что ты хочешь сказать?
Мне чертовски больно смотреть на него. Знать, что я отталкиваю лучшего человека, что был в моей жизни, но в том и проблема. Мне не место рядом с кем-то столь хорошим, как Рен. Он недостаточно отстранённый, недостаточно эгоистичный. Его границы слишком податливы, его порывы к близости слишком быстрые.
Правда никуда не девается, как всегда. Солнце и грозы делят одно небо, но они никогда не вместе. Они вскользь схлёстываются в беглых моментах поразительной красоты — слепящее, дарующее жизнь солнце пронзает почерневшее небо — а потом всё заканчивается так быстро, что ты гадаешь, было ли это вообще.
— Я говорю, что тебе лучше уйти, Рен.
Он отшатывается так, будто я его ударила. Заморгав, он отворачивается, затем смотрит в пол.
— Ты это не серьёзно, Фрэнки. Ты злишься. И пусть я с тобой не согласен, ты имеешь право злиться на меня. Но я не уйду.
Я закрываю глаза, вжимаюсь спиной в кровать и глотаю слёзы.
— Нет, уйдёшь.
— Фрэнки…
— Убирайся.
На несколько долгих секунд воцаряется тишина. Ничего, кроме фоновых шумов — открывающиеся и закрывающиеся двери, писк медицинских аппаратов. Я не открываю глаза, задерживаю дыхание и молюсь, чтобы мучительный момент завершился.
Внезапно его голос раздаётся у самого моего уха.
— Я дам тебе время. Но я не уйду от этого навсегда. Ты заслуживаешь лучшего. И я тоже.
Я прикусываю язык, слёзы катятся по щекам. Наконец, я чувствую, как этот жар, этот чистый пряный запах испаряются. Широкие шаги по палате стихают, дверь закрывается.
А потом я разваливаюсь на куски.
Не проходит и минуты, как Ло возвращается в палату, смотрит на моё залитое слезами лицо, затем на пустующий стул Рена.
— Ладно. И какой уровень самосаботажа мы только что активировали?
Одной рукой я вытираю лицом, а другой показываю средний палец, ноготь которого выкрашен лаком с блёстками.
— Ворчун, помноженный на блёстки, — говорит она. — Мне нравится.
— Так было уже целую вечность.
— Как и в случае с твоей дерьмовой натурой.
Я ударяю кулаком по кровати и сердито смотрю на неё.
— Я прогнала его. И тебя могу прогнать.
— Ооо, — она изображает дрожь. — Боюсь-боюсь.
Я стискиваю зубы и снова зажмуриваюсь. Закрыв за собой дверь, Ло неспешно подходит ко мне.
— На самом деле, — произносит она, — это ты боишься, — моя ладонь сжимает простыни, пока Ло подвигает стул Рена ближе к кровати и плюхается на него. — Вопрос вот в чём — чего именно ты боишься?
Когда я не отвечаю ей, она берет мою ладонь и наклоняется ко мне.
— Отношения не идеальны, Фрэнки. Они подобны живым и дышащим существам. У них бывают боли роста, как у детей. У них есть взлёты и падения. Они требуют доверия и прощения. Они не требуют идеальности и безупречности. Нужны лишь два человека, которые хотят любить друг друга и постоянно узнавать лучшие способы делать это.
Я открываю глаза и бросаю на неё резкий взгляд.
— Кому нужны сопливые мелодрамы, если есть ты и Рен?
Ло всматривается в моё лицо.
— Ох, милая, — она вздыхает и вытирает мои слёзы. — Вот чего ты боишься, да? Что тебя будет любить этот большой рыжий плюшевый медведь, боготворящий землю, по которой ты ходишь?
Я сердито вытираю со щеки слезинку, которая опять вытекла из уголка глаза.
— Я вышвырнула его, Ло. Что я наделала?
— Ты плохо среагировала на то, что тебя хорошо любили.
— Я люблю его, — рыдаю я, закрывая лицо руками. — И я заставила его уйти.
— Я знаю, Фрэнки. И над этим нам придётся поработать. Потому что Рену не нужно такое дерьмо в его жизни, и тебе тоже, — Ло нежно сжимает мою ладонь. — Так что сказала психолог? Когда ты говорила с ней о нём?
— Ну… — я откашливаюсь. — Вообще-то я не…
— Ох, женщина, — Ло отпускает мою руку. — Ты не говорила о нём.
Я качаю головой.
— Потому что ты знала, о чем она тебе напомнит, и тебе слишком страшно признать правду, которую она на тебя вывалила бы.
Я киваю.
— А именно? — настаивает Ло.
— То, что я заслуживаю, чтобы меня любили такой, какая я есть, — несчастно признаюсь я. — Что человек, заслуживающий моей любви, будет любить всю меня.
Именно так мне сказал психолог. Именно так я сама сказала Рену той ночью на пляже. Я чертовски хорошо даю советы и чертовски плохо сама им следую.
Ло откидывается на спинку стула и укладывает ноги на мою койку.
— Верно. То есть, тебе надо принять решение. Если ты веришь, что тебя можно любить, то ты должна верить и в то, что на свете есть человек, готовый тебя любить. Разве это не он?
— Он, — шепчу я, вытирая слёзы.
— Да, ты никогда со стопроцентной точностью не узнаешь, причинит он тебе боль или нет. Но знаешь что, Фрэнки? Никто не знает, причинит любовь боль или нет. Надо просто рискнуть.
Моё дыхание сделается учащённым и неглубоким. Я стискиваю простыни, стараясь дышать нормально. Боже, я всё просрала. Капитально. Я до сих пор ужасно напуганная, неуверенная в себе и безумно уязвимая, но она права. Я права. Если кто и будет меня любить, если я и хочу кого-то любить и быть достойной любви, то это Рен. И когда он показал, как сильны его чувства ко мне, я оттолкнула его. Потому что это пугает. Прекрасно и уязвимо пугает.
Я пытаюсь улыбнуться ей.
— Да всё нормально. Я в порядке.
Она выгибает бровь.
— Да что ты говоришь? Ибо ты выглядишь так, будто готова обосраться.
Я стону.
— Ты же знаешь, что я не могу улыбаться по команде.
— Так затем пытаешься передо мной?
— Улыбка передаёт, что всё хорошо. Я пытаюсь показать тебе, что могу с этим справиться.
— Эй, — Ло сжимает мою ладонь. — Да, с тобой всё будет хорошо. И да, ты способна с этим справиться. Но знаешь что?
— Что?
Она улыбается.
— Ты не обязана делать это в одиночку.
***
Три недели. Куча препирательств с Ло, которая только несколько дней назад съехала от меня, убедившись, что я не потеряю сознание в душе и не впаду в очередной припадок тревожных рыданий. Пять дистанционных сессий с моим психологом, чтобы проговорить все мои загоны насчёт отношений.
Я не починила себя. Я не идеальна. И никогда не буду. Но я достаточно здорова, чтобы отправиться в дорогу, и я готова быть храброй. Остаётся лишь надеяться, что Рен посчитает это достаточным.
В аэропорте я сижу у терминала, зажав телефон между ухом и плечом.
— Итак, слушай, — говорит Уилла на линии. — Ходят слухи, что Эйден заявился в Любовное Гнёздышко…
— Что, прости?
— Любовное Гнёздышко, — просто повторяет она. — Поверь мне. Когда доберёшься до коттеджа, всё будет предельно ясно.
— Мне повезёт, если Рен не развернёт меня с порога и не скажет убираться туда, откуда припёрлась.
Уилла издаёт хрюкающий смешок.
— Я тебя умоляю. Да он слетит с катушек от счастья, когда тебя увидит. Единственный, кого он пошлёт куда подальше — это Эйден.
— Главное, не уезжай сразу, как высадишь меня.
— Не уеду, конечно, — обещает она. — Но говорю же, тебе не о чём переживать…
Стюардесса по громкоговорителю объявляет раннюю посадку, перебив наш разговор. Попрощавшись с Уиллой, я встаю и улыбаюсь бабулькам, которые косятся на мою трость и ясно и отчётливо бормочут «симулянтка».
Даже когда твоя болезнь не является невидимой, люди всё равно могут оставаться слепы. Но мне надоело стыдиться, унижаться или оправдываться. Я буду собой. Потому что этого достаточно. И впервые за много лет я знаю, что меня любят такой, какая я есть. Человек, напомнивший мне об этом, ждёт меня в маленькой хижине среди лесов. Я могу лишь надеяться, что он до сих пор меня любит и простит.