Плейлист: Lord Huron — The Night We Met
— Полегче, — Эйден бросает топор и вытирает ладонью потный лоб. — Что плохого тебе сделало это бревно?
Я поднимаю глаза, встречаясь взглядом со своим зятем.
— Надо же себя занять.
Эйден закатывает глаза.
— Ты не мог страдать ещё очевиднее?
— Я тебя сюда не звал, Эйден. Это мой черёд в хижине, моё время здесь, а ты припёрся без приглашения.
Мои родители владеют А-образным коттеджем в штате Вашингтон, где я провёл большую часть своего детства вплоть до десятого класса. Мы переехали в Лос-Анджелес, потому что папе сделали отличное предложение от больницы при университете КУЛА, и пусть мне нравится Южная Калифорния, мне также нравится возвращаться на Тихоокеанский Северо-запад. Кутаться потеплее, видеть, как после пробуждения моё дыхание превращается в пар. Быть в окружении хвойных деревьев и насыщенно-синего неба.
Все братья и сестры имеют право пользоваться хижиной, но старшие должны посещать её по графику и заниматься ремонтом, чтобы сохранять эту привилегию. Мой черёд обычно летом, потому что тогда моё рабочее расписание наиболее гибкое, но Райдер поменялся со мной и отдал мне этот отрезок времени поздней весной, поскольку я практически умолял его.
— В последнее время это становится повторяющимся мотивом, — грубо отвечает Эйден. — Мне не рады здесь. И мне также не рады в моём же доме. Хотя я чертовски усердно работал, чтобы купить его и привести в порядок, — Эйден поднимает топор и замахивается, раскалывая бревно пополам. — Спасибо за напоминание. Хотя ты не спрашивал, зачем я здесь и что случилось.
— Ты прав, — я охаю, взваливая охапку дров на вершину стопки и укладывая их туда. — Я не спрашивал.
— И это очень на тебя не похоже, — кричит мне вслед Эйден.
— Видимо, я начал новую веху в своей жизни.
Я замахиваюсь и раскалываю очередное полено, чувствуя ноющую боль в мышцах, жжение в спине. Здесь я только и делал, что пытался себя вымотать. Иначе я ни за что не сумею уснуть.
Три недели.
Три недели, и то слово до сих пор звенит в моей голове. «Убирайся».
Приехав домой, я выбил всё дерьмо из боксёрской груши, поплакал в душе (да, вы верно расслышали, я плакал), а потом воспользовался готовностью Райдера поменяться временем в хижине и приехал прямиком сюда. Если бы я провёл ещё хоть минуту в своём доме, где на полу валяются игрушки Паццы, а простыни пахнут Фрэнки, я бы сошёл с ума.
Эйден буквально два дня назад притащил сюда свою нахальную задницу, выглядя помятым и невыспавшимся. Я не спрашивал, что у него происходит с Фрейей, потому что не хотел знать. Мне и своих проблем хватает.
В больнице я сказал Фрэнки, что дам ей время, что ухожу не навсегда. Но моя способность ждать уже практически на исходе. Я пообещал себе, что через месяц ей придётся выслушать меня, посмотреть мне в лицо и поговорить обо всём.
— Мрачная версия тебя очень странная. Ты похоже на Акселя, когда хмуришься, — Эйден плюхается на землю и прислоняется спиной к массивной тсуге, тяжело дыша и делая глотки воды между вздохами. — Чёрт, когда я успел растерять физическую форму?
— Такое бывает, когда ты постоянно работаешь.
Он награждает меня взглядом.
— Так ты знаешь, почему я здесь.
Я кошусь на него через плечо, затем поворачиваюсь и замахиваюсь, раскалывая очередное бревно.
— Я понятия не имею, почему ты здесь. Просто знаю, что ты трудоголик.
Эйден — профессор в КУЛА. На самом деле, это он свёл Уиллу и Райдера, когда они были его студентами. Причем поначалу против их воли.
— Ты преподаёшь, оцениваешь работы студентов, читаешь лекции, проводишь конференции, постоянно публикуешь научные работы. Когда у тебя найдётся время на поддержание физической формы? Или на что бы то ни было ещё, если уж подняли тему.
На подбородке Эйдена дёргается мускул. У него почти чёрные волосы (на тон темнее волос Фрэнки), и трёхдневная щетина, резко контрастирующая с его синими глазами и мешками под ними. Он выглядит злым и измождённым.
«Добро пожаловать в клуб, Эйден».
— Фрейя вышвырнула меня из дома.
Я резко вскидываю голову.
— Она вышвырнула тебя из дома?
Он вздыхает, закрыв глаза и прислонив затылок к дереву.
— Повтори ещё разок. Мне же так нравится это слышать.
— Эйден, у меня сейчас нет терпения для твоего искромётного сарказма. У меня… — я шумно выдыхая, чувствуя, как в горле встаёт ком от эмоций. — У меня свои проблемы. Говори, что тебе надо сказать, но я сейчас не могу служить для тебя плюшевым мишкой. Позвони Райдеру или типа того.
Эйден швыряет бутылку воды на землю.
— Зачем, чтобы он приехал сюда и избил меня до соплей за то, что я сделал больно его сестре? Нет уж, спасибо. Это ты у нас слушатель в семье.
Я с гулким ударом бросаю топор на землю.
— Ты сделал больно Фрейе?
Эйден поднимает ладонь и отшатывается.
— Не физически. Иисусе, Рен, ты вообще какого обо мне мнения?
— Неважно. Эмоциональные раны причиняют такую же боль или даже сильнее.
Кое-как встав, Эйден встречается со мной взглядом.
— Я не хотел делать ей больно, Рен. Я даже не знаю, когда всё это произошло. Я знаю одно — в какой-то момент наши отношения отошли от курса. В последнее время я был занят, постоянно отвлекался.
— Я что-то упустил, сам не знаю что, но она зла на меня. По-настоящему зла. Я умолял её поговорить, твердил, что хочу всё исправить, но она сказала… — он трёт ладонью лицо и смотрит на воду. — Она сказала, что ей нужно время. И что она не знает, можно ли это исправить.
Когда он смотрит на меня, его глаза покраснели и налились кровью. Он выглядит разбитым.
— Я не могу её потерять.
— Так не теряй. Поезжай домой и борись за неё.
Он смеётся, но этот звук срывается от эмоций.
— Как бороться за женщину, которая не хочет, чтобы за неё боролись? Как починить отношения, если тебе говорят, что они безвозвратно сломаны?
— Ты приходишь и демонстрируешь надежду. Показываешь, что да, вещи ломаются и никогда не будут прежними, но если собрать осколки воедино, они всё равно могут быть прекрасными, пусть и другими.
Вдалеке гремит гром, и за ним следует большая капля дождя, которая приземляется на мою щёку и скользит вниз.
Эйден вздыхает.
— Она никогда не была такой. Я никогда не видел её такой потухшей. Тот свет, что всегда сиял в глазах Фрейи, угас.
— Так разожги его обратно, — я сую ему в руку охапку дров. — Прекрати прятаться здесь и иди борись за то, за что ты обещал бороться. Любовь на всю жизнь, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии…
Боже, эти слова просто рвут мне душу надвое будто раскалённый нож. Я пинаю кучу брёвен и уношусь прочь. Эйдену хватает ума оставить меня в покое. Я слышу, как он кладёт свою охапку и идёт обратно в хижину. Для его же блага я надеюсь, что он планирует собрать вещи и поехать домой.
Капли дождя превращаются в ливень. Небо чернеет, грохочет гром, и пусть я под навесом деревьев, я откровенно отбрасываю осторожность и иду по лесу, подхватывая ветки и ударяя по всему подряд, как на тренировке ударял бы по шайбам.
Этого недостаточно. Вернувшись обратно на поляну, я подбираю топор и иду к засохшему дереву, которое мы с Эйденом начали рубить сегодня днём. Мои ладони пульсируют, свежие мозоли разрываются в кровь, но мне всё равно. Лучше испытывать боль на поверхности, чем глубоко внутри.
Удар.
Удар.
Удар.
С каждым замахом у меня вырывается хриплое оханье. До тех пор, пока я уже не могу держать топор, и он падает к моим ногам. Я стону, прижимаясь лбом к дереву. Как я её потерял? Я сделал именно то, чего обещал не делать. Я принял решение, из-за которого она почувствовала себя проблемой, воздвигнутой в ранг приоритета, а не моим любимым человеком.
И в этом, как сказал бы Шекспир, и есть камень преткновения. Потому что я всегда буду выбирать её. Я буду приходить и заботиться о ней так же, как она приходила и заботилась обо мне, с нежностью и сочувствием. Но пока Фрэнки не перестанет считать себя бременем, она всегда будет смотреть на мои поступки через линзы обязательств. А значит, я могу лишь надеяться, что со временем она сумеет воспринимать это иначе. И вновь мне остаётся ждать.
Я ждал её прежде. Можно подумать, что я сумею с этим справиться, но без неё я как будто медленно задыхаюсь, мучаюсь желанием знать, как она, чего она хочет, и есть ли хоть малый шанс, что она наконец-то увидит себя моими глазами.
Злость и беспомощность завладевают моим телом. Разъярённый крик вырывается из моего горла, и я ору в лес, но тут молния раскалывает небо. Я инстинктивно отпрыгиваю, когда мир полыхает бело-голубым, озаряя силуэт женщины на подъездной дорожке у главной дороги. Мучительный силуэт женщины.
Длинные волосы, льнущие к лицу, короткая трость. Она поднимает глаза, и я задыхаюсь, узнав их — золотисто-зелёные глаза, как солнце и земля, проглянувшие в отсветах грозы.
Моё сердце ёкает в груди.
— Фрэнки?
Она улыбается и приподнимает руку, чтобы помахать.
Я снова повторяю её имя. И ещё раз. Потом я несусь к ней, бегу по грязной дороге, и воздух впервые за недели наполняет мои лёгкие. Смех перебивает дыхание. Она здесь. Она приехала.
Я останавливаюсь лицом к лицу с ней, пока она смотрит на меня, дрожа. Слипшиеся тёмные ресницы. Две завесы мокрых тёмных волос обрамляют лицо.
— П-привет, — нетвёрдо говорит она.
Я сглатываю, чувствуя, как по щеке скатывается слеза.
— Как ты сюда попала?
— Самолетом. А потом Уилла, — просто отвечает она.
Я смотрю поверх её плеч и вижу Субару Уиллы и Рая, уезжающий по главной дороге и издающий серию коротких гудков. Посмотрев на Фрэнки, я трясу головой и моргаю. Этого же не может быть на самом деле.
— Рен, — шепчет она и, шагнув ближе, накрывает мою щёку ладонью. Я вздрагиваю от прикосновения, и моё сердце как бешеное припускает в груди. — Я так сожалею. Ты любил меня, а я швырнула это тебе в лицо. Это… это напугало меня, Зензеро. Не буду врать. Никто никогда не любил меня без оговорок.
Я смотрю на неё, пока дождь продолжает хлестать по нам, пока любовь, магнитуду, глубину и силу которой я едва могу осознать, окутывает моё сердце и тянет меня к ней.
Её глаза всматриваются в мои.
— То, что я сказала в больнице, не было правдой. Я… Я… — прерывисто выдохнув, она подходит ближе на шаг. — Я люблю тебя, Рен.
— Фрэнки. Я люблю тебя, — шепчу я, обхватывая ладонями её лицо, такое близкое, такое мягкое.
— До сих пор? — настороженно переспрашивает она. — Даже после последних нескольких недель?
— До сих пор. Всегда. Я бы ждал тебя несколько жизней, Фрэнки. Ты всегда была этого достойна.
Она поднимает на меня взгляд.
— Спроси меня.
— Спросить что? — тупо уточняю я.
— «Членство зависит от аутентичности», — повторяет она то, что я сказал ей месяцы назад. — «От слов, произнесённых от самого сердца». Спроси, что я подготовила.
Я качаю головой.
— Фрэнки, ты не обязана…
— Туда, — она кладёт ладонь поверх моего сердца, всматриваясь в мои глаза. — Я хочу туда. В идеале с пожизненными привилегиями, но если придётся, я буду довольствоваться пробным членством с ежемесячным продлением.
— Фрэнки, у тебя уже есть эти привилегии.
— Любовь не есть любовь, — выпаливает она, вытирая дождь с лица и глядя на меня. — Когда она при каждом колебанье то исчезает, то приходит вновь. О нет! Она незыблемый маяк, навстречу бурь глядящий горделиво.
— Холодно же, а ты всё ещё…
— Пожалуйста, Рен, позволь мне сказать тебе. Позволь сказать, что ты значишь для меня, — она делает хриплый вдох, затем кричит сквозь дождь и гром, сквозь порывы ветра меж деревьев:
— И не игрушка времени она,
Хоть серп его и не проходит мимо.
Недель и дней ей смена не страшна —
Она в веках стоит неколебимо.
Я крепко прижимаю её к себе и целую, затем отстраняюсь ровно настолько, чтобы посмотреть в эти большие, глубокие глаза.
— Я люблю тебя. Всегда любил, — ветер свистит меж деревьев, воет вокруг нас, пока я обнимаю её, целую в губы и шепчу: — Всегда только ты.
Её плач прерывает мой поцелуй, и я подхватываю её на руки, по возможности заслоняя её от дождя. Фрэнки визжит и хохочет, крепко прижимая к нам трость и сумочку, запрокидывая голову к открытому небу. Слёзы душевной боли сменяются слезами радости, и облака расступаются перед решительным солнцем.
Я целую Фрэнки и чувствую вкус надежды.