Я никогда в жизни не была так несчастна в самолёте. Спенсер дал мне денег на переход в первый класс (не говорите Арчи, мы сделали это через приложение), так что обслуживание хорошее, и сиденья удобные, но, чёрт возьми… Мне хочется плакать.
На борту есть вай-фай, но я не утруждаю себя подключением. Если я это сделаю, то закончу тем, что буду болтать с ребятами, и мне станет ещё больнее, чем сейчас.
Как только приземляемся, я забираю сумки, вижу тётю Элизу, стоящую на обочине и флиртующую с дежурным офицером службы безопасности, чья работа заключается в том, чтобы следить за тем, чтобы люди не проводили слишком много времени, бездельничая на обочине.
Я вздыхаю.
Некоторые вещи никогда не меняются.
— Тётя, — говорю я, пытаясь заставить себя улыбнуться. Нет смысла начинать с плохих отношений с тётей, единственным человеком, стоящим между мной и Лос-Анджелесом. Кстати, о…
— Чарли! — кричит моя мама, удивляя меня с заднего сиденья крошечной тётиной «Хонды Аккорд» 97-го года. Много лет назад Элиза заказала тонировку стёкол в качестве подарка на день рождения у бывшего парня, потому что, по её словам, на заднем сиденье происходят все лучшие вещи, а на переднем. Мерзость.
— Мам, — выпаливаю я, стоя там с сумками в обеих руках и таращась на женщину, которую, кажется, не видела целую вечность. Она выглядит… лучше, чем, когда я видела её в последний раз, но совсем не так, как её рисовала моя память, как красивую молодую женщину с непревзойдённой внутренней энергией. Как она познакомилась с Арчи, выше моего понимания, но, может быть, это было что-то вроде притяжения противоположностей? Их разница в возрасте всегда немного беспокоила меня, хотя я знаю, что мой папа не из тех извращенцев. Он любил мою мать, вероятно, больше, чем меня. Я всегда так думала. — Что ты здесь делаешь?
— Я здесь, чтобы увидеть тебя, глупышка, — отвечает она, её светлые волосы собраны сзади в свободный хвост, новые морщины на лице свидетельствуют о том, какими тяжёлыми были последние несколько лет. Очевидно, у неё есть демоны, о которых я ничего не знаю. В течение четырёх лет я пыталась понять, что это такое, но недавно пришла к осознанию, что знаю мать не так хорошо, как мне казалось. Может быть, я никогда её по-настоящему не знала? — Я приехала сюда на автобусе, и твоя тётя собирается отвезти нас обратно. — Мои глаза подозрительно сужаются. Я сделала свой выбор. Я не поеду в Лос-Анджелес. Я бы предпочла остаться в Санта-Крузе, где, по крайней мере, я знаю, что могу тусоваться с близнецами во время школьных каникул. Ну, и я действительно знаю здешних людей. Начинать всё сначала — это похоже на ад.
— Ладно. Но почему? Я решила вернуться в Среднюю Школу Санта-Круза.
— Ты можешь, по крайней мере, поехать посмотреть мою новую квартиру и пройтись по школам, которые мы с твоим отцом выбрали для тебя.
— Я не поеду в Лос-Анджелес, — повторяю я, и мама хмурится. Что заставляет её думать, что она может приказывать мне после того, как исчезла, не сказав ни слова? — Последнее, чего я хочу, — это сидеть в раскалённой машине в течение пяти часов. Могу я, пожалуйста, просто вернуться к Элизе и устроиться?
Моя тётя застывает на переднем сиденье, положив руки на руль, и переводит взгляд с нас двоих на меня любопытными карими глазами. Она хорошенькая, но её макияж мне не нравится, очень резкий и тёмный. Из-за этого она выглядит старше, чем следовало бы. Я почти уверена, что моя навязчивая потребность вписаться в общество досталась мне от этой части семьи; у Арчи явно нет проблем с тем, что его ненавидят все окружающие.
— Шарлотта, ты пытаешься задеть мои чувства? — спрашивает мама, хмурясь, несколько выбившихся прядей волос крупными локонами свисают вокруг её лица. Они немного тоньше и тусклее, чем я её помню, но полагаю, это часть цены, которую она заплатила за то, что так сильно пристрастилась к наркотикам? Вокруг её рта появились морщинки, которых раньше тоже никогда не было, морщинки, которых не должно быть у тридцатишестилетней женщины.
— А ты думала об этом, когда отказалась встретиться со мной перед возвращением в реабилитационный центр? — спрашиваю я, а потом забираюсь внутрь и закрываю дверь. Я не собираюсь добираться из Сан-Хосе в Санта-Круз самостоятельно, как бы мне ни хотелось, чтобы был такой способ.
— Мы едем в Лос-Анджелес, — говорит мама, и в её голосе появляется деловитый тон. Я сижу там с минуту, пока тётя Элиза включает сигнал поворота, а потом вылезаю и иду по тротуару с сумками. — Шарлотта! — мама зовёт, но я не останавливаюсь. Я продолжаю двигаться, теряя её в толпе, а потом запираюсь в кабинке туалета в аэропорту.
Есть только один человек, который, возможно, согласился бы меня подвезти.
Я набираю номер Моники.
— Алло? — неуверенно спрашивает она, её голос дрожит от волнения. — Шарлотта?
— Я вернулась в город. Ты можешь встретить меня в аэропорту?
Повисает долгая пауза. Я уверена, что она потрясена, услышав это от меня.
— Дай мне час, — говорит она и вешает трубку. Мой телефон разрывается от сообщений от Элизы, мамы и, наконец, от папы. Он тоже разозлился. Но я игнорирую его, наконец набираясь смелости проверить сообщения от Студенческого совета.
«Как прошел полет?» — коротко и бесцеремонно от Рейнджера.
«Спенсер заперся в своей комнате на всё утро. Просто подумал, что тебе было бы интересно знать». Это от Черча.
«Ты забыла это». Там фотография поддельного члена, который купили мне близнецы. Я позаботилась о том, чтобы оставить его у них на пороге, чтобы они нашли его, когда проснутся. Рада видеть, что им это понравилось. Это сообщение с телефона Мики, и я получила ещё одно от Тобиаса: «Мы будем скучать по тебе, не-Девственник Чак».
Ха.
«Всего два с половиной месяца, и мы сможем тусоваться всё лето». От Спенсера.
Моё сердце сильно сжимается, и я отправляю несколько быстрых ответов, включая групповое сообщение моим родителям.
«Моника довезёт меня в Санта-Круз. Я приеду к Элизе завтра».
Как и было обещано, примерно через час Моника подъезжает к обочине на своём блестящем серебристом «Бимере», на лице зеркальные солнцезащитные очки, её тёмные волосы развеваются на теплом ветру.
— Привет, — говорит она неуверенным голосом, которого я никогда раньше не слышала. Бросив сумки на заднее сиденье, я забираюсь на пассажирское сиденье из белой кожи и пристёгиваюсь. Моника водит машину как сумасшедшая. Мне повезёт, если я выживу на участке шоссе 17 с ней за рулём.
— Привет.
Снова тишина, когда она включает поворотник и вливается в поток машин.
— Как у тебя дела? — наконец спрашивает она, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на неё.
— Как поживает Коди? — отвечаю я, что на самом деле несправедливо. Серьёзно, я пытаюсь разобраться со своими проблемами. Знаю, что я наполовину язвительна, наполовину саркастична, но с примесью придурковатости. Неудивительно, что все ребята в Адамсоне ненавидели меня.
— Мы не разговаривали с тех пор, как ты уехала. Сейчас он встречается с Андреа. — Моника пожимает плечами, как будто ей всё равно, но в её хмуром взгляде есть тяжесть, которая говорит об обратном. Мы знаем друг друга слишком долго, чтобы она могла так мне лгать. Может быть, она лжёт даже самой себе? — Как поживают твои сексуальные близнецы?
— Они покатались со мной на карусели, взяли меня на гонки в своих одинаковых жёлтых «Ламборджини», а потом устроили мне вечеринку в дворце на берегу моря на мой день рождения. — Я изучаю её лицо, жалея, что на ней её солнцезащитные очки, хотела бы прочитать выражение её глаз. — Они великолепны. Они превратили ужасный день в удивительный.
— Я сожалею о том, что произошло, — говорит Моника, понижая голос. — Я не уверена, поможет это или навредит ситуации, но я не забыла, что это был твой день рождения. Я ревновала, потому что Коди продолжал обещать порвать с тобой, а потом он спрыгивал… Но он забыл о твоём дне рождения, и я решила, что если он забудет, то…
Между нами воцаряется тишина. Слышен только шум ветра, когда Моника мчит нас по городу на крутых поворотах одной из самых опасных дорог Калифорнии. Я видела так много крушений на этом участке, что это даже не смешно.
— Стоило ли это того? Терять лучшую подругу из-за парня? — спрашиваю я, и Моника съёживается.
— Нет. — Она смотрит на меня, а затем приподнимает очки, чтобы я могла видеть её карие глаза. Она действительно одна из самых красивых девушек, которых я когда-либо видела. Раньше она меня пугала, но прямо сейчас я чувствую, что могу противостоять ей, как будто ничто не может меня взволновать. Я здесь, когда хочу быть в Коннектикуте. Что ещё может пойти не так? — Я скучаю по тебе, Шарлотта. Я давно собиралась написать тебе, но никак не могла придумать, что сказать. Мне жаль, не достаточно.
— Это так, но приехать сюда за мной — это уже начало. — Ещё одна пауза. Есть так много вещей, о которых нам нужно поговорить, так много вещей, которые мне нужно рассказать ей. Но вместо этого всё, что я хочу сделать, это поговорить об Адамсоне, и ребятах, и обо всём том дерьме, которое произошло. Некоторые люди, вероятно, навсегда списали бы Монику со счётов за то, что она сделала, но это не то, чего хочу я. Люди совершают ошибки. Я всё ещё верю в искупление. — Наконец-то я лишилась своей девственности.
— Серьёзно? — спрашивает Моника, ухмыляясь. — С каким из близнецов? Или и тем, и другим? Пожалуйста, скажи и с тем, и другим.
— Со Спенсером Харгроувом, — признаюсь я, поднимая свой телефон, чтобы она могла увидеть его фотографию. У меня есть только этот снимок, который я сделала на последнем собрании Кулинарного клуба, где мы с ним вместе. У меня болит сердце, когда я смотрю на это. — Разве он не симпатяжка?
— Симпатяжка? Неправда. Красивчик. Энергичный. Огонь. Что же тогда случилось с близнецами? Я думала, вы, ребята, встречаетесь?
Я чуть не давлюсь собственной слюной.
— Это сложно.
— Вы расстались? — спрашивает она и замолкает. — И когда они сказали, что ты встречаешься с ними обоими…
— Я как бы пробую открытые отношения, понимаешь? — прислоняюсь спиной к двери, ожидая увидеть её реакцию. — То есть, встречаюсь со Спенсером и обоими близнецами.
— Да? Я в некотором роде тоже в таком же положении. Встречаюсь с двумя парнями прямо сейчас, и они об этом осведомлены. Это интересно. — Ещё одна пауза. — И вообще, что ты здесь делаешь? Я имею в виду, не то чтобы я не рада тебя видеть…
— Мой отец заставил меня вернуться, — признаюсь я, вздыхая. — Я не хотела этого делать. Имею в виду, сначала, когда мы переехали, всё, чего я хотела, это вернуться домой и быть с тобой и Коди. Но потом вы, продолжали меня отшивать, читали мои сообщения и не отвечали, а потом я попала сюда и узнала о… — я замолкаю. Нет смысла говорить это вслух; мы обе знаем, что произошло. — В любом случае, мне нравится то, что происходит у меня в Адамсоне.
— Девочка, даже мне нравится то, что у тебя происходит в Адамсоне. — Она оглядывается и затем немного съёживается. — Извини, слишком рано? Это неловко, не так ли?
— Если ты переспишь с одним из этих парней, я никогда тебя не прощу, — говорю я, но в то же время я не волнуюсь. Не из-за Моники, а потому что не думаю, что Спенсер или близнецы, или даже Черч или Рейнджер поступили бы так со мной.
— Принято, — говорит Моника, и затем мы обе замолкаем и остаёмся в таком положении, пока не заезжаем на её подъездную дорожку. Её родители уже уходят, но перед уходом они быстро обнимают меня.
Именно тогда я вспоминаю, что сказал Мика о том, что Питеры задерживают выплаты по ипотеке.
— Всё в порядке? — спрашиваю я, когда Моника отмахивается от них, а затем, нахмурившись, смотрит на меня.
— Не совсем. Но мой дедушка вмешался, так что мы не потеряем дом. Кроме этого, я не знаю, что будет дальше. Бизнес моих родителей находится в дерьме. В конце концов, все в городе узнают, и у меня не останется никакой репутации, на которую можно было бы опереться.
— Есть вещи и похуже, — говорю я, думая о Дженике. О Юджине. О сумасшедшем преследователе, который называл себя Адамом. — Вы разберётесь с этим.
— Я надеюсь на это. — Моника неловко замолкает на минуту. — Не хочешь надеть купальник и просто немного расслабиться в бассейне? Я могу приготовить нам напитки.
— Звучит заманчиво, — отвечаю я ей, а затем направляюсь наверх, чтобы разобрать сумки. Может быть, я останусь ненадолго? Это должно быть лучше, чем позволить маме затащить меня в Лос-Анджелес, верно?
Тусоваться с Моникой одновременно и приятно, и странно. Я безумно скучала по ней, но, несмотря на наше общение, мы как будто начинаем всё сначала. Доверие и дружба, которые были у нас раньше, разрушены, по-настоящему разбиты вдребезги, и я всё ещё истекаю кровью от этих ран.
Хотя, в каком-то смысле, это даже хорошо. Я рассталась с Коди, поняла, что на самом деле он мне никогда особо не нравился, и теперь я здесь с дюжиной сообщений от моих, э-э, трёх новых парней?
Это чертовски странно, ребят.
Я отвечаю всем, пытаясь сдержать прилив беспричинных слёз. Это не конец света. Конечно, чертовски похоже на него, но это всего лишь пустяк. Я продолжаю говорить себе это, продолжаю пытаться смотреть на всё с хорошей стороны.
«По крайней мере, меня не повесят на дереве, верно?»
Но петли, записки, камень, мертвая птица… это слишком много. И оставить эту тайну неразгаданной — выбивает меня из колеи. Вдобавок ко всему, я беспокоюсь о своей команде. Одна неделя, когда я думала, что Спенсер мёртв, была почти невыносима для меня. Как бы я выжила, если бы мне пришлось пройти через это снова?
Со стоном я переворачиваюсь на бок и вместо этого открываю дневник Дженики. Рейнджер прислал мне скриншоты каждой страницы, включая ту, на которой нарисован символ камня. И он также прислал мне её предсмертную записку. Черч смог процитировать её слово в слово, но, видя, как это написано неровным, причудливым почерком Дженики, это почему-то кажется ещё более трагичным.
Я перелистываю дневник к началу и начинаю читать.
Всё начинается с её первого дня в старшей школе Адамсон, когда она была единственной ученицей женского пола. Однако, в отличие от меня, Дженика Вудрафф была чертовски храбрее. Она вошла в юбке, её длинные волосы были перекинуты через одно плечо, и она направилась прямо в кафетерий. По её словам, она объявила: я здесь не ради членов, я здесь ради учёбы.
Я фыркаю и переворачиваюсь на спину, переходя к следующей странице.
Не уверена, почему это сказала. На самом деле, это было чертовски глупо. И в этом не было никакого смысла. Но все рассмеялись и похлопали меня по спине, и я почувствовала себя там более желанным гостем, чем когда-либо в Эверли. Издевательства прекратятся, я уверена в этом. То, через что я прошла за последние три года, здесь не повторится; я не позволю этому случиться.
Я читаю до тех пор, пока больше не могу держать глаза открытыми, но ничего из того «хренового», о чём говорил Рейнджер, здесь пока нет. Здесь упоминаются Рик, её друг детства, с которым она встречалась, и даже Лайонел, он же мистер Мерфи, который был добр к ней с первого дня.
Я чертовски подозрительно отношусь к этому парню.
— Что я могу сделать отсюда? — ворчу я, поворачиваясь на бок и устанавливая телефон на беспроводную зарядную панель, встроенную в прикроватную тумбочку (да, здесь довольно шикарно, я знаю). Мои глаза закрываются, и прежде чем я успеваю это осознать, отключаюсь.
В понедельник я возвращаюсь в школу, одетая в короткую юбку, майку и сандалии. Я надела контактные линзы, накрасилась, а мои волосы настолько прямые и блестящие, насколько это возможно.
Это немного странно — ходить на занятия и не надевать форму. Я думала, что ненавижу Адамсон, но теперь, когда стою в вестибюле средней школы Санта-Круз с её ярко раскрашенными стенами и учениками, готовым к пляжному отдыху, я скучаю по каменным стенам и грубо обтёсанным деревянным балкам.
Я скучаю по дурацкому Студенческому совету и Кулинарному клубу.
Вздохнув, я направляюсь по коридору, нахожу свой старый шкафчик и запихиваю в него куртку, которая мне определённо не нужна. О чём я только думала? Дурацкая погода на северо-востоке дурманит мне голову.
Учебный день довольно скучный, почти такой, как я и ожидала. Мои старые друзья и учителя тепло приветствуют меня, но я всё равно заканчиваю день, чувствуя себя как рыба, вытащенная из воды. Моника возвращает меня в лоно семьи, и к концу недели всё начинает казаться таким, как будто… ну, как будто это снова десятый класс. То есть за вычетом Коди.
Однажды я замечаю его в коридоре, и его глаза расширяются, но в итоге я просто отмахиваюсь от него и неторопливо иду по коридору вслед за Моникой. У меня нет времени на подонков.
Вместо этого каждый день после школы я возвращаюсь к Монике и общаюсь с парнями по видеосвязи.
Они всегда отвечают на мои звонки. Все до единого. И мои сообщения тоже.
— Ничего нового сообщить не могу, — говорит Спенсер, лёжа на спине на своей кровати, полностью без рубашки и пуская слюни. Я неловко ёрзаю, а затем откидываюсь на подушки кровати в гостевой комнате, имитируя его позу. — Я имею в виду, с тех пор, как мы в последний раз разговаривали несколько часов назад. — Он ухмыляется мне. — Мне нравится, что ты звонишь мне каждый день.
— Ты звонишь мне каждый день, — возражаю я, и это правда. Он знает. Мы до сих пор точно не выяснили, чего оба ожидаем от наших отношений, или что означает, что близнецы теперь каким-то образом стали их частью. Это просто похоже на разговор, который лучше было бы провести лично.
— Ага, потому что ты мне нравишься. — Он делает паузу и прикусывает нижнюю губу, держа телефон прямо над собой, чтобы я могла видеть всю его верхнюю половину, от серебристо-пепельных волос до глубоких V-образных мышц на бёдрах. Я с трудом сглатываю.
— Да?
— Чувак, Чак, — говорит Спенсер, ухмыляясь и протягивая руку, чтобы взъерошить его серебристые волосы. Он похож на лису, когда вот так улыбается. — Ты мне нравилась, когда я думал, что у тебя есть член. Члены вызывают у меня отвращение, но я возбуждался при мысли о том, чтобы отсосать у тебя.
— Пожалуйста, прекрати, — выдыхаю я, но смеюсь и краснею одновременно. — Это неправда.
— Да, так и было. В тот день, когда я пришёл в твою комнату, чтобы починить дверь, я был готов это сделать. Я хотел это сделать. Типа, я действительно рад, что у тебя вместо него есть вагина, но это всего лишь бонус. — Он пожимает мускулистыми плечами, и я чувствую это покалывание, которое распространяется от груди вниз к кончикам пальцев рук и ног. Моя рука скользит между бёдер и просто касается тонкого хлопка шорт. В сочетании с видом Спенсера и звуком его голоса этого достаточно, чтобы заставить меня вздрогнуть.
— Итак, — начинает он, и я убираю руку, с трудом сглатывая и надеясь, что он не заметил, что я замышляю что-то предосудительное. — Как твои родители относятся к тому, что ты остановилась у Моники?
— Они разозлились, — говорю я, думая о своём последнем разговоре с отцом. Он позвонил мне в видеочате, но я не ответила. Ни за что на свете я не хотела видеть, как он сверлит меня этими кинжалами, которые он называет глазами. Я перезвонила ему, и у нас состоялся короткий, немногословный разговор, который ничем хорошим не закончился. Он хочет, чтобы я вернулась к тёте Элизе, но я не доверяю маме. Она пыталась затащить меня в Лос-Анджелес против моей воли, и я знаю, что она всё ещё живет со своей сестрой. Я попросила Монику отвезти меня на следующий день после инцидента в аэропорту, а потом ещё раз вчера. Элиза и мама стояли перед многоквартирным домом и курили сигареты. — Я имею в виду, что моей тёте насрать на то, чем я занимаюсь. На самом деле, я уверена, она в восторге от того, что я остановился у Моники. Но оба родителя в ярости. Арчи угрожал вызвать полицию, но Питерсы, в конце концов, позвонили ему и отговорили от этого. — Я сильно хмурюсь и прикусываю нижнюю губу.
— Значит, ты останешься там до конца учебного года? — спрашивает Спенсер, рассеянно проводя пальцами по своему подтянутому животу. Мои глаза следят за движением, и в мозгу происходит небольшое короткое замыкание. Мне требуется мгновение, чтобы переориентироваться.
— Очевидно. Я имею в виду, не думаю, что они перестанут давить на меня, чтобы я поехала к Элизе, но прямо сейчас мы в тупике. Они, по сути, отняли у меня то, чего я хотела больше всего, а именно остаться в Адамсоне. Я не боюсь ничего из того, что они могут придумать. Тем не менее, я согласилась провести по крайней мере две недели у мамы летом. — У меня вырывается вздох, и я провожу рукой по лицу. Я действительно хочу провести время с мамой, проблема не в этом. Просто я не верю, что они с папой не устроят какой-нибудь переворот и не заставят меня провести выпускной год в Лос-Анджелесе. Это мой худший кошмар.
— Ну, чёрт, тогда мы присоединимся к тебе, — говорит он, и я заставляю себя перевести взгляд с его упругого пресса на лицо. — У мамы Рейнджера есть потрясающее поместье в Лос-Анджелесе, которым она никогда не пользуется. Мы можем немного потусоваться там и быть твоим прикрытием.
Улыбка появляется на моих губах, и я выдыхаю, замечая, как Спенсер проводит пальцем по поясу своих шорт.
— Что мы делаем? — спрашиваю я его через минуту, мои чувства обостряются, когда он кладёт ладонь себе на низ живота. Между нами существует напряжённость, которую я чувствую, даже несмотря на то, что он находится на противоположном конце страны.
— Я, честно говоря, надеялся, что ты мне это скажешь. Но раз уж ты спросила… ты хочешь, э-э, воплотить это в жизнь? — его рука скользит немного ниже, пальцы теребят пояс его спортивных штанов. — Что-то вроде секса по переписке?
Это не совсем то, что я имела в виду, но… Я приму это.
— Разве это секс по переписке, если, знаешь, что никаких текстовых сообщений не будет? — я приподнимаю бровь, но Спенсер уже проводит языком по нижней губе в маленьком соблазнительном жесте.
— А это имеет значение? — спрашивает он, скривив губы в одну сторону, а его веки опускаются, придавая соблазнительный, тяжёлый томный вид. — Ты действительно хочешь поговорить о семантике, или хочешь сделать это? — Спенсер издаёт этот низкий, стонущий горловой звук, движение под его серыми боксерами указывает на то, что он, ну, дрочит. — Я уже представляю, как ты прикасаешься ко мне, как твоя рука обхватывает мой член…
— На самом деле я никогда не прикасалась к нему рукой, — добавляю я, ёрзая на роскошных атласных простынях и ненавидя эту идеальную кровать, и эту идеальную комнату, и этот идеальный дом. Я просто хочу вернуться в Коннектикут, к Студенческому совету. Дурацкий, тупой Студенческий совет.
Спенсер замолкает, а затем чертыхается себе под нос.
— Мы можем исправить это, когда увидимся в следующий раз, — мурлычет он, поглаживая себя. Или, по крайней мере, я думаю, что он гладит себя. Я с трудом сглатываю. Хочу спросить, когда это может произойти, но не хочу портить момент. — Давай, Чак, не оставляй меня в подвешенном состоянии.
— Сними боксеры, — приказываю я, желая увидеть его обнажённым и уязвимым, прежде чем осмелюсь присоединиться к нему. Если я закрою глаза, то смогу просто представить его древесный запах, похожий на кедр и иссоп. Ох. — И ещё… каким ароматом ты пользуешься?
— Ароматом? — спрашивает Спенсер, его глаза раскрываются шире, бирюзовый цвет шокирует, даже когда это всего лишь пиксели на экране. Через мгновение на его лице появляется самоуверенная ухмылка. — А-а-а, ладно, я понял. Ты хочешь купить одеколон, которым я пользуюсь, и обрызгать им все свои вещи, да?
— Что?! Нет! — кричу я слишком воодушевлённо. Я притворяюсь, что зеваю, надеясь, что Спенсер не сможет увидеть румянец на моих щеках при слабом свете прикроватной лампы. — Я просто… Мне нужен подарок для моего нового кавалера. И твой запах был не так уж плох.
— Твоего нового кавалера, да? — спрашивает Спенсер, а затем стягивает боксеры с бёдер, открывая путь, который эти великолепные V-образные мышцы прокладывают вниз, к твердой длине всего члена. У меня снова перехватывает горло, и я не нахожу слов. — Я думаю, может быть, твоему новому кавалеру не понравилось бы, что ты тайком встречаешься со мной за его спиной? Нам, наверное, стоит остановиться. — Спенсер обхватывает себя рукой и дразнит головку большим пальцем.
Чёрт, чёрт, чёрт.
— Ладно, хорошо, я хочу купить твой аромат. Ну и что? Это ничего не значит. Мне просто он нравится, и недавно у меня закончилась туалетная вода с запахом лимонной меренги.
— Это Кеннет Коул Блэк, и я думаю, что даже такая бедная, маленькая крестьянка, как ты, могла бы себе его позволить. — Спенсер проводит рукой по всей длине своего тела, а затем переворачивается, роясь в тумбочке в поисках смазки.
«Это становится по-настоящему реальным», — думаю я, когда он поправляет телефон, держа его высоко над собой, чтобы я могла всё видеть. Типа, вообще всё.
Медленно я откладываю собственный телефон в сторону, а затем снимаю рубашку и пижамные штаны, беру его обратно, чтобы показать Спенсеру новую обнажённую себя.
— О, да ладно, — рычит он, скривив губы в хищной ухмылке. — Ты прикрываешь грудь рукой, и… что, чёрт возьми, это за трусики? И почему ты всегда носишь странные трусики, Чак-лет?
Мои щёки из розовых становятся неоново-красными.
— Они… ты видел эти трусики раньше, — выдыхаю я, удивляясь, почему у меня до сих пор нет той волшебной силы, чтобы открыть под собой дыру и упасть в неё. Смерть была бы предпочтительнее того смущения, которое я испытываю прямо сейчас. Да, ладно, отлично, на мне трусики с разрезом, которые Мика нашёл в моих вещах, когда парни помогали мне переезжать. Какой же я должна быть застенчивой, чтобы думать, что всё скрыто, когда на самом деле я показываю ему всё самое лучшее? — Остальные были… Мне пришлось их постирать, а эти…
— Ты надела их только ради меня, Чак? — он растягивает слова, голос хриплый от вожделения. О, да, он определённо возбуждён. И он точно не ненавидит эти трусики с разрезом так сильно, как я. — Скажи мне: ты фантазировала о том, как я стягиваю их с тебя, когда ты надевала их сегодня утром?
— Во-первых, прямо сейчас ты хватаешься за соломинку. Во-вторых, я ношу их только потому, что у меня нет других чистых, — ворчу я, глядя на большую дыру у себя в промежности — я имею в виду дыру в ткани, а не… ну, вы понимаете, что я имела в виду. Возможно, мне следовало подумать о том, чтобы переодеться во что-нибудь другое, прежде чем раздеться до нижнего белья.
— Ты всё ещё не ответила на мой вопрос, — настаивает Спенсер, и я решаю отвлечь его, медленно скользя рукой вниз по груди, чтобы показать, ну, всё. Его глаза сверкают, и он улыбается. — Я всё ещё не могу поверить, что ты прятала их все эти месяцы.
— Это отстойно и больно, — шепчу я, но на самом деле меня не так уж волнует, что моя была грудь перевязана. Нет, я слишком сосредоточена на реакции Спенсера на них.
Он проводит рукой по всей длине своего тела, его веки отяжелели, и глаза полуприкрыты. Парень наблюдает за мной, его дыхание становится резким, рваным. Я бы всё отдала, чтобы быть рядом с ним прямо сейчас, лежать, положив голову ему на грудь, и моя собственная рука заняла бы место его руки.
Пока мои мысли уносились прочь, я просунула руку под трусики, собрав немного влаги, чтобы потереть клитор. У Спенсера прекрасный обзор через ту часть, где нет ткани, но мне всё равно. Я хочу, чтобы он увидел. У меня только одна свободная рука, но, если бы я могла, я бы дотронулась и до груди. Мои соски ноют, и всё, о чём я могу думать, — это горячий рот Спенсера на них, его язык, очерчивающий круги вокруг твердой розовой точки.
Спенсер стонет и двигает бёдрами, толкаясь в руку, явно представляя, что вместо этого там нахожусь я.
— Я так сильно хочу тебя, — шепчет он, его голос прерывистый и резкий.
— Я практически чувствую тебя здесь. — Мои пальцы погружаются внутрь, и Спенсер издаёт этот ужасный, мучительный звук, на лбу у него выступают капельки пота. Он дрочит всё быстрее и усерднее, и я подстраиваюсь под его темп. Наши глаза, кажется, одновременно поднимаются от наших рук к лицам. Наши взгляды встретились, я работаю над собой, пока он не кончает для меня, выплёскиваясь в руку и на живот. Это зрелище не похоже ни на что, что я когда-либо видела раньше, и через несколько минут я тоже достигаю оргазма, на мгновение забыв о смущении из-за того, что Спенсер просто лежит там, тяжело дыша и наблюдая, как я трогаю себя. Тихий вскрик вырывается из меня в последний момент, и расслабление разливается по моему телу.
Клянусь, я таю в этих подушках.
Несколько минут после этого мы просто сидим в тишине, глядя друг на друга.
— Ты даже не представляешь, как сильно я по тебе скучаю, — говорит он, и я качаю головой.
— Ты даже не представляешь, как сильно мы скучали по тебе, когда ты пропал. Никогда больше так с нами не поступай, ладно?
— Я обещаю, — говорит он, но может ли кто-то действительно дать такое обещание, оставаться в безопасности?
Иногда это не совсем в нашей власти, не так ли?
— Я слышала, ты вчера допоздна не спала, — поддразнивает Моника, когда я появляюсь на кухне, сонная и с затуманенными глазами, но улыбающаяся как идиотка. — Твой новый парень кажется довольно крутым.
— Что именно ты слышала? — спрашиваю я, наливая молоко в миску и стараясь не думать о Монике и Коди. Она предала меня, и всё уже никогда не будет по-прежнему. Но ещё я скучала по ней. Это странная головоломка, разыгрывающаяся у меня в груди. Хотя лучше быть здесь, чем с моей тётей или матерью.
Серьёзно, так гораздо лучше. В доме Питерсов я почти всегда остаюсь одна. Папа от этого не в восторге, но я хожу в школу, и мои оценки намного лучше, чем были раньше. Учебная программа в Адамсоне настолько выходит за рамки всего, что мы делаем в школе Санта-Круза, что в кои-то веки я действительно лидирую в классе. Занятия с Черчем, однозначно, не повредили.
— Эм, в основном много стонов, но и немного криков тоже, — смеётся Моника, а затем взвизгивает, когда я швыряю в неё хлопьями. — Но серьёзно, раз ты даёшь себе такую волю, он, должно быть, действительно особенный.
Мои щёки вспыхивают, но я облизываю нижнюю губу.
— Он такой, а я нет, — бормочу я, и она бросает на меня взгляд, её тёмные глаза подозрительно сужаются.
— Серьёзно? А он об этом знает? — она перекидывает свои блестящие волосы цвета эспрессо через плечо, а затем украдкой бросает взгляд на телефон. Моника встречается с каким-то богатым придурком из Подготовительной Академии Бёрберри. Думаю, я не могу по-настоящему судить, учитывая, что все мои новые друзья в Студенческом совете тоже богатые придурки. Правда, что… может быть, они просто богатые, но не такие уж придурки? — А что насчёт твоих красавчиков-близнецов? Шарлотта, даже не начинай сейчас расстраиваться. Очевидно, все они что-то в тебе видят.
— Наверно. — Я отправляю в рот кусочек хлопьев, когда Моника кладёт руку на бедро и бросает на меня взгляд.
— Серьёзно? — спрашивает она, и затем её лицо слегка смягчается. — Я имею в виду, посмотри на себя. Ты действительно чертовски крутая, раз встречаешься с тремя такими чуваками. Пришло наше время, понимаешь? Как будто после столетий патриархального дерьма немного свободных отношений — это меньшее, что могут сделать мужчины. — Она нажимает кнопку на блендере и взбивает зелёную кашу, которую я бы не стала есть, если бы не была настоящей коровой, чьими любимыми блюдами были жвачка и клевер. Оно даже пахнет грязью.
— У нас всё в порядке? — спрашивает она после того, как выключает его и перекладывает в термос из нержавеющей стали, поглядывая на меня с такой нерешительностью и стыдом, каких я никогда не видела на её лице. Гнев бурлит во мне, но я прогоняю боль того единственного дня и пытаюсь вспомнить всё хорошие времена, которые мы провели вместе.
Это работает, по крайней мере, немного.
— Мы могли бы всё уладить, — отвечаю я, — если ты позволишь мне остаться здесь до конца учебного года.
— О, конечно, — выпаливает она, стараясь сохранять хладнокровие. Хотя я могу сказать, что она взволнована. Думаю, что, несмотря на количество людей, которыми она себя окружает, Моника втайне одинока. По-моему, до того, как я встретилась со Студенческим советом, я тоже была такой.
— Как только доверие разрушено, чтобы залечить эту рану, требуется ещё больше усилий, чем для того, чтобы начать всё сначала, но давай попробуем, хорошо? Я скучаю по тебе. — Щёки Моники вспыхивают, и она кивает, но в её взгляде есть решимость, которую я ценю. — Может, нам пойти позаниматься серфингом после школы? Я не была там целую вечность. Нам повезёт, если мне удастся встать на доску.
— О, чёрт возьми, да. Я соберу девочек… но только если ты захочешь?
Я киваю.
Когда я переехала в Коннектикут, то поставила свою жизнь на паузу, просто ожидая, когда она начнется снова. Я больше не повторю ту же ошибку.
Кроме того, чем больше я буду занята здесь, тем быстрее пролетят дни, и я снова смогу увидеть своих друзей.
И моих… парней.
Серьёзно, во множественном числе.
Насколько это странно?