А наши орудия остались позади, и гранаты были на исходе. И некуда было податься – батальон оказался в огненном кольце.
Нас спасло то, что поляна была минирована, и танки продвигались по проходам слишком медленно, буквально с черепашьей скоростью. И до нас они не дошли: их расстреляли ИЛы, которые в те дни непрерывно кружились над плацдармом. Это было чудесное зрелище: ИЛы, чуть не задевая верхушки сосен, проносились над поляной, поливая огнем танки, делая крутые виражи, и вновь возвращались. Из восьми танков успел удрать лишь один, остальные горели и взрывались.
И еще в одном нам повезло: у немцев не оказалось орудий, а минометы в лесу не так опасны, как на открытом месте, многие мины до нас не долетали – наталкивались вдали на стволы и ветви сосен.
Справа от нас, за проселочной дорогой, лес горел, и оттуда несло жаром. Виктор на всякий случай приказал нам, пятерым, следить за этой стороной и не ошибся: именно оттуда, закопченные и страшные, нас атаковали фашисты. Их было человек пятьдесят, а нас не больше двадцати – все, что осталось от первого взвода. Но немцам еще надо было перебежать дорогу, где пулям ничто не мешало, и это уравняло шансы. Мы, пятеро, перекрыли дорогу шквалом очередей. В расположение взвода просочилось десятка два немцев, остальным пришлось так плохо, что только врагу и пожелаешь. В горящем лесу они оставаться не могли и один за другим, задыхаясь от дыма и гася на себе тлеющую одежду, выскакивали на дорогу, где их ожидала смерть.
Мы тоже задыхались и кашляли, на нас летели горящие ветви, но все же это можно было терпеть. Потом мы бросились на помощь своим ребятам, которые схватились с фашистами врукопашную. Но те оказались неполноценными противниками: они слишком наглотались дыма, и слезы застилали им глаза. Я запомнил одного огромного рыжего немца, он расстрелял все патроны и размахивал автоматом как дубиной. Он остался один, его легко можно было пристрелить, но Виктор решил брать «языка». И вдруг Володя неожиданно мастерски… залаял! Немец испуганно присел, а на него со всех сторон навалились и скрутили.
И мы искренне, от души хохотали – единственный раз за эти три дня.
В нашей роте оставалось человек сорок, и чуть ли не целый день ею командовал гвардии сержант Виктор Чайкин. Мы брали деревню штурмом, прямо из леса. Мы сначала и думать не думали, что это деревня – уж очень ее дома не похожи на наши деревенские хаты. Кирпичные особняки с остроконечными, уложенными красной черепицей крышами, асфальтированная улица, водонапорная башня – какая же это в нашем понимании деревня?
Здесь я увидел, что может наделать фаустпатрон.
Первыми на деревню пошли тридцатьчетверки, а мы бежали за ними. Вдруг несколько танков вспыхнуло, а с одного с грохотом слетела башня – внутри взорвались снаряды. Остальные танки, не снижая скорости, разъехались по дворам, проходя постройки, как нож сквозь масло. А мы стреляли в фаустпатронников, о которых знали только понаслышке, и никак не могли поверить, что из этих простых, вздутых на одном конце труб, можно подбить танк. Потом мы окружили танки и молча смотрели на темные, правильной формы дыры, в которые свободно влезал кулак. Если бы танкисты не поторопились и взяли, как предлагал им майор Локтев, на броню автоматчиков, фаустпатронники вряд ли смогли бы уничтожить четыре машины…
В этой деревне мы проспали несколько часов беспробудным мертвым сном. Нашему взводу достался богатый дом, и мы, не остыв от боя, поначалу ходили из комнаты в комнату, удивляясь чужому быту. В большом книжном шкафу с разбитыми стеклами стоял длинный ряд: «Майн кампф» в разных переплетах, богато иллюстрированное издание о немцах в Париже, разные книги неизвестных мне авторов и мои любимые «Три мушкетера»– черт побери!– на немецком языке. Как я жалел, что учил в школе английский!
Пока я рылся в шкафу, а Митрофанов швырял кинжал в большой портрет Гитлера, Володя выволок из погреба несколько банок компотов и окорок, велел нам подождать и вскоре вернулся, таща за собой на поводке скулящую собаку.
– Для проверки,– пояснил Володя и бросил псу кусок окорока. Голодный пес проглотил его, почти не разжевывая, завилял хвостом, жадно съел еще один кусок и вылакал из тарелки компот.
– Налетай, славяне!– провозгласил Володя, и мы, не ожидая нового приглашения, дружно принялись за немецкие харчи.
Наелись и повалились кто куда: на кровати с пуховыми перинами, на диван, просто на пол, и заснули, как я уже говорил, беспробудным мертвым сном.
Нас разбудил Сергей Тимофеевич. Пока мы с Володей протирали глаза, он из фляжки наполнял бокалы красным вином.
– Через несколько минут все равно подъем,– извиняющимся голосом проговорил он.– Я рад, что вы живы, выпьем за победу, друзья мои.
Мы выпили. Сергей Тимофеевич был небрит, и седая щетина очень старила его похудевшее лицо. Через расстегнутый воротничок проглядывали белые бинты.
– Вы ранены?– хором вскричали мы.
– К счастью, очень легко, – ответил Сергей Тимофеевич.– Осколком гранаты, но его уже вытащили. Я все о вас знаю, только что говорил с Виктором. Когда дойдем до Шпрее, нас, наверное, отведут на переформирование. Локтев сделал меня своим переводчиком и не отпускает ни на шаг. Он умница и храбрец. Во время атаки штаба немецкими автоматчиками – не только ваш батальон, все мы были в окружении!– он показал себя хладнокровным и умным солдатом. Володя, Ряшенцев представил к орденам Виктора, Юру Беленького и тебя. Я горжусь тобой. Миша, держись Володи, и у тебя все будет хорошо. Дайте я вас обниму и побегу – отпросился на три минуты.
Мы обнялись. Сергей Тимофеевич побрел к двери, обернулся и развел руками.
– Хотел сказать на прощанье: «Берегите себя», но как-то неловко. Я-то ведь оказался в штабе…
И ушел, по-стариковски шаркая подошвами покрытых высохшей грязью ботинок.
И еще один раз я готов был провалиться сквозь землю – вторично за трое суток.
Несколько часов мы шли в арьергарде полка. Передовой батальон дрался с рассеянными по лесу группами немцев, а когда мы спешили на помощь, перестрелка кончалась. На коротком привале я уснул – свинцовая усталость. Спал я пять минут, не больше, и, когда Митрофанов толкнул меня локтем в бок, рота уже двинулась в путь. Я догнал ребят, прошагал в полузабытьи метров двести – увидел перед собой страшные глаза Володи.
– Где диски?!
В деревне нашему отделению дали ручной пулемет, а оба запасных диска Володя поручил нести мне. И они остались на привале! Я побежал обратно, проклиная все на свете, долго разыскивал диски и снова догонял своих – наверняка самый памятный бег в моей жизни. Володя, взглянув на мою совершенно удрученную физиономию, ласково пошлепал меня по затылку.
– В следующий раз наматывай шнур с дисками на руку, не забудешь. А ну, улыбнись!
Подарок судьбы – то, что рядом со мной был Володя.
Последний за эти трое суток бой мы вели ночью.
Впереди лес горел, и пришлось с хорошей мощеной дороги свернуть в темную чащу. Мы брели, спотыкаясь от усталости и обнимая встречные деревья, окликали друг друга, и все равно роты в конце концов так перемешались, что уже нельзя было разобрать, каким приказам подчиняться и кого слушать. К тому же полил сильный дождь, который легко пробивался сквозь прореженный лес, луну заволокло тучами, и стало совсем темно. Мы надели выданные нам немецкие плащ-палатки и продолжали двигаться в неизвестность, мечтая о костре и кружке кипятка.
– Знаешь, Мишка,– тихо проговорил Володя,– я решил твердо: как война окончится, поеду к Сергею Тимофеевичу. Вот иду и все думаю о нем, многих людей перевидел, а ни к кому такого не чувствовал. Как родной… Ответь, только честно: сварит у меня мозга на учебу?
– Мнительный ты человек, Володя,– сказал я.– В институте я учился, точнее, иногда посещал. Большинство студентов нашего курса тебе и в подметки не годятся! Сергей Тимофеевич говорил ведь, что ты все на лету схватываешь.
– Эх, если бы и в самом деле так,– радостно вздохнул Володя.– Я б Тимофеичу дал слово: пока не выучусь – не женюсь, это точно. И работать буду обязательно, не хочу быть в тягость.
– Восьмой, девятый и десятый классы за один год пройдешь, как мы с Сашкой,– развивал я перспективу.– А девчонка, если умная попадется, нисколько не помешает. Правда, тебе с ними придется трудно – красивый ты, черт. Вешаться на шею будут.
– Хочешь, открою один секрет?– хмыкнув, шепнул Володя. – Только никому ни гугу! У меня еще ни одной бабы не было, разговоры одни, понял? Подлость это – погулял, и в кусты, а она, может, сына родит, которого ты в глаза не увидишь.
И в этот момент раздалось несколько взрывов: минное поле! Крики раненых заглушили пулеметные и автоматные очереди, откуда-то сбоку посыпались мины, и мы, не ожидая команды, бросились на мокрую холодную траву.
– Братцы, помогите!– в десятке метров от нас кричал раненый.
Володя сделал знак, и мы поползли на крик. Передав мне автомат, Володя перетащил стонущего бойца на свою плащ-палатку, и мы, ухватившись за края, поволокли его назад.
– Ноги и руки целые,– успокаивал Володя раненого.– Сейчас тебя перевяжут, потерпи, братишка.
Не помню, сколько мы пролежали под дождем, ожидая прихода танков. По приказу Ряшенцева мы лишь отползли поглубже в лес. Володя что-то говорил, а я заснул мучительным и сладким сном на пуховой перине – в луже дождевой воды. Когда Володя меня растормошил, на мне не осталось ни одной сухой нитки.
– Двое саперов погибло,– мрачно сообщил Володя,– расчищали мины. Готовься, подходят танки.
– Передвигаться по танковой колее! – раздалась команда.
И мы пошли в темноту – в атаку. Ноги вязли в глинистой почве, ботинки, кажется, весили по тонне каждый, и не было сил их выдергивать. Услышав гул танков, немцы покинули траншею, и мы, пройдя через нее, снова брали деревню.
Лопнувшая в небе ракета осветила такую сцену.
На окраине деревни возле большого кирпичного дома стоял сарай. Неожиданно двери сарая распахнулись, и по тридцатьчетверкам с почти пулеметной скоростью прямой наводкой забила длинноствольная зенитка. Ее расчет прожил не больше минуты, но два наших танка так и остались на поле боя…
А нам достался двухэтажный особняк, в котором засело десятка полтора автоматчиков. Танки уже проскочили вперед, артиллерия безнадежно отстала, и мы, лежа вокруг дома, швыряли гранаты, стараясь попасть по окнам. Наконец из одного окна вылетела и упала на землю белая простыня. Мы поднялись, и тут же над нашими головами просвистела автоматная очередь. Мы снова залегли, а в доме послышались крики, ругань, трое немцев выволокли на крыльцо сопротивляющегося унтер-офицера, с силой швырнули его на землю и подняли кверху руки. Унтер-офицер встал и, жалко улыбаясь, начал отстегивать с руки часы.
– Рус, ур, ур,– пробормотал он, протягивая нам часы.
И тут – мы не поверили своим ушам – из погреба, закрытого деревянной крышкой, донеслось:
– Сыночки, дорогие, не открывайте – они мину привязали!