Я говорю:
- Пустите! А он:
- А ты не ругайся!..
Я говорю:
- А я и не ругаюсь. А тут какой-то старик вмешивается. Ничего не видел, ничего не знает,
а туда же:
- Такое теперь воспитание! Мальчишка старшему места не уступит! Я сказал:
- Он и не просил меня уступить.
А тот, который толкался, опять за свое:
- Я тебе поговорю, щенок!
- Я не щенок, а человек, и вы не имеете права толкаться.
- Еще учить меня будешь, имею я право или не имею!
- Потому что не имеете!
Сердце у меня колотится, и в горле перехдатило. Пусть хоть до скандала дойдет. Не поддамся! А тут уже все оборачиваться отели. Удивля-ются, что маленький, а так огрызается. - А вот если я тебе сейчас по уху дам, тогда что?
- Позову полицейского и велю вас арестовать за то, что вы драку в трамвае затеваете.
Тут все как начнут смеягься. И он тоже. Никто уже и не сердится, только хохочут, словно я что-то смешное сказал. Даже с места привстают, чтобы на меня посмотреть.
Я чувствую, что не выдержу, и говорю:
- Пропустите меня, я выхожу! А он не пускает.
- Ты только что сел,- говорит.- Прокатись маленько.
А тут -еще тетка одна толстая такая сидит, развалилась и говорит:
- Ну и разбойник!
Я уже не слышу, как каждый изощряется.
- Пустите, я хочу сойти!
А он все не пускает.
Тогда я как закричу изо всех сил:
- Господин кондуктор! Тут один какой-то вступился:
- Да ладно, пустите его.
Я сошел, а все на меня смотрят, как на диковинку какую. Наверное, потом еще полчаса потешались.
Иду я с этим платьем под мышкой, и взрослые мысли мешаются у меня с детской обидой и болью.
Я проехал только четыре остановки, до тетки еще далеко, но лучше бегом бежать, чем с ними лаяться.
А дома мама опять:
- Ты что так долго сидел?
Я ничего не ответил. Потому что мне вдруг показалось, что во всем виновата мама. Если бы я не вышел из дома раздраженный, то, может быть, не устроил бы в трамвае скандала. Столько раз уступаешь, ну, уступил бы еще раз. А пословица, словно в насмешку, говорит, что "умный уступит, дурак никогда". Ищи теперь умного.
Жалко мне, что день так славно начался и так никудышне кончился.
Я уже лежу, а заснуть не могу и думаю дальше.
Уж так, видно, и должно быть. Дома - не очень хорошо, а не дома - еще хуже. Значит, это им так смешно? Значит, раз я маленький, то мне нельзя позвать полицейского, а вот спихивать меня с тра-мвая, брать за шиворот и грозить - можно.
В конце концов, дети люди или не люди? И я уже даже ве знаю, радоваться ли, что я ребенок, радоваться ли, что снег опять белый, или грустить, что я такой слабый?..
Пятнашка
Я проснулся грустный.
Когда тебе грустно, это не так уж плохо. Грусть - такое мягкое, приятное чувство. В голову приходит равные добрые мысли. И всех становится жалко: и маму, потому что моль ей платье испортила, и папу, потому что он так много работает, и бабушку - веда она старенькая и скоро умрет, и собаку, потому что ей холодно, и цветок, у которого по-никли листья,- наверное, болеет. Хочется каждому помочь и самому стать лучше.
Ведь мы и грустные сказки любим. Значит, грусть нужна.
И тогда хочется побыть одному или поговорить с кем-нибудь по душам.
И боишься, как бы твою грусть не спугнули.
Я подошел к окну, а на стеклах за ночь появились красивые цветы. Нет, не цветы, а листья. Словно пальмовые ветки. Странные листья, странный мир. Отчего так сделалось, откуда это взялось?
- Почему ты не одеваешься? - спрашивает отец.
Я ничего не ответил, а только подошел к отцу н говорю: - Доброе утро.
И поцеловал ему руку, а он на меня так внимательно посмотрел.
Теперь я быстро одеваюсь. Поел. Иду в школу.
Я выхожу за ворота и смотрю, не идет ли Манек. Нет, не идет.