- Ладно, пошел отсюда. Не нравится - не смотри!
- А что, уж и посмотреть нельзя?
- Нельзя!
Один чинит, а двое отпихивают.
Наконец Франек говорит:
- Пустите его, лучше помогите держать, я один не могу. - А что он тут стоит, ехидничает? - Пускай его ехидничает. У него санок нет, вот ему и завидно.
- Есть чему завидовать, развалина какая-то!
Иногда ссора переходит в драку, а иногда и неожиданно поможет. Так и теперь:
- Без молотка все равно ничего не сделаете!
- А раз ты такой умный, давай молоток! - Стану я давать, чтобы сломали! - А есть у тебя?
- Конечно, есть! Хвалится или в самом деле? Но Юзек сбегал и принес:
- твой?
- А то чей же?
- Может, у отца взял?
- Да ведь я взял, а не ты!
Но если он взял без спроса и выйдет скандал, то влетит всем.
А у него и гвозди есть.
- Если позволите покататься, тогда дам. И еще достану.
Не надо было брать, потому что он хулиган. Но жалко времени, каждому хочется успеть хоть немножко покататься. И мы согласились. Только и молоток не поможет, если доска гнилая.
А Юзек тяжелый и так едет, словно нарочно сани сломать хочет.
Вся работа зря пропала. Опять ссорятся. Я иду домой. Грустно, грустно, грустно...
Иренка видит, что я огорчен, и даже не просит меня поиграть с ней. Придвинула скамеечку, села рядом и оперлась рукой о мою коленку... А я ничего ей не говорю, только думаю: "Если бы Марыня была моей
сестрой!"
И знаю, что это нехорошая мысль, потому что я словно хочу, чтобы Иренки не было, а у меня была бы другая сестра.
Я закрыл глаза и положил ей руку на голову. А она сразу голову мне на колени и тут же заснула. А я сижу и думаю о том, что хорошо бы и Иренка была жива и Марыня была счастлива.
Да, это так: я в нее влюблен, в Марыню.
Чего только не происходит в человеке, чего только в кем нет, и какое все разное! Если поглядишь вокруг, то видишь дома, людей, лошадей, автомобили. Тысячи, миллионы разных существительных: одушевленных и неодушевленных. И в мыслях человека те же самые существительные. Я закрываю глаза и вижу дома, людей, лошадей, автомобили. И у каждого существительного множество разных прилагательных,
И в чувствах то же разнообразие. Я по-одному люблю Пятнашку, по-другому - родителей, Манека, эту Марыню из Вильно.
Я говорю: люблю, очень люблю, влюблен.
И только.
А чувствую по-разному.
Очень странно.
Если бы я уже не был когда-то взрослым, может быть, я этого бы даже и не знал. А теперь я знаю, что дети влюбляются, только не знают, как это назвать. А может быть, они стесняются в этом признаться? Не то что сказать не хотят, а им и мысленно стыдно в этом признаться.
Боятся даже сказать: "Эта девочка милая. Я ее люблю".
Потому что взрослые высмеивают любовь.
Скажут: "Кавалер и барышня".
Разве нельзя кого-нибудь любить - просто разговаривать, глядеть, играть вместе в какую-нибудь игру, подать на прощание руку,- и чтобы никто тебя не выпытывал. Чтобы никто даже не замечал.
Что поделаешь, раз это невозможно...
И я спрошу, словно нехотя: "Марыня, это красивое имя?" Или скажу, что у нее красивая голубая лента в волосах. Или еще спрошу, почему у нее, когда она смеется, делаются ямочки?
Но только я что-нибудь спрошу или скажу, как сейчас же начнут допытываться: "А она тебе нравится? А ты бы на ней женился?"
Начнутся дурацкие шутки, уж я знаю...
Есть такие ребята, которые просто обезьянничают,- хотят подлизаться к взрослым, и сами говорят: "Моя невеста".
Взрослые не любят, когда мы паясничаем, а выходит, что сами нас заставляют.
Оки не знают, как неприятно корчить из себя шута. Некоторые дети от этого и в самом деле портятся, но большинство только испытывает обиду и неприязнь к взрослым за их любопытство.
Я сижу тихонько и размышляю. И точно так же, как я, тысячи детей в разных комнатах размышляют в сумерки о чудесах и печалях жизни, О том, что происходит вокруг них и в них самих.
Об этих наших размышлениях взрослые не знают. Только спросят: Что ты там делаешь? Почему не играешь? Почему так тихо?"
Какая странная вещь - сон!.. Иренка спит и ни о чем не знает. Вздохнула, видно, ей что-нибудь снится. Наверное, я у нее в детском очаге есть дети, которых она любит, и, может быть, она тоже не хочет об этом никому говорить.
Я сравниваю Иренку с собой, вспоминаю то время, когда я был боль-ным, и вижу, что все мы похожи друг на друга. Во взрослом человеке много детского, в детях много взрослого. Только мы не нашли еще общего языка.
Ну вот.