Колька, Наташа, Генка и Каланча с жадным любопытством рассматривали чугунную ограду роскошного особняка миллионера Федорова. Затейливый рисунок решетки, гранитные столбы, увенчанные вазами, вызывали восхищение ребят.
В особенности понравилась веранда, разноцветные стекла которой, весело переливаясь на солнце, играли всеми цветами радуги.
О старом тенистом саде уже и говорить нечего. В тишине то и дело раздавались глухие удары падающих перезрелых яблок, груш.
— Ой, как тут хорошо, мальчики! — восторженно прошептала Наташа.
— Даже не верится, что это наше. Самый лучший дом в городе! Аж дух замирает, — сказал Колька.
— Это, пожалуй, почище самой лучшей ночлежки! Небось, тут днем с огнем клопа не сыщешь, — отозвался Каланча и почесал затылок.
Не выдержал и Генка:
— Теперь это наше, музыканты!
Действительно, все принадлежало им: и большой дом, и сад, и двор, заросший лопухом и ромашкой, и крепкие амбары, и конюшни с тесовыми воротами, и даже одичавшая рыжая кошка, которая притаилась в собачьей будке, явно надеясь сцапать какого-нибудь легкомысленного воробья.
— Амбары надо будет снести. Зачем они школе? В них одни крысы, — глубокомысленно рассудил Генка.
Каланча высокомерно хмыкнул, а Колька сурово заметил:
— Какие там крысы? Видишь, какая кошка худая?
Все посмотрели на тощую кошку.
Потом внимание ребят привлекли разноцветные стеклышки, валявшиеся около веранды. Как хорошо, наверно, смотреть через них на солнце! Генка с наигранным безразличием толкнул носком осколки.
— Забавные, — протянул он. — Очень… — и твердо решил при первом удобном случае набить ими карманы. То же самое подумали и Колька с Наташей.
Каланчу же стекляшки не заинтересовали. Потоптавшись на месте, он направился к конюшне, на ходу пугнув кошку.
— Ты зачем туда? — насторожился Колька. — Договорились ведь ждать комиссию.
— А мне надоело. Схожу посмотрю, как у Кирилла жили лошади. Айда со мной!
Соблазн был велик. Кто из мальчишек города не восторгался рысаками Кирилла Федорова, запряженными в лакированные экипажи. Не лошади — огонь! Всем хотелось пойти. Но ребята обещали Марии Ивановне ни к чему не притрагиваться до ее прихода.
Колька вдруг решил:
— Иди, иди, если загорелось.
Сопровождаемый завистливыми взглядами товарищей, Вася лихо открыл ворота конюшни. Из неубранных пустых стойл остро запахло навозом. Каланча сморщил нос. Ребята прыснули. Дальше Каланча не пошел, посмотрел на дом.
Всех жгло любопытство: как он выглядит внутри?
На двери висел замок. Конечно, для Каланчи открыть его не составляло особого труда. Он выжидающе оглянулся на товарищей.
Генка, убежденный, что никто за ним не следит, осторожно подбирал стеклышки.
Наташа любовалась городом.
Особняк стоял на горе. Отсюда хорошо были видны площадь с церковью, на колокольне которой гнездились голуби. Дальше четырехугольные башни кремля с пятиглавым громадным Успенским собором.
Весь город изрезали каналы, речки: Кутум, Казачий ерик, Адмиралтейский — всех не перечислить. У грязных берегов — рыбницы, а рядом, на суше — рыбопосолочные палатки.
А вот и Волга с портовыми постройками, причалами рыболовецкого флота, с рейдовыми и морскими танкерами, наливными речными баржами, пароходами, шхунами.
Посреди реки неторопливо двигался большой белоснежный пароход. Девочке чудилось, что она даже слышит, как он, предостерегая плавучую мелочь, снующую взад и вперед, сурово басил: «По-бе-ре-гись!»
Колька уголком глаз заметил, как Каланча боком пошел к двери, достал из кармана гвоздь и начал ворочать в замке.
«Пусть повозится. Вряд ли ему удастся что-нибудь сделать, — подумал Колька. — А, может, что натворит? Узнает Мария Ивановна, расстроится». И Колька уже зло посмотрел на Каланчу. Генку и Наташу тоже возмутило Васькино нахальство.
— Брось дурака валять, — горячо сказал Генка.
Каланча показал ему кулак.
— А это ты видел?
— Я Марии Ивановне все расскажу.
— А пошли вы к черту, — ответил Каланча и повернулся ко всем спиной.
И в эту минуту во двор вошла комиссия по приемке дома. Возглавляла ее Мария Ивановна, одетая по-праздничному, в свое лучшее ситцевое платье. Вместе с ней была молоденькая учительница Ольга Александровна, Оленька, как ласково называла ее Мария Ивановна, черненькая, остроносенькая, с большими смешливыми глазами. Была тут и работница консервного завода тетя Валя, тихая женщина, вечно озабоченная тем, как ей прокормить двух внучат (дочь ее, медицинская сестра, вместе с мужем воевала против белых под Царицыном). Ребята с громкими криками бросились навстречу комиссии.
Мария Ивановна засмеялась:
— А, пострелята! Тут как тут? Время не теряли даром? — показала она на вздутые карманы Генки.
Генка смутился.
— Гена, — продолжала Мария Ивановна, — угости-ка нас… Ну, ну не жмись, доставай. А то по жаре шли — в горле пересохло.
Генка растерялся. К нему подскочила Наташа, сунула руку в карман. Но тут же ойкнула и отдернула руку. На землю упало несколько разноцветных осколков.
Генка стал красным…
Колька молнией сбегал в сад и принес яблоки, груши и сливы.
Компания расположилась в тени дерева.
— Ну вот, значит, — сказала Мария Ивановна, — горисполком отдал этот дом под школу. Чуток отдышимся и за работу.
Она вынула из портфеля толстую тетрадь с сургучной печатью на обложке и витиеватой надписью: «Опись дома, надворных построек и всего недвижимого имущества Кирилла Федорова, реквизированного Советской властью».
— Бери, — протянула она тетрадь Кольке. — Принимайте. Что налицо — крестик ставьте, чего нет — минусы. Глядите, не перепутайте.
Порывшись в портфеле, она достала ключ.
— Вася, — позвала Мария Ивановна Каланчу, — вот тебе ключ, беги отопри. — И, видя, что он в нерешительности мнется, рассердилась: — Не стой, пошевеливайся! Мы — за тобой!
Учет начали с гостиной. Мария Ивановна и тетя Валя перебирали вещи.
— Ковер персидский, — диктовала Мария Ивановна Кольке и Наташе, — нашли? Ставьте крестик… — Вдруг она вскрикнула. Красивый ковер был изрезан в нескольких местах.
— Такую вещь испортить, — прошептала Мария Ивановна, — ни себе, ни людям.
Из другой комнаты донесся встревоженный голос Ольги Александровны.
— Мария Ивановна, Мария Ивановна, идите сюда!
— Что там еще такое? — Мария Ивановна, а за ней все остальные ринулись в библиотеку, обставленную дубовыми застекленными шкафами.
Ольга Александровна держала две книги. На лице было недоумение, в смешливых глазах — испуг и удивление. Книги были в желтых пятнах, пахли керосином.
— Это что ж такое, Мария Ивановна? — голос учительницы вздрогнул.
Мария Ивановна бережно взяла томик.
— Что ж от них ожидать! Пакостливы. Всю жизнь пакостили. Ну и здесь тоже: «давитесь, мол». Ладно…
— Давайте-ка все книги вытащим на веранду, на ветерок.
За два часа дружной работы книги были вынесены из помещения.
Дальнейшая проверка тоже ничего хорошего не принесла. Часть мебели и вещей оказалась испорченной, обивку разъела какая-то едкая жидкость.
Но ничто так не огорчило Марию Ивановну, как разбитые почти во всех окнах стекла: в городе их негде было достать.
Первое посещение особняка миллионера Кирилла Федорова принесло немало огорчений.
А через день веселый шум всполошил обитателей домов, окружавших особняк миллионера.
Перестук топоров, визг пил, голоса строителей, перебранка возчиков, привозивших строительный материал, пение женщин, протиравших окна, — все привлекало любопытных. Народ собирался, чтобы посмотреть, как переоборудуется дом миллионера в первую советскую трудовую школу.
Колька, Наташа, Генка и Каланча выпросили разрешение побелить в нижнем этаже комнату. С этим они успешно справились, если не считать одного пустяка… Несколько раз Наташа самым усердным образом белила угол комнаты, но проходило короткое время, и предательская сырость, словно издеваясь, выступала серым пятном. На что уж Генка любил подтрунивать над Наташей, и тот признавал, что стена у нее выглядит не хуже, чем у заправского маляра.
И лишь этот угол портил всю картину.
Наташа устало опустила мочальную кисть и задумалась. Она стояла на стремянке. С кисти шлепались на пол капли известки. Девочке хотелось запустить ею в проклятый угол и заодно уж выплеснуть в него всю известь.
Со двора доносился веселый галдеж ребят. В гардеробной плотники судоремонтного завода стучали молотками, устанавливая вешалки. Из учительской слышались напеваемые Ольгой Александровной одни и те же слова шуточной песни:
«Дался ей этот комар, — с раздражением думала Наташа, — не надоест же человеку. Не ладилось бы у нее с углом, небось, не то бы запела…»
Генка, видя плохое настроение Наташа, незаметно удалился из комнаты.
— Наташа, что с тобой? — спросил вошедший Колька. — Случилось что-нибудь?
Девочка жалобно посмотрела на него.
— Как ты думаешь, черти есть на свете? Восьмой раз белю угол, а он все сырой и сырой.
— Черти? Вот придумала! Слезай, я погляжу. Ага! — Колька соскочил со стремянки. — Подожди, я сейчас прибегу!
Через несколько минут он разыскал Марию Ивановну.
— Идем к Ермолаичу, — после некоторого раздумья сказала она, выслушав рассказ о Наташиных горестях.
На ходу отдавая распоряжения работавшим, она говорила Кольке:
— Он у нас на все руки мастер. Ты его не знаешь? Он и плотник, и штукатур, и печник.
Дмитрия Ермолаича, рабочего судоремонтных мастерских, они застали на третьем этаже. Коренастый, немного сутулый, он молча, кивком головы ответил на приветствие Марии Ивановны, ни на секунду не прерывая работу. Рубанок так и летал в его руках. Мария Ивановна рассказала ему, зачем они пришли.
— Скажи, — спросила она, — как быть?
Ермолаич, слушая ее, продолжал свое дело. Мария Ивановна повторила вопрос, но плотник опять ничего на ответил.
«Он глухонемой, — решил про себя Колька. — Ему надо на пальцах рассказать». Колька живо зажестикулировал. Ермолаич с недоумением и любопытством посмотрел на мальчика. Взгляд его будто говорил: «Это еще что такое?» Удивилась и Мария Ивановна.
— Ты это зачем, — спросила она у Кольки.
— Да он же не слышит и не говорит, тетя Маруся.
Но тут «глухонемой» выплюнул изо рта в ладонь мелкие гвоздики и, к изумлению сконфуженного Кольки, сказал:
— Ты чего, парень, руками крендели вывертываешь, чай, я не туг на уши. А насчет угла штука немудреная: сырость. Надо, Ивановна, соскоблить да протереть известкой, песочком и глиной. Тут, как говорится, и весь сказ.
«Вот так глухонемой!» — Колька с трудом дождался возможности убежать.
В комнате он поведал Наташе о разговоре с Ермолаичем.
Вместе посмеялись.
— Ну, а как с углом? — спросила Наташа.
— Сейчас сделаю.
— Ты не обманешь?
— Конечно, нет.
Уверенность Кольки успокоила Наташу.
— Знаешь, Коля, возьму-ка я и вымою окна! — Она сбегала к Ольге Александровне, выпросила у нее тряпку, развела мел в тазу.
Учительница снова затянула:
Теперь Наташе эта песня очень нравилась. Она даже стала подпевать Ольге Александровне. И когда Генка в открытое окно выкрикнул: — Что это ты там комара тянешь за хвост? — она даже не обиделась.
Генка вообще такой. Уж, кажется, занят — просеивает через самодельное сито песок, — а все равно не может не по зубоскалить. Но Наташа за словом в карман не полезет.
— Отгадай, Минор, загадку, — начала она, поплевывая на покрытое мелом стекло. — На море маяк то потухнет, то погаснет, то погаснет, то потухнет — хорошо виден его огонь морякам?
— Вопрос! Конечно, хорошо!
— Эх, ты! То потухнет, то погаснет!
Генка попал впросак.
А Кольке не удавалось вывести сырость. Устали руки, заныла спина.
— Придется подождать, пока подсохнет, — не совсем уверенно проговорил он.
Наташа, сочувственно кивнув головой, подошла к нему.
— Подождем.
Генка воспользовался этим моментом, чтобы отплатить Наташе. Он подскочил к открытому окну и нарисовал на матовом от мела стекле чертика, а вместо рожек — косички с бантиками, как у Наташи.
Любуясь своим произведением, Генка отошел на несколько шагов и запел:
Кое-кто из работавших во дворе рассмеялся. Успех вскружил Генке голову. Размахивая лопатой и выкрикивая про сатану, он близко подошел к окну и тотчас поплатился.
Взмахнув грязной тряпкой, Наташа ударила Генку. Волосы у него побелели. Под смех окружающих Генка беспомощно заморгал глазами.
Привлеченная шумом, во двор вошла Мария Ивановна. «Батюшки», — всполошилась она и, схватив ведро с чистой водой, помогла Генке умыться.
— Ну, как это вам нравится? — спросила она у подошедшей Ольги Александровны. Судя по выражению лица учительницы, той это совсем не нравилось. Но она предпочитала пока промолчать.
— Хороши забавы, — сурово обратилась Мария Ивановна к приумолкшим детям. Строгий взгляд ее остановился на Кольке.
— Что ж ты, Коля? Поручили тебе ремонт комнаты, а у тебя вон что творится. Чистый грех с вами. Пожалуй, пусть лучше домой идут, Ольга Александровна, все на душе спокойнее будет. А с тобой, Наташа, и говорить не хочу.
Ребята обомлели: неужели их отстранят от ремонта школы?
— Что вы их ругаете? — горячо защищал Кольку и Наташу Каланча. — Так Минору и надо, пусть не пристает.
— Я это сам все! — неожиданно для всех заявил Генка. — Наташа с Колькой здесь не причем.
— Если так обстоит дело, — вмешалась Ольга Александровна, — пусть тогда ребята остаются.
Мария Ивановна махнула рукой: «Ох, уж эти мне защитники!» — и пошла в дом.
После побелки комнаты ребята почувствовали себя полноправными строителями.
Глеб Костюченко, часто наблюдавший за ребятами, как-то сказал:
— Вижу, флотцы, нос вы задрали выше адмиралтейской иглы!
Неожиданно выяснилось, что в угловом классе печка дымит и ее надо перекладывать.
Колька упрашивал Марию Ивановну, чтобы им разрешили исправить ее. Мария Ивановна посоветовала подождать Дмитрия Ермолаича, который перекладывал печи в других классах.
Ребята расстроились: долго ждать.
Марии Ивановне житья не стало от Наташи и Кольки. За едой ли, перед сном, они упорно осаждали ее.
Она прекрасно понимала ребят и в душе одобряла их настойчивость.
По ее просьбе Дмитрий Ермолаич отправился в класс, чтобы узнать, какой требуется ремонт. Пришел он с плотничьим ящиком, с которым никогда не расставался. Ребята бурно спорили. Генка и Каланча утверждали, что Колька и Наташа слабо действуют, плохо добиваются от Марии Ивановны разрешения. Те отбивались.
…При виде Дмитрия Ермолаича Колька вспомнил, как он его принял за глухонемого и многозначительно переглянулся с Наташей. Старик сделал вид. Что он не заметил этого, громко кашлянул и приступил к осмотру печи.
Он видел, что ребята с нетерпением ждут его заключения. Тщательно, как врач больного, обследовал он печь.
Вывод был нерадостный.
— Как говорится, — осторожно начал он, — дела-делишки невеселые. Послужила она неплохо. А теперь, выходит, всю ее разрушить требуется и заново сложить.
Дети приуныли.
— Ну, ну, сорванцы, пяток дней потерпите, помогу. Как говорится, раньше никак нельзя…
Он подхватил свой ящик и ушел.
Опечаленные ребята рассуждали о том, что во всех комнатах ремонт проходит успешно, а у них затягивается.
Генке, мечтавшему о славе, показалось, что наступила долгожданная минута, когда он сможет проявить себя. Это тем более легко сделать, что не было Каланчи (тот всегда относился к нему насмешливо). Скромно потупив взор, Генка с достоинством промолвил:
— Я сложу печь!
Слова его произвели большое впечатление. Наташа попыталась что-то сказать, но поперхнулась. Колька же, не веря своим ушам, спросил:
— Ты?
Генка уселся на ящик и загадочно улыбнулся.
Но Наташа уже пришла в себя:
— Послушай, Минор, — схватила она его за рукав, — ты не врешь?
— Какой же из тебя печник? — недоверчиво спросил Колька.
— Да он врет, — убежденно заявила Наташа. — Ей-богу, врет.
— Я вру? — Генка встал с ящика. Выражение его лица — снисходительное, больше того, несколько презрительное — совсем сбило с толку Кольку и Наташу. — Я вру? Эх вы, музыканты…
— Клянись, — громко потребовала Наташа.
— Лопни мои глаза, если я хоть капельку наврал, слышишь, Колька, — он принципиально не замечал Наташу.
Колька захотел проверить Минора.
— Генка, а с чего мы начнем?
— Отвечай? Ну-ка? — потребовала Наташа.
Все решалось настолько просто, что Генка невольно струхнул. Он понял: ребята поверили ему. «А не сказать ли честно, пока не поздно: какой из меня печник? Но нет, это значит — опозориться. Только вперед, авось все будет хорошо».
— Чего особенного, — небрежно сказал он, — разберем все, кирпич за кирпичом и уложим его аккуратненько.
— Аккуратненько? Тогда давай завтра, — предложил Колька.
— Можно! — милостиво согласился Генка. Он решил утром сбегать к знакомому печнику и посоветоваться с ним.
Все складывалось так, как желал Генка. И все же чувствовал он себя неважно. Ночь прошла для него беспокойно. Снились какие-то страшные сны. То будто они сложили печь высотой с городскую водокачку, и, когда затопили ее, из поддувала хлынула вода. То печь получилась кособокая, и кирпичи, пританцовывая, напевали: «Коль не можешь, не берись, не берись!»
Рано утром он побежал к знакомому печнику, но, к великому ужасу Генки, того не оказалось дома. Генка пришел в отчаяние. Он поплелся к школе, пытаясь придумать какой-нибудь выход.
Кроме Кольки и Наташи, класть печку пришел Борис. Все они обрадовались, увидев Генку. Он стремился оттянуть начало работы, надеясь как-нибудь выйти из затруднительного положения. Но выхода не было — пришлось взяться за дело. Печь быстро разобрали, а к полудню выявилась полная беспомощность Генки: он не знал, как приготовить раствор. Выкладывая внутреннюю стенку, он без толку разбил много кирпичей, а в городе их нельзя было достать.
Только теперь ребята поняли, как их подвел Генка. Измазанные, усталые, они тяжело переживали неудачу.
— Несчастный Минор, — чуть не плача, говорила Наташа, — что ты натворил?
Борька укоризненно говорил:
— Какой же ты, хлопче, хвастунишка!
Колька ходил по комнате мрачнее тучи. «Вот Минор, вот подвел, — думал он. — Сколько кирпичей испортил!»
— Коля, — проговорил жалкий и подавленный Генка, — я тебя прошу — стукни меня разок, ну, избей. Мне будет легче, ну что тебе стоит, стукни.
— Отойди, Минор, — огрызнулся Колька, — а то и в самом деле стукну.
Забежал Каланча. Он возвращался с выгрузки дров, попутно в саду набрал яблок. С первого взгляда он понял все. Поторопились, не подождали его. А ведь он мог исправить печь. Кем только Васе не приходилось быть в годы бродяжничества.
По виду Генки Каланча догадался, кто виноват. Ссутулившись, гневно сверля Минора глазами, он свирепо двинулся на неудачливого строителя, зажал его в угол и ударил по щеке.
Колька стал между ними.
— Оставь его, Каланча, мы все виноваты.
Каланча угрюмо отошел к окну.
Все было до скуки знакомым. Около конюшни прыгали вертлявые воробьи, плотники поднимали веревками доски на верхний этаж.
— Плакала наша печь без кирпичей, — мрачно проговорил Каланча, как бы подводя итог невеселым размышлениям друзей.
— Что теперь делать? — спросила Наташа. — Что мы скажем маме, Коля?
В тяжелую минуту Наташа по привычке искала у него помощи.
Все с надеждой смотрели на Кольку.
Было душно. Речной ветерок почти не приносил прохлады. Колька расстегнул ворот косоворотки и вздохнул.
Во двор заглянул Владька, краснощекий мальчишка с большой головой, сын владельца экипажей. Он показал язык и, крикнув: «Строители-грабители», убежал.
Каланча с возгласом «Ах ты, сыч!» рванулся, готовый выпрыгнуть в окно и наказать Владьку.
— Подожди, — остановил его Колька.
— Чего ждать? — вскипел Каланча. — Ему наложить надо!
— Тебе бы только драться. Не нужно его бить. Понял? Подружиться бы хорошо! — сказал Коля.
— С буржуйским-то сынком? — не стерпела Наташа. — Ты что?
— А вот и то, — прервал он ее, — кажется, я нашел кирпичи.
— Где? — обступили его ребята.
Колька загадочно сощурил глаза:
— За мной!
Они торопливо шли по узким пыльным улицам, мимо торговых подвалов, табачных лавочек, мастерских кустарей. Путь лежал к заброшенным складам, что находились на берегу Нижней Волги.
От жары накалилась земля. Духота усилилась, словно перед грозой.
Хуже всех чувствовал себя Генка. Его распарило, с лица лил пот. Несколько раз он говорил, что незачем так спешить, но сразу же умолкал под градом презрительных замечаний товарищей.
Больше всего донимал его Каланча. Каланча был уверен: теперь кладку печи поручат ему.
— Хорошо бы сообразить арбузика — все веселее, да и пить хотца, — выразительно подмигнул Вася в сторону базарчика.
— Поймают тебя, Каланча, и отлупят как следует! — одернул его Колька.
— Не отлупят, — беззаботно ответил Вася, но на базар все-таки не свернул.
…Друзья прошли половину пути, когда подул западный ветер, предвестник дождя. Туча закрыла солнце, и хлынул ливень. Ребята спрятались под аркой.
Каланча сказал, что запад правильно прозвали гнилым углом, — всегда ветер с этой стороны приносит дождь. Колька рассказал о названиях других ветров.
Северный ветер назывался верховым, южный — самый сердитый, упрямый и продолжительный — моряна, западный — горный, а восточный — сарайчик.
Наташа рассмеялась.
— Вот так придумал — сарайчик-зайчик.
— Ничего смешного, — насупил брови Колька.
Генка, подставляя под дождь босую ногу, глубокомысленно заметил:
— Коля, не обижайся на нее: девчонки все такие.
— Ну, ты, не очень-то, не заговаривайся, — одернула его Наташа.
— Ну вас, завели волынку, — процедил Каланча. Он был недоволен, что в их экспедицию попали Наташа и Генка. Зачем девчонку брать — одни крики и слезы и не выругаешься. Генку же после истории с печкой он считал совсем никчемным человеком.
Дождь прекратился неожиданно. Облака спрятались за рекой, и опять небом овладело солнце. На углу Никольской и Моховой случилось несчастье: Наташа порезала об осколок бутылки ногу. Девочка присела на панель, зажала рукой порез. Слезы выступили у нее на глазах.
Колька перевязал ногу платком. Платок сразу же намок от крови.
Каланча предложил рану засыпать песком и набрал горсть дорожной пыли.
Колька молча оттолкнул его.
Каланча сел на камень и недовольно поплевывал.
— Зря ты их взял с собой, — громко сказал он Кольке, имея в виду Наташу и Генку, — застрянем теперь. Один груз и только.
Колька не обратил внимания на его слова.
Но они очень затронули Наташу. Она встала, сделала несколько шагов. Нет, идти она не могла.
Каланче все это надоело. «Из-за чего терять время? Подумаешь, девчонка ногу порезала!»
— Колька, слышь, — сказал он, — оставь ее тут с Генкой, а сами потопали!
Наташа побледнела. Колька, глядя на нее, отрицательно покачал головой.
Генка показал Каланче язык.
— Тоже мне нашелся, хитрый какой. Почему это я должен оставаться, а не ты?
— Так мы до ночи не дойдем, — горячился Каланча, — не идешь? Прощевайте!
— Что ж, иди, иди, — сказал Колька. — Только какой же ты после этого товарищ?
Лицо у Каланчи стало совсем злым:
— Потише, ты!..
Колька мучительно искал выхода из положения.
В эту минуту из переулка, подрагивая на железных шинах, выехал нарядный фаэтон. Тучный кучер в высокой черной шляпе, натянув вожжи, сдерживал горячего рысака. Это был Антон Прокопьев — один из четырех извозчиков, служивших у Владькиного отца. Прокопьев хорошо знал семью Кольки и благоволил к мальчику.
— Дядя Антон! — обрадовано окликнул его Колька и подбежал к извозчику. — Довезите Наташу в Заречье. Вам ведь туда по пути. Пожалуйста! Она ногу порезала.
Кучер придержал лошадь и пожевал губами, почесывая черную в колечках бороду: он был не прочь выручить из беды девочку, но боялся попасться на глаза хозяину.
Заметив колебания Прокопьева, Колька с жаром заговорил:
— Я вас очень прошу, дядя Антон. Нам же за кирпичами для школы. Знаете, для той, что открывается в доме Федорова?
— Ну что ж, пущай садится!
Генка и Каланча дружно кинулись к экипажу.
— Но, но, куда? Ишь ты? Только одну, — поднял руку извозчик. — Садись, барышня, довезу.
Наташа уселась на ковровое сиденье. Колька и Генка прицепились сзади. А сбоку, поглядывая завистливыми глазами на товарищей, трусил Каланча. Если бы не Генка, то он, Вася, был бы на задке рядом с Колькой.
Генка строил Васе гримасы. Каланча грозил счастливчику кулаком.
Экипаж двигался медленно. У пивной, на окне которой был нарисован гном в шутовском колпаке, тянущий из кружки пиво, Прокопьев остановил лошадь. Он приятельски посмотрел на гнома, подобрал свой кафтан, слез с козел и, привязав рысака к дереву, сказал:
— Пойду, кружечку выпью. Лошадь не трогайте.
Колька и Генка из предосторожности не расставались со своими местами. Каланча со скучающим видом покрутился возле них и, убедившись, что ему не провести удачливых товарищей, отошел к дверям. Мимо них вниз, в Заречье, прогарцевали двое кавалеристов. Ребята позавидовали: вот бы им так!
В ту же минуту случилось нечто ужасное.
Из открытых дверей пивной выскочила ошалевшая кошка с привязанной к хвосту консервной банкой, которая гремела при каждом движении. Какой-то хулиган в пивной решил «развлечься».
Кошка бросилась под ноги жеребцу.
Конь в испуге вздыбился, попятился и, закусив удила, помчался по улице.
От сильного толчка Наташа едва не вылетела из экипажа. С трудом удержались на своих местах и Колька с Генкой.
Экипаж бросало во все стороны. Вожжи замотались в колесо, лопнули, и концы их трепались по дороге.
Прохожие в страхе наблюдали за этой скачкой. Кое-кто пытался остановить лошадь, но опасаясь быть раздавленным, отскакивал с дороги. На перекрестке двух улиц под фаэтон едва не попал маленький мальчик.
Крики людей еще больше напугали лошадь.
Наташа, бледная и беспомощная, забыла о Кольке и Генке, уцепившихся за задок, о Каланче, бежавшим за экипажем.
По сторонам мелькали дома, деревья, машущие руками люди. Колька и Генка при каждом толчке едва удерживались на задке.
Генка несколько раз хотел прокричать что-то Кольке, но язык у него прилип к гортани.
— Колька, — наконец выкрикнул он. — Ты слышишь?
Но Колька в грохоте колес не мог расслышать Генку. В первые секунды он даже не испугался. Лишь когда увидел искаженные ужасом лица прохожих, как-то сразу понял всю сложность и опасность положения. Сердце его охватил холод.
Вдруг он вспомнил: в конце улицы, через несколько кварталов, — глубокие окопы, вырытые во время обороны города. Если только не остановить экипаж, они все погибли. Выход один — завернуть в один из переулков, которые спускались в реку.
Когда экипаж, пересекая поперечную улицу, немного затормозил ход, утопая колесами в песке, Генка спрыгнул.
Перекувырнувшись несколько раз и наглотавшись пыли, он с трудом поднялся на ноги, оглушенный и помятый. А Колька полез через кожаный верх коляски к Наташе, рискуя сорваться.
Ветер свистел у него в ушах, кровоточила правая щека. Колька перевалился всем телом к Наташе на сиденье.
— Наташа! Не бой…
Слова застряли у него в горле: вожжи были недосягаемы. Проскочили еще один переулок. «Остался последний, — промелькнуло в Колькином сознании, — а там окопы и — смерть». Он закрыл глаза и, когда усилием воли заставил себя открыть их, увидел: с правой стороны экипаж обгонял один из кавалеристов. Всадник схватил под уздцы рысака и резким движением повернул фаэтон в последний переулок.
Экипаж до половины въехал в воду и остановился. Взмыленная лошадь дышала шумно и хрипло.
Обругав ребят, кавалерист уехал, а они, окруженные толпой, озирались вокруг.
Прибежал Антон Прокопьев. Кучер дышал, как загнанный рысак, руки у него дрожали.
— Ну и ну, — только и смог сказать он, ощупывая коня.
Понемногу все разошлись. Уехал Прокопьев. Дети сидели на обочине дороги. Но вот они поднялись и, обсуждая события дня, тронулись дальше.
Вскоре Колька указал на длинный приземистый склад, расположенный на берегу Волги.
От склада пахло сыростью. Одна стена его осела почти в самую воду. Маленькие окна, выглядывавшие из-под крыши, были зарешечены толстым круглым железом.
Каланча процедил:
— Не хуже тюрьмы!
Ребята направились к открытому входу. Поминутно оглядываясь, они с чувством страха, смешанного с любопытством, вошли в помещение.
В полумраке, среди хлама они увидели покрытые толстым слоем пыли маховик, коленчатый вал, согнутый гребной винт, разбитые нефтяные насосы, сгнившие судовые снасти. В углу высился полуразрушенный моторный баркас. Рядом — паровые трубы с остатками асбеста, пароходный котел, который, когда Колька стукнул по нему железным прутом, так сердито загудел, что ребята невольно вздрогнули.
— Где же кирпичи? — нетерпеливо спросила Наташа, опасливо прислушиваясь к утихавшему гулу.
— Подожди, дай разобраться! — ответил Колька, вглядываясь в полумрак. — Идемте!
Ребята полезли через гору разбитых бочек. С противным писком выскочила крыса, задев босого Генку. Тот подскочил, но при виде презрительной усмешки Каланчи, пробормотал:
— Тоже лезут под ноги.
Колька, показывая на огромный маховик, стоявший за опрокинутыми набок большими весами, сказал:
— Вон там!
Колька, за ним Каланча полезли дальше, Наташа с Генкой остались их ожидать.
Наташа, посматривая себе под ноги, — она боялась крыс, — торопила:
— Ну, что, где кирпичи! Скорее вы там!
— Нет ничего, — отозвался Колька.
— Ищите лучше! — командовал Генка.
— А ну, не орите, — прервал их Каланча, — тише, слышите?
Все повернулись к выходу. Преодолевая сопротивление ржавых визгливых петель, кто-то затворял дверь.
— Эй, кто там? — закричал Колька.
Ему не ответили. Дверь закрывалась.
Колька и Каланча торопливо полезли через весы.
Все кинулись к дверям.
Дверь оказалась запертой. Все попытки отворить ее ни к чему не привели. На крики ребят никто не отвечал.
Колька, вытирая пыльный лоб, уселся на какой-то разбитый двигатель. Наташа с Генкой последовали его примеру.
Каланча рыскал глазами по помещению в поисках другого выхода.
Так прошло несколько минут настороженного и томительного молчания, показавшегося друзьям целой вечностью.
— Не надо бояться, — сказал Колька и, поднявшись, подошел к щели, через которую вонзались в темноту сарая лучи заходящего солнца. К Кольке приблизился Каланча.
— Через эту щель ничего не увидишь, — сказал он. — Кто бы мог нас так облапошить?
За дверью прозвучал смешок. Мальчишеский тонкий голос запел:
Колька постучал кулаком в стенку.
— Владька, это ты? Слышь, открой. Перестань баловаться.
Сын владельца экипажей умолк.
— Ты чего, сыч, не открываешь? — затряс дверь Каланча. — Открой, говорят, живо!
— И не подумаю. Так вам и надо. Будете знать, как по чужим сараям шарить.
— А он что, твой? — завопил Генка. Хозяин какой!
— А хотя бы и мой, ширмачи несчастные!
— Вот противный, — сказала Наташа, — склад-то ничей, и не очень-то ругайся, индюк надутый!
— От таких слышу, — отозвался Владька.
Каланча в бессильной ярости запустил куском железа в дверь.
Владька убежал. Колька предложил обследовать помещение. Он поднял железный прут и сказал:
— Если кто увидит в стене или крыше гнилую доску или дырку, пусть зовет всех.
Друзья приступили к поискам.
Каланча залез на котел и стал пробираться к окну. От края котла до оконной рамы было всего пол-аршина. Достать до решеток Каланче было нетрудно.
Он попробовал их пошатать. Посыпалась труха от сгнившей доски. Каланча прутом разворошил ее и выбил ногой. Путь наружу был открыт.
Сначала вылез через отверстие Каланча, за ним Генка и Наташа и, наконец, последним Колька.
Недалеко от стены они присели отдохнуть.
Издалека донеслось пение Владьки, направлявшегося к складу.
Каланча пробормотал: «Ага, попался!» — и, подбежав к забору, притаился.
Из-за угла показался Владька. Каланча вмиг подскочил к нему, повалил, придавил к земле, щедро отпуская тумаки и приговаривая:
— Будешь, сыч, пакостить — получай сполна!
Владька извивался, стремясь ударить Каланчу побольнее.
Генка прыгал вокруг дерущихся:
— Дай ему, Каланча, дай!
Наташа не отставала от Генки. Подлое поведение Владьки возмутило ее.
— Проучи его, Вася, проучи! — кричала она.
Колька не вмешивался. Справедливость требовала, чтобы Владька был наказан за свой поступок. Не сделай этого Каланча — Колька сам расправился бы с Владькой.
Сыну владельца экипажей попало основательно. Пришло время вмешаться. Колька разнял сражающихся, в суматохе получив несколько случайных подзатыльников.
— Проваливай, — выпрямившись, внушительно промолвил Каланча, рассматривая Владьку исподлобья. — В следующий раз я те не так намну ребра…
Владька отбежал на безопасное расстояние и пригрозил кулаком:
— Погодите, босячье, отец придет — он вам хребты наломает. Строители-грабители!
— Ах ты! — крикнул Каланча, готовый броситься за ним, но Колька удержал его:
— Подожди, не видал ли он, кто взял кирпичи?
Колька, зная Владьку, понимал: не так легко будет выведать у него правду. Но Владька был жаден…
Колькина рука в кармане сжала компас — подарок Андрея Ивановича, который тот ему сделал, уезжая вместе с войсками на Северный Кавказ. Компас — единственное богатство Кольки, предмет его гордости и острой зависти знакомых мальчишек. Жалко расставаться с ним. Лучше предложить пуговицы с орлами и молотками, блестящие и огненные, как солнце.
Переговоры начались издалека, с подходом.
— Владь, а Владь, — примиряющее сказал Колька, — хочешь, я тебе что-нибудь подарю…
— А-а-а! Испугались отца, струсили, вот погодите…
— Да нет же, — объяснил Колька и, вытащив пуговицы, осторожно подбросил их в ладони, — смотри, какие. Бери! Пятнадцать штук.
Владька задумался. Он был убежден, что ребята испугались его угроз. Следовало это использовать, побольше содрать с них. Он заносчиво сказал:
— Пятнадцать? Мало. Давай еще столько же.
— Так за что же тебе тридцать? Ты что? — спросил Колька, удивляясь наглости Владьки.
— Как будто не знаешь… Чтобы отцу не рассказывал, чтобы он вас не вздул.
— Ну и жмот! — не выдержал Каланча.
Переговоры едва не сорвались: пуговиц больше ни у кого не оказалось.
Колька изменил тактику.
— Будь по твоему, ты не горячись, дадим тебе тридцать пуговиц, подумаешь, только скажи, куда пропали кирпичи.
— А тебе какое дело?
— Да ведь мы в новой школе печь ремонтируем, а там, понимаешь, не хватает немного…
От сердца у Владьки отлегло. А он-то испугался: подумал, ребята догадались, что они с отцом перетащили кирпичи к себе во двор.
— Не знаю, кто взял, мало ли тут шатаются вроде вас.
Между тем, компания уже подошла к дому Владьки. Во дворе пережевывала жвачку корова, ржал жеребенок. Пахло навозом и пригоревшим молоком.
Владька важно уселся на лавочке под окнами, остальные — на толстое бревно.
Молчание нарушил Колька.
— Знаешь, Владька, если скажешь, где кирпичи, я тебе не то еще дам. Сам увидишь.
— Нашел дурака! Ничего я тебе не скажу. Проваливай отсюда.
— Компас отдам, — и Колька вытащил красивый прибор. — Ну, говори!
Ребята переполошились.
— Ты что, подарок дяди Андрея! — возмутилась Наташа.
— Музыканты, — вскочил с бревна Генка, — музыканты, он свихнулся!
— Где ж это видано? Такую знаменитую вещь, и кому — этому жмоту? — сказал Каланча.
Владьку затрясло от жадности.
— Давай сюда, получишь немного кирпичей, — торопливо сказал он.
…Владька нырнул во двор. В щель забора он стал передавать ребятам кирпичи.
Через некоторое время, достав тележку, они погрузили добычу и повезли ее в школу.
Закончилась ли на этом история с компасом?
Каланча сразу решил, что обмен несправедлив и компас должен быть возвращен хозяину. Он вез вместе со всеми тележку и думал, под каким предлогом, не вызывая подозрения у Кольки, отлучиться на некоторое время.
И вдруг он схватился за живот, согнулся и застонал:
— Ой-ой, режет!
— Что с тобой, Вася? — заволновались все. — Что ты?
Каланча увидел встревоженные лица Кольки, Наташи и остался доволен. Только в глазах Генки мелькнуло недоверие.
Каланча, боясь разоблачения, крикнул:
— Ой, не могу больше! Я сейчас! — и, держась за живот, ссутулившись, поспешно заковылял к ближайшему дому.
Закрыв за собой калитку, он выпрямился и усмехнулся.
— Ну да! У меня живот, кроме гвоздей и стекла, ничего не боится.
Осмотревшись, он наметил самый короткий путь до дома Владьки. Перепрыгнул через низкую изгородь, обжог при этом босые ноги о крапиву, поморщился, выругался и через несколько минут огородами добрался до намеченной цели, жуя вырванную на ходу морковку.
Плана действий Каланча не имел. Он надеялся на счастливый случай да на свою ловкость.
Стараясь не поднимать шума, он отодвинул доску в заборе, через которую Владька передавал им кирпичи.
К большому дому, срубленному из толстенных бревен, примыкал амбар; особняком вытянулась длинная конюшня.
Около конюшни стояли с поднятыми дышлами фаэтоны, прикрытые брезентом, дрожки, арба. На стене конюшни, на длинных крюках висели хомуты, пустые торбы.
Молодая кобылица, у ног которой терся сосунок, припав к бочке, втягивала воду сквозь стиснутые зубы, не спуская настороженных глаз с надувшегося индюка.
Поодаль от амбара лежало аккуратно сметанное душистое сено.
Ничего не упустил Каланча, все заметил, а Владьку не увидел. Где же он?
— Владька, — тихо позвал он, — Владька!
Сын владельца фаэтонов сидел на скамейке у крыльца. Он уперся локтями о стол и любовался лежавшим перед ним компасом.
Чтобы лучше увидеть Владьку, Каланче пришлось просунуть в щель голову.
В открытое окно выглянула женщина и позвала Владьку ужинать. Тот поднялся. Каланча, терпя боль, еще глубже протиснул между досок голову и торопливо позвал:
— Владь, а Владь!
Услышав незнакомый голос, с лаем рванулась привязанная к будке собака.
Владька, увидев Каланчу, нахмурился.
— Тебе чего? — настороженно спросил он.
— Иди ко мне.
— Зачем?
— Хочу подарить тебе, — выдавил из себя Каланча и показал металлический черный корпус от карманных часов. — Гляди, как крышка щелкает.
— Подарить? — недоверчиво переспросил Владька. — Наверное, еще кирпичи понадобились?
— Ну да, штук десять, — нашелся Каланча.
— Пять, — строго сказал Владька, — пять, хочешь бери, а нет — проваливай, отец должен подойти.
— Мало, — для видимости возражал Каланча. — Да ладно уж, давай.
Владька принес кирпичи и протянул руки за корпусом.
Каланча схватил его и притянул к себе.
— Ты что дурака валяешь? Отпусти руку!
— Отдай компас.
— А дулю не хочешь? Барбоса на тебя спущу.
— Послушай, Владька, компас — подарок Андрея Ивановича. Не для тебя он. Возьми лучше корпус. Больше у меня ничего нет.
— Какой там еще Андрей Иванович. Пусти! Да иди ты со своей железкой. Нужна она мне.
— Ах, так! — Каланча поднатужился, притянул его ближе к дыре. — Давай!
— Ма-ма! Ма-ма! — сопротивляясь, взревел Владька.
— Лягуха несчастная, — выругался Каланча. Владька толкнулся ногой от забора. Затрещал рукав рубашки, за который держал его Каланча. Владька упал на землю.
— Ворюга, — всхлипывая, вскочил он на ноги. — Я тебе еще покажу! — и побежал отвязывать собаку.
Каланча здраво рассудил, что надо, не теряя времени, убираться восвояси. Но он не собирался доставить радость врагу, превратив свое отступление в бегство.
Сплюнув сквозь зубы, он, презирая опасность, лениво переваливаясь с ноги на ногу, направился к забору ближайшего дома.
«Ничего, — размышлял он, — мы еще с тобой, жмот, встретимся. Все равно тебе компаса не видать!» Вспомнив, что предстоит сложить печь, Каланча совсем повеселел.
Мария Ивановна разрешила ребятам сложить печь.
Распоряжались всеми работами Колька и Каланча. Колька, одетый в старый мешок с разрезами для головы и рук, занимался подготовкой, а Каланча, напялив на себя большой в заплатах фартук, одолженный у знакомого каменщика, — самой кладкой.
Раствор готовили во дворе Наташа и Генка. Генка, затаив зависть к Каланче, неохотно ворочал лопатой, мешая песок и глину.
— Минор, не спи, — говорила Наташа, — поскорее делай, Каланча смотрит на нас. Заругается.
— Боюсь я его! — Генка сдвинул брови и яростно опрокинул ведро с водой в колоду. — Подумаешь! А ты сама не спи, бери лопату.
Колька кричал с веранды:
— Скоро ли будет замес?
— Тащи, Минор! — требовал Каланча.
Услышав его окрик, Генка заторопился. С Каланчой он не очень-то хотел связываться.
Набрав полведра раствора, Генка пошел в класс.
— Сюда давай, — нетерпеливо командовал важный неприступный Каланча, — быстрее поворачивайся!
Каланча взял в левую руку кирпич, в правую — мастерок, захватил раствор, собираясь укладывать фундамент. Колька, Генка и прибежавшая Наташа следили за каждым его движением. Еще бы: укладывался первый кирпич ремонтируемой печи.
Неожиданно лицо Каланчи стало таким красным, как его огненный чуб.
— Подсовываешь, Минор, подсовываешь! — закричал Вася и отбросил замес.
— Что случилось? — подскочил Колька.
— Я ему, размазне, толковал, — наступал на Генку Каланча, — немного клади глины, она жирная. Говорил я ему, вороне белохвостой: три ведра песка — один глины, чтобы, как тесто. А он, балда, возьми да и наоборот. Попробуй сделать теперь хорошо, такие трещины пойдут.
Поднялся крик. Хорошо, что прибежал Дмитрий Ермолаич. Ему удалось утихомирить ребят.
Ермолаич захватил ведра и вместе с обиженным Генкой и Наташей пошел к колоде.
— Старайся ты, наконец, Минор, — присоединившийся к ним Колька, — ведь нельзя же так, тяп-ляп.
— Ну те-ка, довольно, — высыпая ведро с песком в колоду, сказал Ермолаич, — все споткнуться могут. А все же, коли чего не знаешь или не разобрался, — лучше спроси.
— Я думал…
— Хватит оправдываться. Берись-ка за лопату и помогай!
Новым раствором Каланча остался доволен. Дмитрий Ермолаич ушел. С помощью Кольки Вася уложил фундамент, нижнюю обвязку печи. В самый разгар работы в полуоткрытую дверь заглянула Мария Ивановна. Руки ее до локтей были в глине, кончик уха, выглядывавший из-под седой пряди, запачкан сажей.
— Как печники, справитесь? Подмога не нужна? А то подошлю мастера.
— Сложим, — в один голос ответили все, кроме Генки. Он не возражал бы, если бы прислали печника. Очень уж хотелось досадить Каланче.
Спустя час Колька потер ладонью щеку.
— Что делать теперь будем, Вася? Что класть?
Каланча раздумывал. Генке показалось, что Вася не знает, как дальше продолжать работу. Каланча увидел его недоверчиво-настороженный взгляд и насмешливо сжал губы.
— А чего дальше, — солидно сказал он, — ясно.
— Что ясно? — не вытерпел Генка. — Смотри, не испорти.
Каланча смерил его уничтожающим взглядом.
— Балда ты, Минор. Поддувало с решеткой — раз, поддувальную дверку — два, а там — дымоход, колодцы. В крайнем случае, — веско закончил он, — кирпичи на кусочки не изведем.
От его последних слов Генка почувствовал себя нехорошо. Но он проглотил обиду, смолчал.
Каланча печным молотком тремя легкими ударами отколол часть кирпича. Острой стороной выровнял неровный уголок, лопаткой бросил раствор в приготовленное место, размазал и, уложив половинку кирпича, пристукнул ее ручкой. Снял мастерком лишнюю смесь и потребовал:
— Давай целый.
Колька подал ему кирпич. Каланча его уложил. Снова постучал черенком.
— Еще!
— Получай!
Работа пошла.
Изредка Каланча с превосходством посматривал на неудачника-печника Генку, который упорно вертелся у окна в надежде, что, может быть, его позовут на помощь.
Но, увы, время шло, а его никто не приглашал. Он слышал только одно:
— Кирпич, еще кирпич!..
Во двор вошла группа бондарей и плотников.
— Эй, эй! — закричал один из них. — Ивановна, вылазь, подмога пришла! Где у тебя полы перестилать? А то как бы наши детишки в этой избе ноги не переломали.
Мария Ивановна выглянула в окно.
— Изба-то ничего, поднимайтесь на второй этаж, тут работенка найдется.
— На этаж, так на этаж, — ответил ей кто-то из рабочих, и они направились к лестнице.
Генка послушал этот разговор и поплелся к Наташе. Она выливала воду в бочку. «Все заняты, все работают. Мне не доверяют, — с горечью думал Генка. — А я не хочу быть последним. Как же сделать, чтобы ко мне изменили отношение?»
— Гена! — позвала его Ольга Александровна. — Помоги мне подклеить карту.
На столе, стоявшем во дворе, лежала старая карта Российской империи. Ольга Александровна склеивала ее.
— Только, пожалуйста, не дергай, а то Петербург окажется в Финляндии. Кстати, Гена, ты почему такой невеселый? Уж не поссорился ли с кем?
— Да не поссорился… Каланча налетел, что не такой раствор сделал.
— А ты не опускай руки. Не получается — переделывай, да если потребуется — не раз, а двадцать раз.
В эту минуту Наташа, выжимая намокший подол платья, крикнула:
— Что ты там разговорами занялся? Давай, налегай.
Генка подбежал к Наташе:
— Ладно. Только ты посиди, отдохни. Я сам.
Наташа не возражала. У нее побаливали от ведер руки: пока Генка вертелся у окна, она наносила пол бочки воды.
Заручившись ее согласием, Генка повеселел.
Сбросив с себя рубашку, он приступил к работе. Он хорошо запомнил, как Дмитрий Ермолаич делал раствор. Теперь он им покажет — Каланче и Кольке. Нечего задаваться. Он не хуже других.
— Тореадор, смелее в бой! Тореадор, тореадор… — напевал он, опрокидывая в колоду ведро то с песком, то с глиной, то с водой.
— Веселый ты, — сказала Наташа, — и смешной. Мне нравятся веселые, знаешь, они какие-то не злые. С ними легче. Только ты зря обидчивый.
Генка кивал ей головой и делал свое дело.
— Гляди не переборщи, — громко посоветовал высунувшийся из окна Колька.
Генка отмахнулся:
— Гляжу! — и стал орудовать с еще большим рвением.
— Честное слово, смешной ты, Генка, — усевшись на бочку и болтая ногами, продолжала Наташа, — то ленишься, то один за все берешься.
Во двор вбежал Борис.
— Привет, хлопче! Наташа, в бочку не свались, потонешь!
Наташа засмеялась:
— Не утону!
— Борька, — позвал его Колька, — слетай на реку, посмотри морды. Может, на уху наловили. А то как бы кто, понимаешь, не наведался.
— Уха? Я мигом, — Борька исчез со двора.
Раздался раздраженный голос Каланчи:
— Минор, тащи замес!
Генка заторопился. Наконец-то его позвали. Изогнувшись под тяжестью наполненного ведра, он заспешил в класс.
За ним шла Наташа.
— Нате, — гордо сказал Генка, — получайте!
Каланча недоверчиво подкинул лопаткой замес.
— Ничего, — процедил он в ответ на вопросительный взгляд Кольки, — бывает хуже.
Колька проверил пальцами раствор:
— Почему ничего? Придираешься, Каланча. Молодец, Минор!
— Я старался!
— Хвалила себя гречневая каша, — ответил Каланча, — иди на свое место, не мозоль глаза…
— Зачем ты так? — вступилась Наташа. — Минор очень старался.
— Да, я старался. И он не имеет права меня гнать. Мария Ивановна сказала: эта школа для всех ребят.
Каланча продолжал упорствовать:
— Не мешай, а то такого пару нагоню.
Тут уж и Колька не выдержал:
— Подожди, Каланча. Так нельзя. Чего Генка плохого сделал?
— Давай, Колька, кирпичи и не рассусоливай! — с досадой сказал Каланча.
— Не любишь ты, Вася, правду!
— Да перестаньте, наконец. Сегодня печь надо кончать, а вы только и делаете, что ссоритесь, — уговаривала Наташа.
Но Каланча совсем разозлился. Он закричал на весь двор:
— Давай, говорят, кирпичи! Довольно языком чесать!
— А ты не кричи. Я тебя не боюсь.
— Ах, так, — Каланча швырнул в угол мастерок, сорвал с себя фартук. — Все за Генку и за Генку. Да пропади все пропадом. Сами печь кончайте, — он бросился к выходу.
— Стоп, машина! — придержал его рукой выросший в дверях Глеб Костюченко.
Он загородил выход и, вытащив большой цветной платок, вытер лицо.
— Пропустите, — буркнул Каланча.
Но Костюченко лишь спросил:
— Чего не поделили, флотцы? А я-то вам хотел доверить одно ответственное дело.
— Какое? — с любопытством спросила Наташа.
— Пошли сгружать стекло. Оно у вас побудет пока. Доверяю.
— Зачем? Не уберегут, — подошла к ним Мария Ивановна. — Здравствуйте, Глеб Дмитриевич. К чему рисковать добром, где его сыщешь? Пусть несут наверх.
— Вперед! — подталкивал ребят к двери Колька.
— За стеклом! — кричала Наташа.
— Отставить! — призвал к порядку матрос, прекратив шумное изъявление радости. — А если подведете, что тогда?
— Мы, — заявил Колька, — не бойтесь, стекло сохраним, а если что случится, то тогда мы другое достанем, даю голову на отсечение. Вот так. Верно?
— Верно! — в едином порыве ответили друзья Кольки.
Костюченко притянул Кольку за белобрысый вихор.
— Хохолок-то у тебя, Коля, отрос знатный. Настоящий чуб, как у запорожца… Добро, флотцы, оставим у вас стекло. А головы мне ваши не нужны. Носите их сами на здоровье. Разрешаю. А теперь к подводе бе-гом арр-ш!
Едва поставили в угол ящик со стеклом, и Глеб похвалил ребят за отремонтированную печь, как во дворе раздалась задорная песенка:
Все кинулись к окну и увидели важно шагающего Борьку с ведром.
Компания мигом окружила Бориса.
— Ура, ура! — радовалась Наташа. — Окуни!
— Тринадцать рыбок, — кричал Борис, — чертова дюжина, хлопче, и все ого-го — какие.
— Каланча! — позвал Колька. — Разводи костер. Будешь главным коком. Генка за водой, остальные за ножи, чистить станем.
— Ребята, а соль, а перец, а лавровый лист? — беспокоилась Наташа.
— Соль я принесу, — ответил Колька, — а остальное…
— Остальное, — отозвался Каланча, — остальное у теток на базаре одолжим.
— Это ты брось, — нахмурился Колька, — обойдемся, верно, ребята?
Все его поддержали, и Каланча пожал плечами: «Дело, мол, хозяйское».
Уха вышла на славу! К вечеру пришел Дмитрий Ермолаич. Он проверил работу, кое-что поправил, но остался доволен.
Мария Ивановна разрешила ребятам сбегать на речку искупаться.
— А мы еще и порыбачим, — предложил Колька, — может, еще на уху наловим.
— Неплохо бы, — одобрила Мария Ивановна. — А кто постережет стекла до прихода сторожа?
— Найдем, — ответил Колька.
Но никто не захотел остаться. К тому же Генка и Борис спешили домой. Бросили жребий, он выпал на Кольку. Колька приуныл. Без него Наташа тоже отказалась идти на Волгу.
И только Каланча не растерялся:
— Колька, — сказал он, — кто стекла возьмет? Мы за пару часиков обернемся. Айда.
— Идем, — поддержала его Наташа, — здесь же кругом люди.
Генка сказал:
— Я как дома освобожусь, забегу сюда и побуду, только вы побольше рыбы наловите.
— А не подведешь? — спросил Колька.
— Ты что, музыкант, сказано — сделано!
И Колька пошел. «Наловим рыбы, поужинаем. Ермолаича пригласим и Ольгу Александровну», — успокаивал он себя.
Если б он только знал…
Как и у всех завзятых рыбаков, у наших друзей были свои, только им известные места ловли. В предвкушении рыбалки Колька, Наташа и Каланча пробирались к Щучьей косе, богатой рыбой.
Но когда они вышли на берег — остановились: их место занял портовый сторож Василий Васильевич.
Глухой, подслеповатый старик жевал беззубым ртом. Грустные мысли одолевали его. Паек свой он съел еще вчера, до получения нового осталось три дня, а клева никакого. Тяжело быть одиноким в старости. За пять шагов все как в тумане. А руки? Сильные в прошлом, они теперь напоминали отжившие, высохшие, скрюченные корни.
Старик, приблизив пальцы к самому носу, с удивлением и недоверием рассматривал их, словно впервые увидел.
Каланча толкнул локтем Кольку:
— Спятил старик, что ли?
В это время у сторожа дернуло удочку. Васильич заторопился, попытался подсечь, но — поздно.
Самым мучительным для него было поймать крючок и насадить приманку. На это уходило много времени, в поисках ускользающего в воздухе крючка слабели руки.
— Старик слеп, как кутенок, — лениво сказал Каланча, — заберем у него из посудины рыбу. Я подползу к этому старому сому, вот будет потеха. Посидите, я мигом обтяпаю и возиться с рыбалкой не станем.
Наташа прищурилась:
— Потеха?! Посмей только, я закричу.
— Так говоришь, потеха? — переспросил Колька. — А рыба эта не застрянет у тебя в горле?
— С чего бы? — удивился Каланча.
— А мне кажется, я бы подавился, честное слово. — Колька махнул рукой. — Довольно, пошли ловить!
Каланча оскорблено согласился:
— Ладно!
Они расположились неподалеку от старика.
Васильич не заметил присутствия ребят. Время от времени он подергивал удилище, проверяя, не попалась ли какая-нибудь рыбешка.
У ребят дело шло бойко. Каланча вскоре подкрался к ведру старика. Вернувшись к ребятам, он рассмеялся.
— Ты чего? — спросил Колька.
Каланча поднял свою удочку:
— Ничего у старика нет.
Колька с Наташей переглянулись. Потом посмотрели на шевелившихся в мокрой траве рыб.
— Помочь бы старику, что ли? — сказал Колька.
— Верно, Коля, правильно. Отдай ему все, обойдемся.
Колька понес к старику улов.
— А моих зачем? Не трожь! — недовольно крикнул Каланча.
Колька остановился и протянул ему рыбу.
— Бери!
Каланча потоптался на месте.
— Тоже мне, навязался на нашу голову, старый сом… — Но рыбу не взял.
Колька тихо опустил улов в ведро. В это время старик поймал щуренка. Довольный, он, бормоча что-то, полез в ведро. Рука его дотронулась до живой, трепещущей рыбы. На лице изобразились удивление, растерянность и испуг. Васильич перекрестился, губы его зашептали молитву.
Домой Колька и Наташа возвращались задумчивые, И только Каланча сожалел об отданном улове.
После рыбалки Каланча расстался с Колькой и Наташей у лавочки.
— Ты разве не в детдом?
— К дружку мне, — буркнул Вася. — Ждет он меня.
…А течение последних дней Каланча упорно и терпеливо охотился за Владькой. Он подстерегал его, где только возможно было. А Владька, словно почуяв недоброе, редко показывался на улице.
Но в этот вечер он попался Каланче.
Владька возвращался из пивной. В корзине позвякивали бутылки.
Владька был совершенно спокоен. Вообразив себя капитаном на мостике парохода, он зажал в руке компас и, поглядывая на него, отдавал команды.
— Держать норд-норд-ост, — басовито приказывал Владька и другим, петушиным голосом, отвечал: — Есть держать норд! — Игра увлекла его. Увидев перед собой Каланчу, Владька от неожиданности уронил корзину.
Каланча ударил его по руке и, схватив упавший на землю компас, пустился бежать.
Владька поднял отчаянный крик, на который выскочил его отец.
— Чего ревешь? Бутылки побил, что ли?
Владька притих и взялся за ручку корзины. Бутылки оказались целыми.
— Не побились…
— Так и выть не к чему! — дал ему подзатыльник Шиндель. — Тоже наследник! Неси домой.
В этот вечер у Владькиного отца был гость. Основательно выпив, Карл Антонович жаловался на тяжелые дни. Он повел гостя в конюшню, показал лошадей, уговаривал купить вороную кобылу.
— Гляди, как ладно скроена. Линия какова! И ноги, батенька, голландские. На овес денег нет, обеднел, вот и продаю.
Как гость ни был пьян, он видел: лошадь стара и доживает свой век.
— Ты бы ее на колбасу, — посоветовал он, — в барыше останешься. А мне ведь кирпич нужен, а не лошадь.
— Есть кирпич, найдем! Еще выпьем, — и забирай.
Вскоре ударили по рукам.
При погрузке на телегу не хватило пятидесяти штук. Владька попытался скрыться в дом, но Карл Антонович подозвал его.
— Куда дел?
Владька попятился.
— Стой! — грозно окликнул отец. — Говори! — и стал медленно расстегивать пояс.
Владька, следя за движением его рук, заикаясь, начал врать. Отец молчал. Владька стал врать смелее. Он свалил все на ребят, ремонтировавших школу. Якобы они поймали его и под угрозой страшных побоев потребовали вывести сто кирпичей.
— Я им дал только пятьдесят. За это они сейчас на меня напали. Хорошо — ты вышел.
— Так ли дело было? — все больше и больше хмурился Карл Антонович.
— Правда, правда, святой крест!
Шиндель затянул пояс.
— Чего же молчал так долго?
Владька с облегчением вздохнул.
— Их много…
Распрощавшись с покупателем, Карл Антонович тяжелым шагом вышел из дому. Вскоре он вошел в особняк миллионера.
В нижнем этаже здания никого не оказалось, лишь наверху переговаривались задержавшиеся рабочие. Карл Антонович поправил очки и открыл дверь ближайшей комнаты. Глаза его остановились на ящике со стеклом. «Что ж, дело», — подумал Карл Антонович, оторвал две доски и вытащил часть стекла.
— За кирпичи, — пробормотал он и наступил ногой на оставшееся в ящике стекло. Послышался треск.
От неловкого движения у Шинделя соскочили очки. Он опустился на колени, заползал по полу, шаря руками. Кто-то приближался. Судя по голосу, это был мальчишка.
Шиндель заторопился.
На улице он успокоился, как вдруг его позвал детский голос.
— Стойте, стойте! — к нему подбежал запыхавшийся Генка. Он пришел в школу, думая, что ребята возвратились с рыбалки и варят уху. — Зачем вы уносите стекла?
— Это мои.
— Нет, наши, школьные. Отнесите обратно или я скажу, что вы их взяли. Я знаю вас. Вы отец Владьки.
— Хорошо, будь по-твоему, помоги мне.
Генка подошел. Карл Антонович крепко схватил его и прошептал, дыша винным перегаром:
— Послушай, Я тебя тоже знаю. Ты сын музыканта. Стоит тебе где-нибудь заикнуться, и я расскажу твоему отцу, что ты с шайкой украл у меня кирпичи. Выдержит ли твой почтенный больной отец такое известие? Я только взял свое — за кирпичи. Так что не вздумай взболтнуть, а то… Запомни, ты меня не видел.
Отпустив оцепеневшего Генку, Шиндель зашагал прочь.
Весть о разбитых стеклах всех поразила.
Суровая складка залегла у Марии Ивановны между бровей. С укоризной смотрела на ребят Ольга Александровна.
Притихшие Колька и Наташа робко жались к стене. Особенно тяжело было Кольке. Его мучили угрызения совести: и зачем только он доверился Генке, зачем ушел на рыбалку? «Еще голову давал на отсечение, — вспоминал свои слова Колька, — хвастался, а школа осталась без стекла».
Приехал Глеб Костюченко. Он осмотрел ящик и помрачнел. Мельком взглянул на ребят, но так же, как и Мария Ивановна, ни в чем не упрекнул их.
Колька в дверях догнал матроса, неуверенно притронулся к его руке:
— Я хотел… Мы… я виноват, дядя Глеб. Недосмотрели, а рыбалку ушли… Я хотел сказать, мы найдем…
Глеб Дмитриевич легонько похлопал Кольку по спине.
— Случилось, флотец, что ж теперь… Придумаем что-нибудь, Коля. Не из таких передряг выходили. Ты не расстраивайся.
— Что он говорил? — подбежала к другу Наташа, но ее голос заглушил громкий крик Каланчи.
— Колька, — кричал он издали, — танцуй! Что я несу. Перевернешься от радости! Гляди! — Вася потряс компасом. — Лягуха отдал.
При виде компаса Колька на мгновенье забыл о всех неприятностях.
— Покажи!.. Эх… — только и смог проговорить Колька, не имея сил оторвать глаз от дорогой для него вещи. — Как же Владька тебе отдал?
Каланча подмигнул.
— Одолжил я у него, понимаешь, одолжил!
— Как одолжил?
— Взял и все. Получай свою штуковину и крышка.
— Не возьму. Так нечестно. Мы его отдали за кирпичи.
— Так кирпичи ворованные, не Владькины. Эх ты, чудак-рыбак, стащил он их.
— Ну и что ж? Владька не побоялся, тайком от отца дал нам. Отнеси компас, не возьму.
Вася позвал на помощь Наташу.
— Слушай ты, девчонка, втолкуй ему, чтобы не был балдой. Пускай берет.
— Возьми — попросила та, — Это же подарок Андрея Ивановича.
Кольке очень хотелось взять компас, но он оставался непоколебимым.
— Я его променял, он не мой.
Во двор, вяло передвигая ноги, вошел Генка. В пылу спора никто не обратил внимания на его побледневшее, измученное лицо. Каланча, хотя и не уважал Генку, решил искать поддержки и у него.
— Минор, Колька компас не хочет брать. Скажи ты ему.
— Компас? — Генка слегка оживился, но затем безразлично махнул рукой.
Генка не находил себе места. История со стеклом тяжелым камнем лежала у него на душе. Весь замирая, он спросил у Кольки:
— Коль, что нового?
— Стекла у нас побили. Вот и все новости.
У Генки задрожали веки.
Каланча напирал на Кольку:
— Чего ты, Колька, лепишь? В последний раз говорю: бери компас или заброшу на крышу.
Но Колька уже направился в класс.
Генка дальше дверей не пошел. Ноги его словно приросли к полу.
Каланча перебирал осколки и зло сопел носом.
— Маху дали, что на рыбалку ушли. Ну и гады. Узнать бы только кто? Неужели Владька в отместку за компас?
— Где там, — сказал Колька, — он же сам будет учиться в школе.
— Владька побоится, — вмешалась Наташа, — а на нашу школу ему наплевать, да.
Но Каланча не сдавался:
— А если он с отцом! А пьяный тот еще не то натворит.
Генка, услыхав о Владькином отце, вздрогнул, лицо его стало серым.
— Гена, что с тобой? — спросила Наташа. — Переживаешь?
— Угу, — выдавил Генка.
Он вышел на крыльцо, присел на ступеньку. Колеблясь между желанием раскрыть товарищам правду и боязнью мести Шинделя, Генка ни на что не мог решиться…
Следующие два дня Колька, Наташа и Каланча, чувствуя себя виноватыми, старались предупредить малейшее желание взрослых. Охрану дома усилили. Сторожили по просьбе Марии Ивановны родители будущих школьников.
Все это время Генка избегал встреч со своими товарищами.
Однажды Коля увидел его входящим во двор. Генка заметно исхудал, глаза беспокойно блестели.
— Коля, — сказал он, — мне с тобой надо поговорить.
Они уселись в сторонке на фундаменте ограды.
— Клянись, Коля, что ты никому ничего никогда не расскажешь.
— Клянусь молчать до самой смерти.
По лицу Генки он понял: сейчас предстоит узнать большую тайну.
— Так вот, — устало промолвил Генка. — Со стеклами навредил Шиндель.
Колька подскочил.
— Откуда ты знаешь?
Генка поведал ему о том, что произошло в памятный вечер, рассказал он и о разговоре с отцом.
— Когда я вернулся домой, отец лежал в кровати. Он сразу догадался, что со мной произошло неладное. «Что с тобой?» — спросил он меня. — Я говорю: «Не могу сказать, папа». — «Не можешь — не надо. Только будь честен, сынок». Вот. Не знаю что делать. Но, Колька, помни, ты обещал молчать. Генка с облегчением вздохнул, словно избавился от непосильного груза.
— А знаешь, Гена, и я уже который день не знаю, куда себя деть. Мария Ивановна молчит. Глеб и учительница тоже. А я как увижу их, так и кажется, что про себя думают: «Эх ты, зря понадеялись на тебя»… И знаешь Генка. Написал я письмо дяде Андрею. Рассказал обо всем. Хочешь, я тебе прочитаю? Но и ты никому ни слова. Договорились? Слушай: «Здравствуйте, дядя Андрей! Пишу вам в четверг. Еще совсем рано — все спят. Не знаю, дойдет ли письмо, — говорят, у вас там, на Кавказе, идет большая война. А все-таки я напишу. А вы, если не сможете, не отвечайте.
А у нас тут тоже дела. Починяем дом Кирилла Федорова. Теперь в нем будет школа, а Генка возьми и все кирпичи переломай. Ну и мы немножко виноваты. А случилось это так… Нет, пожалуй, не стану писать. Это уже неинтересно.
Прислали к нам учительницу Ольгу Александровну. Она какая-то молоденькая, смешная. Мы сперва думали, что она и не всамделишная учительница. Все шутит с нами, песни поет, окна протирает, мусор выносит. Разве ей положено?
Как-то говорит нам: «Дети, пошли по домам записывать в школу…» Ладно, думаем, пошли.
Пришли мы к кустарю-конфетчику. У него в медных чанах сахар варится. Очень вкусно пахнет. Генка все время даже облизывался.
У конфетчика пятеро мальчишек учеников. Ну и достается им. На улице от жары деться некуда, а в комнате от печей и того пуще. Ребята воду так и хлещут, а хозяин то одному, то другому подзатыльник отпускает, чтоб скорее работали.
Только вы не расстраивайтесь, дядя Андрей, конфетчику попало, и здорово.
Наша учительница сжала кулаки и как крикнет: «Таких, как вы, судить надо. Посмейте еще издеваться…»
Хозяин затих. Запомнит он нас надолго. Молчал, когда мы переписывали ребят.
Заходили мы и к другим. Многие благодарили учительницу. А вот лудильщик Хватов своего Жорку не хотел записывать. Чуть не выгнал нас. Но и Жорку Ольга Александровна записала. А он до чего обрадовался — сначала как засвистит, а потом как закричит: «Лудить, паять самовары!» Тут ему отец отпустил пинка. Но пинок не сильный был, Жорка даже не поморщился.
Дядя Андрей, Наташа чего-то шевелится в кровати, еще проснется. Пишите, а то мы без вас скучаем. И все думаем, что вы вроде и не уехали, хоть уже два месяца прошло… Помните, как мы вас провожали? Даже Наташа заплакала. А Мария Ивановна все терла и терла платком глаза, только дядя Глеб один молчал.
А я не плакал, хоть и говорила Мария Ивановна, что у меня глаза были красные. Ей это все показалось.
Вот и все. Пишите нам. Кланяемся Вам. Коля, Наташа и Гена. Июль 1919 год».
Долго молча сидели Коля и Гена. Им было о чем подумать. Много в жизни сложностей и не сразу в них разберешься.
Владька с отцом уехал в деревню за сеном. Каланча теперь редко бывал в школе: обиделся на Кольку, что тот не взял компас. Генка от всех переживаний заболел.
Колька сохранял тайну, но с каждым днем тяготился ею все больше: временами был задумчив, иногда до смешного рассеян.
Как-то на просьбу Марии Ивановны сходить за водой принес из погреба чугун с супом.
Наташа и Мария Ивановна вначале подшучивали над ним, затем начали беспокоиться.
— С тобой ничего не случилось? — спросила Мария Ивановна.
Колька заверил, что ничто его не тревожит: он помнил о клятве, данной Генке.
Стоял знойный, пыльный август. Через месяц надо открыть школу, а стекла все нет.
— Еще на пол-России война. Где уж всего набраться, — говорила Мария Ивановна.
Кольку преследовала мысль о стеклах. Как магнит, притягивал дом Шинделя. Колька уже несколько раз побывал около Владькиного дома. Его заметила мать Владьки. Приняв Кольку за воришку, она пригрозила спустить собаку, если он не перестанет шататься возле дома.
Угрозы ее заставили Кольку быть более осторожным. С Ниной Афанасьевной, сварливой и злой, шутить не приходилось. Ее вся улица побаивалась.
…Этим утром Колька, прячась в высокой траве, через дырку в заборе осматривал двор, раздумывая, куда мог спрятать стекла Карл Антонович.
Его привлекло беспокойное кудахтанье кур, раздававшееся из курятника. «Что там стряслось? — недоумевал Колька. — Неужели хорек заскочил?». Но открылась дверь, и чья-то рука выбросила почти общипанную курицу.
Через коротенькое время была выброшена другая курица, судя по остаткам оперенья — рябенькая.
Беспокойно кудахча, птицы метались по двору.
Из курятника вышла возбужденная Нина Афанасьевна с прилипшими к пальцам перьями.
— Больше, миленькие, не будете забредать в чужой двор, чужое зерно клевать.
Кольку аж передернуло: «Вот язва!» Он отполз от дома, встал и направился прочь.
На улице кричала хозяйка кур — высокая, с желтым лицом, бедно одетая женщина. Махая скалкой, она подбежала к воротам Владькиного дома и застучала в них.
Колька остановился: «Что-то будет дальше?»
Не торопясь, к ней вышла Нина Афанасьевна.
— Чего ты, матушка, взбеленилась? — спокойно проговорила она. — Разве это я? Вон кто, с него с спрос, — и она, к великому удивлению Кольки, показала на него. — Сорванец! Который день тут треться. Его бы скалкой проучить.
Она ушла, хлопнув калиткой.
Женщина, хотя и сомневалась в том, что Нина Афанасьевна говорила правду, все же обругала Кольку.
Колька ушел, удивляясь наглости Шинделихи.
Невеселые мысли одолевали его. Как узнать, где находится стекло?
Размышляя так, он услышал переливчатую соловьиную трель.
Колька оглянулся. В кустах сирени у небольшого домика кто-то зашевелился и опять зазвучал красивый свист.
— Жорка! — обрадовался Колька. — Выходи, слышь, Жорка, выходи. Я все равно тебя узнал.
В кустах послышалось дребезжание жестяной посуды. Потом выглянула измазанная физиономия Жорки. Затем показался и весь он, обвешанный кастрюлями и чайниками.
Приятели устроились под кустами. После того, как все новости были исчерпаны, Колька спросил:
— Куда идешь, заяц-кролик? Чего не заходишь в школу?
— Рад бы, да некогда. Владькиной матери таз и чайник несу, отец починил. Да боюсь — не обманула бы. Тридцать рублей с нее, а она всегда меньше платит, такая уж. А отец мне порку за это…
Кольку осенила мысль:
— Хочешь, я за тебя отнесу?
— А деньги?
— Сполна получу.
Жорка вскочил:
— Давай!
— Снимай с себя все, чтобы по-всамделишному.
Колька нацепил на себя связанные ремнем два медных чайника, ведро, таз и вымазал лицо пылью, добавив немного сажи с посуды. Теперь его нельзя было узнать. Еще раз переспросив, что принадлежит Нине Афанасьевне, он направился к дому.
— Не забудь, — напутствовал его Жорка, — тридцать рублей и ни копейки меньше.
— Ладно, — отозвался Колька и, набрав побольше воздуху, затянул, подражая Жорке:
— Кому чинить-паять, кому лудить! Кому чинить-паять, кому лудить!
Колька кричал, посуда гремела — в общем, шум был поднят знатный.
— Эй, мальчик, мальчик! — позвала его из окна Нина Афанасьевна. Но Колька, будто не слышал ее, шел дальше и еще сильнее надрывался.
— Ты что, с ума сошел? — разозлилась она. — Неси мою посуду.
— Иду, иду, хозяйка!
— Да не ори ты, олух царя небесного. Не глухая, слава тебе, господи.
Придирчиво осмотрев на крыльце таз и чайник, Нина Афанасьевна неторопливо удалилась в комнату за деньгами.
Колька сразу же прикрыл дверь и, свалив на пол всю посуду, сунулся в одно, другое место. В кладовке, под лестницей, присыпанные соломой, лежали стекла.
— Ты куда полез? — подозрительно спросила вошедшая с деньгами Нина Афанасьевна.
— Крышка укатилась с чайника, тетенька.
— Ишь ты, крышка… Бери двадцатку и уходи.
— Отец наказывал тридцать.
— То он наказывал, а то я даю. Иди с богом.
Но Колька и не собирался уходить.
— Как хотите, тетенька, а я не уйду, пока не отдадите всех денег, — и он присел на ступеньку.
Шинделиха со злостью достала еще десятку.
— Ладно. Бери. Да отнеси отцу еще один чайник — ручка отскочила. Передай: велела, мол, мадам Шиндель поправить. За те же деньги.
Захватив посуду, Колька не чуя под собой ног, выскочил на улицу.
Итак, стекла найдены.
Каланча, отряхиваясь от воды, вылез на берег. Сегодня он на славу выкупался, даже тело покрылось пупырышками. Наклонив набок голову, Вася зажал ладонью ухо и запрыгал на одной ноге.
Потом, звонко похлопав себя по груди, прилег на белый теплый песок и с наслаждением вытянулся.
Так он лежал, грелся, ни о чем не думал, добродушно наблюдая за чайками, охотившимися за рыбой.
Каланча скучал. Он привык к Кольке, Наташе и даже Генки ему не хватало. То ли дело — были бы они сейчас вместе.
Конечно, беспризорники тоже «дружили» между собой. Только как? Обворуют кого-нибудь и делятся. Грызутся меж собой.
Иное дело Колька и Наташа. У них по-другому. Комнату отремонтировали, печь уложили. Это не то, что воровать или драться.
Каланча улыбнулся приятным воспоминаниям и с присвистом далеко плюнул. А зря Колька отказался от компаса.
Вася достал из брюк компас. «Владьке я его не отдам, лучше заброшу на крышу».
Каланча загрустил. Плохо одному быть, невесело.
Он оделся и направился к заброшенной даче.
Шел он сюда не ради праздного любопытства. Каланча не любил тратить время напрасно. Еще позавчера Вася заметил на входных дверях пустующего дома внушительные медные ручки.
Они его и привлекли. Он обошел здание, удивился, что у заросшей клумбы лежат доски; в прошлый раз их не было. Никого не увидев, самодельным ножом начал отвинчивать шурупы. Пришлось немало повозиться, но ручки были хороши и стоили этого. Тяжелые, медные, именно такие, какие, он считал, должны находиться на двери новой школы.
Было еще рано. Солнце поднялось невысоко, трава хранила следы росы. Вася посмотрел на небо и, рассчитав, что строители школы соберутся не раньше, чем часа через полтора, пустился в дорогу.
В школе он встретил двух женщин, охранявших здание. Поздоровавшись с ними, он коротко объяснил причину своего прихода и приступил к делу.
К приходу первых рабочих витые ручки украшали двери, а довольный Каланча чистил их песком.
Прибежали Колька и Наташа, обрадовались возвращению Каланчи.
— А ручки-то, ручки какие! — восторгались они. — Кто их поставил?
Каланча скромно молчал.
В комнатах пахло свежей краской, известью. Женщины мыли полы. Ребята выносили строительный мусор. Колька с нетерпением ожидал обеда, собираясь сбегать к Генке и рассказать ему о стеклах.
В двенадцатом часу приехал на дрожках Костюченко.
— А у нас-то что! — весело встретила его Наташа. — Смотрите, дядя Глеб!
Колька с гордостью указал на ручки.
Но матрос почему-то нахмурился.
— Странно! — проговорил он. — Где взяли?
Каланча, поняв, что сейчас все раскроется, начал было:
— Старушка одна божья… — Но тут же осекся.
— Старушка на даче, да? Да ты что в рот воды набрал? Отвечай… Эх, Вася, Вася! Ты всегда так, когда тебе что-нибудь захочется иметь?
Каланча отвел глаза.
— Отвинти-ка ты их, Вася, и поставь на место. Ясно? Да той божьей, доброй старушке, — понял? — передай, чтобы с государственной дачи ни одного гвоздика не давала. Мы, флотцы, дом отдыха для рабочих собираемся открыть. Действуй!
Колька и Наташа слушали весь разговор с недоумением. Потом догадались.
Глеб Дмитриевич отошел от них.
— Ты, значит, их сам взял? — ужаснулась Наташа. — Украл?
— Когда ты бросишь это самое? — с досадой сказал Колька.
Обиженный Каланча круто повернулся и быстрыми шагами направился на улицу.
«Разве я для себя? Я же для школы. Подумаешь, с буржуйской дачи взял какую-то штуковину. А гвалт подняли на весь квартал. Просто привязываются ко мне».
— Вась, Вася, — бросился за ним Колька.
Но Каланча резко оттолкнул его руку:
— Уйдите вы от меня. Без вас проживу!
Генка за время болезни о многом передумал.
Он исхудал, стал молчалив.
Дважды к нему заходила Ольга Александровна. Она сразу поняла, что Гену что-то угнетает.
При первой же встрече с Колей Ольга Александровна сказала:
— Вы ведь с Геной друзья. Что-то у него неладно. Поговори с ним, может, ему помочь нужно.
…И вот они сидят вдвоем на лавочке у дома. Рядом, в луже плещутся утки. Генка следит за большим пальцем Колькиной ноги, которым тот выводит в пыли кружочки. Оба они молчат.
— Я видел стекло у Владьки в кладовке, под лестницей! — не выдержал наконец Колька.
Генка встрепенулся.
— А как ты попал к Владьке?
— Жорка помог.
— Вот это да! Но ты никому не рассказывал?
— Честное слово, тебе первому.
— И Наташа не знает?
— Нет!
— И дядя Глеб? И Мария Ивановна?
— Я же тебе дал честное слово, а ты опять двадцать пять.
Генка запустил комком земли в уток.
— Да подожди рисовать, — вдруг сказал он решительно. — Где бы нам увидеть Глеба?
Колька вскинул на него глаза:
— Ты надумал? Молодчага.
…Глеба ребята нашли на квартире. Выслушав их, матрос одел бушлат, нацепил маузер. Они направились к Владькиному дому.
Калитку им открыл Карл Антонович, приехавший из села. Шинделиха развешивала во дворе белье.
Стекол в кладовке не оказалось.
Карл Антонович, в ответ на требование матроса сказать, где стекла, заявил, что это оскорбление, которого он не потерпит и немедленно будет жаловаться высшему начальству.
— А с тобой мы еще посчитаемся, — со злобой заявил он Генке, — сегодня же поговорю с твоим отцом.
Легкая бледность покрыла лицо Генки.
Шинделиха, не стесняясь, проклинала матроса и мальчиков.
— Гражданин, утихомирьте-ка свою жену, — обратился матрос к Карлу Антоновичу. — Завтра же вы принесете стекло. И не вздумайте увиливать. Ну, а о разбитых в школе — тут уж милиция разберется. До свидания.
Он подтолкнул Кольку и Генку и направился с ними к выходу. У калитки матрос задержался:
— И еще одно слово: к отцу мальчика, гражданин Шиндель, с жалобами не советую ходить. Паренек ничего худого не сделал. Наоборот, он поступил честно. И об этом мы сообщим, Гена, твоим родителям.
— Не робей, Минор! — поставил точку Колька.
Когда отошли от дома, Колька спросил матроса:
— А принесет он?
— Конечно. Куда ж ему деться? Да, Коля, а почему я не вижу Васю? Где он?
Глеб Дмитриевич задал вопрос не случайно. Мария Ивановна рассказала ему, что Вася не ночует в детдоме.
— Куда он мог деться? — еще раз спросил Глеб у ребят.
Они ничего не могли ответить.
— Помогите-ка Марии Ивановне разыскать орла. Это вам задание.
На Никольской матрос распрощался с ребятами.
«Неужели Каланча сбежал к беспризорникам?» — взволнованно думали Колька и Генка.
На следующее утро Колька, Наташа и Генка отправились на поиски Каланчи.
Им казалось, что они легко найдут его. Но к полудню, побывав во многих уголках города, ребята утомились от длительной ходьбы и жары, пали духом.
Не так-то легко оказалось разыскать Каланчу. Беспризорники, к которым они обращались, возможно, и знали, где он, но скрывали.
— Ну и да! — говорил Генка, тяжело передвигая ноги (он ослаб после болезни), — как сквозь землю провалился. Вот артист, так артист.
— Как нарочно спрятался, — облизнув сухие губы, сказала Наташа. Девочка устала, ей хотелось пить.
Колька предложил:
— Сходим еще на базар. Если и там не найдем, тогда домой.
Наташа и Генка согласились.
Городской базар! Чего только здесь не было! В каменном здании продавалось мясо, дичь, фрукты, овощи, крупчатка. Но самыми интересными были рыбные ряды.
Вдоль стен всего здания тянулись столы, обитые белой жестью. Они были сделаны наподобие садков и перегорожены для отдельных пород рыб. Тут ворочались судаки, сазаны, огромные головастые сомы. На стенках висела связками вобла. В полубочонках и на фарфоровых блюдах расположилась соленая и копченая сельдь.
Друзья исходили весь базар, но Каланчи нигде не было.
Они вышли за стены крытого рынка. На арбах и прямо на земле блестели на солнце горы арбузов, дынь, баклажан.
На все голоса расхваливали свой товар торговцы. Приставали к покупателям продавцы сладостей — леденцов и петушков на палочках.
— Кому воды свежей, холодной, вкусной? — пронзительно орали полуголые мальчишки, постукивая кружками о чайники и бутылки.
— Шашлык, покупай шашлык! — предлагал грузин.
— Борща украинского, борща! — кричала дородная торговка.
Кругом шныряли и ссорились бездомные голодные кошки и собаки.
Колька захотел купить арбуз. Но не хватало денег. На счастье ребят, крестьянин, продававший арбузы, уронил один, и тот разлетелся на части.
— Хватай его, ребята, — крикнул крестьянин.
Устроившись на пустых ящиках, все с аппетитом уничтожили свою порцию, а Наташа выгрызла даже белую часть корки. Неожиданный завтрак не закончился на этом: Колька еще купил всем по ириске и стакану «холодной, свежей и вкусной воды». Пили мелкими глотками, наслаждаясь. К ребятам подошел черномазый беспризорник.
— Дайте воды!
Колька дал ему полстакана.
Беспризорник одним глотком опорожнил его.
— Мало, — сказал он и предложил Кольке купить корпус от карманных часов. — Хороший ты парень, задарма отдам.
Колька взял корпус в руки. На внутренней стороне крышки было нацарапано иголкой: «К-ча».
«Неужели Каланча? У него такой же был».
Колька подозвал водоноса и на последние деньги купил воды для беспризорника.
— Не подходит, — возвратил он корпус. — Мне бы компас. Ты не знаешь, где можно купить компас?
— А у тебя монет хватит?
— Конечно.
— Что ты говоришь? — удивилась Наташа.
— Есть здесь у одного нашего, — осторожно проронил беспризорник, — не знаю, захочет ли сплавить.
— А ты сбегай.
— Далеко до Черной бухты. На пустое брюхо не больно-то сходишь. Так не купишь корпус? Нет? Ну, мое вам с кисточкой.
Колька посмотрел на друзей и поднял указательный палец:
— Черная бухта!
— О каком компасе ты говорил? — недоумевала Наташа.
А Генка просиял:
— Черная бухта! Ловко же ты, Коль. В Черной бухте на приколе старые баржи. Там, наверное, и Каланча, правда?
— Так, да не совсем. Компас может быть у любого. И даже если мы найдем Каланчу, захочет ли он возвратиться в детдом?
Под вечер поднялся ветер. Он со свистом кружил тучи пыли. Песок забивался в уши, рот, слепил глаза.
Колька и Наташа нетерпеливо ожидали Генку. Наташа стирала с мебели пыль, Колька смотрел в окно.
— Сколько можно ждать? — говорила Наташа. — Уже поздно, как пойдем?
— Ничего. Только сейчас и застанем Каланчу, — успокаивал Колька.
Генка ввалился в комнату и сразу заговорил:
— Где стул? Верите, музыканты, еле добрался. — Лицо у него стало серым от пыли. — Тьфу, тьфу, — отплевывался он.
— Хватит, — прикрикнула на него Наташа, — нашел место. Только знаешь опаздывать…
Генка подмигнул Кольке: «Вот ворчунья».
Они вышли из дому. На улице потемнело, хлеставший песок больно колол лицо.
Генка предложил:
— Может быть, вернемся, а?
— Никаких «а», — сказал Колька, — тронулись!
Через некоторое время дошли до трамвайной линии. Ветер стихал. Выглянуло солнце.
Грохоча колесами, проехал агиттрамвай, убранный флагами, портретом Ленина, плакатами, лозунгами. На прицепном вагоне духовой оркестр играл марш. Трамвай остановился на углу. К нему спешил народ.
— Айда на митинг! — предложил Генка.
— Наверное, будет устная газета, — поддержала Наташа, — ой, как интересно!
Кольке тоже было интересно, но надо было спешить.
— Некогда нам…
Довольно скоро они преодолели остаток пути и дошли до Черной бухты.
Около берега догнивало несколько старых барж и рыбниц. В трюмах нашли себе приют беспризорники и темные личности. Небезопасно было это глухое место. Редко кто из горожан даже днем рисковал заглянуть сюда. Часто тут слышны были пьяные возгласы, ругань, происходили драки.
Ребята остановились около полуразбитой баржи. Она жалобно скрипела, покачиваясь на легкой волне. Берег соединялся с баржей узкой доской. В грязной прибрежной воде плавали мусор, стружки, голова сазана с выпученными глазами и пустая бутылка из-под водки. «Наверно, Каланча живет на барже», — подумал Колька. Он оглянулся, но спросить было не у кого.
Колька подошел к шаткому мостику.
— Пошли?
— А как же! — храбро сказала Наташа.
— Придется, — согласился Генка, — агиттрамвай, вперед! — Он шутил, но ему немного не по себе было.
— Оставайся на берегу, — посоветовал Колька.
— Зачем же? Что ты, музыкант!
Первым перебрался на борт Колька, за ним остальные. Опасливо ступая босыми ногами по ветхой и грязной палубе, ребята подошли к люку.
Колька, перегнувшись, заглянул в него.
Вниз уходило бревно с прибитыми поперек планками. Очевидно, оно заменяло лестницу. Кто знает, что ожидало их в мрачном трюме. Стало страшновато.
— Наташа останется наверху, — сказал Колька и начал спускаться по бревну, — а мы с Генкой пойдем в разведку.
Наташа взбунтовалась.
— И не думай. Пусти, Минор, я полезу за Колькой, — оттолкнула она Генку.
Генка схватил ее за косички.
— Минор, — вскрикнула Наташа, и зеленые глаза ее вспыхнули гневом, — перестань!
Вспомнив, к чему привела их ссора при первом знакомстве, Генка немедленно отпустил девочку.
…Достигнув дна баржи, Колька помог спуститься Наташе и Генке.
Постепенно ребята привыкли к полумраку. Под ногами, между переборками, плескалась вода.
Вдали, в носовой части, мерцал слабый огонек. Пламя дрожало и освещало таинственным светом небольшое пространство. Друзья двинулись туда.
Вот и каморка, сбитая из кусков железа, фанеры и досок.
Колька, Наташа и Генка заглянули в помещение. На нарах, на полусгнившей соломе, скорчившись, спали трое подростков. Двое из них были незнакомы. Лицо третьего было прикрыто газетой.
Наташа локтем подтолкнула Кольку:
— Погляди.
Колька протянул руку к газете.
Перед ними, посвистывая носом, спал Каланча.
Жизнь на улице приучила Каланчу всегда быть начеку. Вася проснулся сразу, но из предосторожности не открыл глаза, пока не услышал голоса Наташи.
— Буди его, Коля, и пойдем. Задохнешься в этой яме!
В ту же минуту Каланча присел на нарах и потянулся, широко зевая.
— Ба, шпингалеты? Зачем притопали? Кого я вижу? Минор, и ты здесь?
Голос Каланчи разбудил лежавших рядом мальчишек. Те с настороженным любопытством смотрели на незнакомцев, особенно на Наташу.
— Мы за тобой, — сказал Колька. — Пойдем. Мария Ивановна с ног сбилась. Разыскивает тебя.
— За мной? — Каланча прищурил левый глаз, резким движением вырвал изо рта окурок у одного из подростков и молча задымил.
Его тронул приход ребят. Но он пока не собирался оставлять свое новое убежище… Брошенный им окурок, описав дугу, упал в воду и зашипел.
— Так слушайте, гаврики. Никуда отсюда не уйду. Мне тут не дует. Нравится лучше, чем в детдоме. Верно, со жратвой туговато, зато свободен.
— А Мария Ивановна тебя ждет, ребята из детдома да и мы… — начал Колька, но чувствовал: слова его неубедительны, беспомощны. Васька, кажется, даже немного подсмеивается над ним.
— Послушай, Вася, пошли! Что за удовольствие валяться на соломе, пошли, ну! — вступила Наташа.
Внезапно послышались приближающиеся шаги. Дети умолкли. Покачиваясь, вошли двое оборванных мужчин. Один из них — полный, лысый, другой — высокий, косоглазый.
— А ну-кось, выметайтесь, мочалки, — небрежно махнул рукой косоглазый.
Каланча бросил на него злобный взгляд и, болезненно морщась, начал приподниматься.
— Живее, дохлые крысы, — прикрикнул косоглазый и вытащил из кармана две бутылки самогона, — проваливайте и, пока не позову, носа чтобы не казали. Слыхал, Каланча? Проваливай, скорее, а то я тебе вчерашнюю баню повторю.
Колька, Наташа и Генка выскользнули из каморки. Каланча невозмутимо последовал за ними.
— Худо тебе, сказал Колька, — идем к нам.
— Мое дело! Не прошусь, не плачу. О чем разговор? Лучше скажите, чего Минор напортил за это время.
— Стекло помог разыскать.
— Ну, — искренне удивился Каланча, — да он же труслив, как заяц?
— И совсем не так, не трус он, — заступилась за Генку Наташа. — Владькин отец, этот самый Карл Антонович, его пугал, а он не побоялся.
— Цыц! Не называй его, — зажал ей рот Каланча и оглянулся на дверь каморки.
— Каланча! — прервал их окрик косоглазого. — Сгоняй-ка кого-нибудь в пивную «Жигули», пусть Карлу Антоновичу передаст: сегодня, мол, не можем, на той неделе будем делать.
— А чего сегодня не можете, надо ведь сказать!
— Опять баню захотел?
Каланча послал в «Жигули» одного из мальчишек.
Ребята вышли на палубу, вдохнули чистый речной воздух.
На Волге в этот вечерний час было тихо-тихо, лишь изредка всплеснет играющая рыба, да ветер пробежит в камышах.
Неудачная встреча с Каланчой, мрачная баржа вызывали у друзей невеселое настроение.
Каланча, скрывая грусть, поторапливал:
— Пора вам, скоро вся шатия соберется…
От Кольки не могло укрыться: трудно Васе, а вернуться гордость мешает.
Трижды раздался пронзительный свист.
Колька с Наташей, сидевшие за завтраком, переглянулись. Рука Марии Ивановны, наливавшей чай, застыла с неполным стаканом.
— Никак Вася? — спросила Мария Ивановна (свист Каланчи хорошо знали в детдоме). — Никак он?
Колька сделал безразличное лицо, но так и рвался выскочить из-за стола.
— Какой там Каланча? — прислушиваясь, не раздастся ли снова сигнал, пожала плечами Наташа. Она, как и Колька, сгорала от желания поскорее встретиться с Васей.
Еще недавно, расставаясь, Каланча заявил о нежелании покинуть беспризорников и вдруг явился и вызывает Кольку.
Что-то случилось и, должно быть, важное.
Ребята выбежали из дома.
Во дворе Колька и Наташа никого не увидели. Они устремились на улицу — нет Каланчи.
Тогда Колька закаркал:
— Кар-р, кар-р!
Наташа подняла брови:
— Зачем ты так?
— Сейчас увидишь, — ответил Колька и снова принялся за свое.
Незаметно к ним подкрался Каланча и хлопнул Кольку по плечу. Не дав ребятам опомниться, он потянул Кольку за собой:
— Девчонка пускай здесь останется.
Но девчонка и не собиралась оставаться.
— Ты почему меня все: девчонка да девчонка? — строго спросила она. — У меня имя есть, да!
Каланча неторопливо вытер нос. Понимая, что Наташа так просто не оставит их, он разрешил:
— Ладно, слушай, только язык прикуси, а то — сама знаешь — всыплю!
Наташа вспыхнула и вызывающе тряхнула косичками:
— Попробуй!
Для разговора Каланча выбрал сеновал.
Колька с Наташей с нетерпением ожидали рассказа.
Убедившись, что никто их не подслушивает, Каланча опустился на коленки и сказал:
— Когда вы смылись с баржи, я узнал, что Владькин отец, как его…
— Карл Антонович, — поспешно подсказал Колька.
— Он самый. Так вот он нанял косоглазого и второго, чтобы они сегодня вечером угнали в степь четырех его рысаков, которых забирают в армию.
— Ну и что? — спросил Колька.
Каланча вскочил на ноги и яростно замахал руками:
— Ты что, обалдел? Лошади же для Красной Армии! Помешать надо гадам и проучить зараз Карла Антоновича и косоглазого. У меня до сих пор все болит от его кулаков. Воровать заставляет.
Колька тоже стал.
— Пошли в милицию. Там все расскажем.
— В милицию я не ходок. Ну ее! Она еще и меня заодно сцапает.
— А может быть, к Глебу Дмитриевичу? — в раздумье произнесла Наташа.
— К нему? — Вася молча жевал соломинку.
— Он тебя уважает, — настаивал Колька.
— А ручки? Брось, друг ситный.
— Да ты послушай, Каланча. Мы хотели их снять и снести на дачу, а Глеб сказал: «Не трогайте без Васи. Он эти ручки забрал, он их и вернет. Я в него верю».
Лицо Каланчи выражало сомнение.
— Ну, что с тобой? — толкнула его Наташа.
Каланча не обратил на нее внимания и спросил у Кольки:
— А ты не врешь? Хотя он по-другому и сказать-то не мог. Знает, небось, чего Каланча стоит. Ладно! Пошли к матросу. Только я не насовсем. Помогу и до свиданьица.
Они быстро спустились с сеновала.
Последнее время Глеб Дмитриевич был очень занят. Он помогал военкому в мобилизации лошадей.
Сейчас матрос нервничал и выходил из себя. Еще бы! Барышники угнали хороших лошадей в степь, оставив для Красной Армии малопригодных.
— Жулики и воры, — ругался Костюченко, идя к Шинделю.
И тут матрос встретился с ребятами. Каланча, заикаясь, рассказал о разговоре, услышанном на барже.
Глеб Дмитриевич слушал его, изредка приговаривая: «Так-так».
— Ясно. Во-первых, спасибо тебе, Вася. Во-вторых, не волнуйся, я как раз иду к Шинделю по этому делу.
— Возьмите и меня, — попросил Колька.
— И меня, — поддержала Наташа.
— Вы как хотите, а я к нему не ходок, — сказал Вася, но про себя решил: «Пойду, если пойдут Колька и Наташа, а там…» Но что будет «там», он еще не представлял.
Минут через тридцать они достигли Владькиного дома.
Глеб Дмитриевич поздоровался с Карлом Антоновичем.
— Насчет лошадок зашли к вам, гражданин.
— Лошадок? — Карл Антонович поправил поддевку, осторожно, словно гадюку, взял в руки предъявленный ему Глебом документ и пригласил.
— Проходите в конюшню.
В чисто убранной конюшне находилось четыре рысака.
Ласково похлопывая по крупу рослого жеребца, Карл Антонович деланно беззаботно проговорил:
— Лесок! Орловский рысак. Второго такого а езде не сыскать. Да один недостаток…
— Какой? — полюбопытствовал Глеб.
— Страдает порочным разметом передних ног.
Ребята устремили глаза на передние ноги великолепного животного и ничего не могли увидеть. Перед ними был статный сильный конь шоколадного цвета в яблоках, с дымчатым хвостом и гривой.
— А который в углу, Сокол, кабардинской породы. Тоже внешность одна.
— А что у него? — спросил Глеб Дмитриевич.
— Передние ноги сближены в запястных суставах и характер недобронравный. Вон я ему из каких толстых досок перегородку сколотил. А то беда!
Молодой караковой масти жеребец, о котором упомянули, нетерпеливо бил копытом. Все в нем нравилось Кольке: и черные ноги, и туловище, и голова с рыжими подпалинами на конце морды, и живые, выразительные глаза.
«Эх, прокатиться бы!» — мальчик осмотрелся, нет ли лошади, которая понесла их в фаэтоне, но не увидел ее.
Карл Антонович и Костюченко переходили от одного животного к другому. В каждом из них Шиндель находил какие-то болезни.
Глеб Дмитриевич молчал. Его поведение злило ребят. Они хотели, чтобы он накричал на Шинделя, одернул его за то, что тот хитрит, не желая отдать лошадей в армию. Беспокойство все сильнее охватывало ребят. Уж не удалось ли Карлу Антоновичу провести Глеба? Ведь он, все-таки, «не сухопутный человек» и в лошадях не разбирается.
Коля, улучив удобный момент, дернул Глеба за китель, как бы говоря: «Что это вы заслушались Шинделя!» Матрос сделал вид, будто ничего не заметил.
— Послушаешь вас, — непривычно тихо начал разговор Глеб, — и диву даешься. К чему такую видимость держите? Чистый извод денег на корм. Они же ни к чему не пригодны, эти красивые клячи. Для фаэтона и только. Колясочку свезти! Да. А в кавалерии какой из них толк.
«Что говорит Глеб? Сейчас он откажется от лошадей», — в панике подумал Колька. Наташа горестно вздохнула. Каланча яростно сплюнул.
— И думаю я, — лукаво посматривая на расстроенные лица ребят, — продолжал матрос, — и думаю, тяжеленько вам. Мало ведь сейчас кто ездит в коляске.
— Это верно, тяжело. Благодарствую. Поняли вы меня, — отозвался Карл Антонович, — с трудом на корм зарабатываю. Прошу не обидеть, ради первого знакомства отобедать с семьей. Тут у меня один разбойничек завелся — петушок, горластый черт. Как уважаете — в отваренном виде или стушить с капусткой? Афанасьевна, — крикнул он жене, — поджарь-ка петушка-разбойника, не забудь огурчиков и грибков и всего прочего. Грешным делом, гражданин матрос, не знаю, как вас величать, люблю, гм-да, выпить и закусить.
— И думаю я, — продолжал матрос, дождавшись, когда Карл Антонович умолк, — хорошо бы помочь вам. — Он посмотрел на лошадей. — Мучаетесь вы с ними.
— Благодарствую, премного благодарствую…
— Заберем-ка мы этих кляч. Избавим вас от тягостей.
Матрос говорил спокойно, но Шинделя всего передернуло: он понял, что лошадей ему больше не видать.
Он сгорбился и побрел в дом.
— А вам, ребята, — деловито продолжал матрос, — придется пока побыть здесь, постеречь лошадок. Скоро подошлю замену. А вечером уведем скотину. Колю назначаю старшим, Наташу его помощником, а Васю связным. В случае чего — в ревком. На вахте смотреть в оба! В конюшню никого не пускайте.
Матрос удалился.
Карл Антонович, по-старчески шаркая ногами, поднялся на крыльцо и прикрыл за собой дверь. Глаза его горели ненавистью.
Сидя на арбе, переговариваясь, ребята не сводили взгляда с конюшни.
Дети не видели, как Шиндель мрачно наблюдал за ними из-за занавески. «Не увел коней в степь, не спрятал от большевистского глаза. Опростоволосился, прозевал, и все из-за косоглазого, чтоб ему совсем ослепнуть, а заодно, и голову потерять», — мрачно рассуждал Шиндель.
Шинделиха не подходила к мужу, боялась скрипнуть половицей, но знала: придет время — он позовет. И время наступило. Угрюмо рассказал Шиндель о своих планах.
Слушая мужа, Шинделиха мелко крестилась. На щеках ее побледневшего лица выступили бурые пятна.
— В уме ли ты? А дом-то, дом! Одумайся. — Она тихонько завыла.
Карл Антонович исподлобья оглядел ее и скривил губы:
— Дура ты! Отпевать начала. Уходи в гости и молчи. Не об одном себе думаю. Пусть знают большевики: я перед ними плясать не стану. Кто нажил добро, на блюдечке не преподносит его… Рысаков захотели, голодранцы. Не наживали, не холили и получать им нечего… Иди.
Шинделиха накинула платок и ушла.
Карл Антонович вышел на крыльцо. С лица его исчезло мрачное выражение. Он добродушно окликнул ребят:
— Сидите, как куры на нашесте. Не скучаете? Чего молчите? Вон Барбос и тот хвостом виляет, человека увидел. А вы… Неуважительно. Старший спрашивает, а вы без внимания. Ну, да я зла на вас не имею.
Говоря, он из ведра бросал зерна сбежавшимся курам.
Ребята следили за каждым его движением. Они боялись Шинделя.
— А вы меня не того… Не кусаюсь, — словно догадываясь, о чем думали дети, заметил Карл Антонович. — Есть-то не хотите? Курочки клюют, и вам бы не мешало.
Ребята давно уже проголодались. Но не желали в этом признаться.
— Мы не хотим, — ответил Колька. Наташа в подтверждение кивнула головой, а Каланча закашлялся.
Шиндель швырнул последнюю горсть зерна птицам и сказал:
— У меня в конюшне картошки пудов шестьдесят припасено, — он протянул ребятам ведро, — наберите и сварите. Только костер разложите подальше от стога и построек. Вон очажок. Пошли, покажу подполье.
Колька колебался.
— Сварим, — шепнул ему Каланча. — Добро-то буржуйское. Чего ты хорохоришься!
Карл Антонович усмехнулся:
— Брезгуете? Или матроса боитесь: узнает, мол, уши надерет! Я ничего не скажу, ешьте на здоровье.
— И совсем я не боюсь, — гордо ответил Колька и повернулся к Васе: — Ты очень хочешь кушать?
— Не помню, когда и жевал последний раз.
Карл Антонович провел ребят в дальний угол конюшни и указал на кольцо, ввинченное в крышку подпола. Он зажег фонарь «летучая мышь». Ребята подняли за кольцо крышку, опустились на колени и при свете огня увидели горы картошки.
— Берите из-под низу, — советовал Шиндель, — там полевая, сладкая, рассыпчатая. — Он погасил фонарь и не торопясь, пошел к выходу.
Проводив его взглядом, Колька распорядился:
— Я спущусь вниз, а вы смотрите, не закрыл бы он нас.
Но Карла Антоновича не было видно.
Ребята успокоились. Колька накладывал картошку в ведро.
— Ты шуруй из-под низу, да бери покрупнее, — поучал Каланча, — слыхал, что говорил этот сыч.
В конюшне было покойно и прохладно. Слышно было, как переступали с ноги на ногу лошади. Лесок и Сокол перекликались тихим ржанием.
Ведро быстро наполнялось. Колька торопился, он не доверял Карлу Антоновичу.
— Кони на месте, — спросил он.
— На месте.
— А этого нет?
— Нет!
Колька приподнял ведро над головой:
— Держите!
Каланча схватился за дужку. Ведро оказалось тяжелым. Не рассчитав, он едва не свалился вниз. Картошка посыпалась на Кольку. Это всех рассмешило. Каланча помог Кольке выбраться из погреба.
Выйдя из конюшни, Карл Антонович осмотрел двор, обернулся назад, послушал, о чем говорят ребята, и взял бидон с керосином, стоявший под навесом. Он набросал у ворот приоткрытого входа несколько больших охапок сена и облил их керосином.
Потом проложил дорожку из сена, облитого горючим, от конюшни и стога к очажку. Двор был засыпан сеном, недавно привезенным, остатки его валялись на земле. Это помогло Карлу Антоновичу скрыть следы своих действий.
Забросив подальше бидон, он уселся на арбу, вытащил слегка дрожащей рукой большой красный платок и, вытирая липкий пот с побагровевшего лица, прислушался. Он ждал ребят.
Каланча и Наташа вышли первыми, они несли ведро. Коля поотстал, очищая штаны от грязи.
После полумрака солнце ослепило детей, и они не сразу разглядели Карла Антоновича.
— Набрали? — спросил он. — В бочке у фаэтона вода. Помойте картошку. Сольцы немного дам: нынче в цене она. Берите, а я пойду. Тут ко мне заглянут двое. Скажите: скоро буду.
— Не косоглазый ли? — не выдержал Каланча.
— Он самый. А ты откуда знаешь?
Обозвав себя мысленно ослом, Каланча что-то промычал в ответ и побежал закрывать ворота.
Его совсем не прельщала встреча с косоглазым.
— А меня-то — выпустишь? — пряча носовой платок в карман, спросил Карл Антонович.
— Валяйте! — Каланча с трудом открыл ворота.
— Зачем ты закрываешь. Не надо! — крикнул ему Колька, когда удалился Шиндель.
— А если косоглазый нагрянет? Шею мне свернет и пикнуть не успеешь!
Помыли картошку, поставили на таганок и спохватились, что нет спичек.
— Эх, и сыч проклятый, — ругался Каланча, — пожадничал огонька оставить.
— Да ведь мы у него не просили… Кто там кричит?
С улицы их звал Карл Антонович. Он и не думал уходить от ворот, а подсматривал в щель и выжидал, когда ребята разожгут очаг.
— Эй, сторожа, разжечь у вас есть чем?
— Не-ет, — подбежала на окрик Наташа, — дайте нам, пожалуйста!
— А я-то по дороге вспомнил. Ловите. Весь коробок не изводите.
— Хорошо! Хорошо!
Спички поймал подошедший Каланча.
— Коля, — сморщила нос Наташа, — ты не чувствуешь, здесь вроде как керосином пахнет.
— Воняет маленько, — раздувая ноздри, сказал Вася.
— Может быть, — сказал Колька. — Каланча, дай коробок, я очаг зажгу.
— Ишь, ласковый какой. Я сам. — Он чиркнул спичку, головка вспыхнула и погасла. — Отсырели они, что ли? — Снова чиркнул, на этот раз предварительно потерев серный конец о свою шевелюру.
Сено загорелось.
В ту же самую минуту Шиндель громко и тревожно застучал в калитку.
— Ребята, ребята! Скорее сюда!
Забыв о зажженном очаге, ребята подбежали к воротам: второпях Каланча чуть не сбил с ног Наташу.
— Ребята, сюда! Послушайте, что я вам скажу, вы слышите меня? — повторял Шиндель. Он всячески старался привлечь их.
— Слышим, слышим, говорите!
Карл Антонович, неожиданно перейдя на шепот, сбивчиво начал:
— Хоть и боюсь за себя, а вам все скажу…
Дети прильнули к воротам.
Они не видели, как пламя от костра переметнулось к стогу сена и входу в конюшню.
Первой заметила пожар Наташа.
— Ой! — закричала она. — Коля!
Тонкие струйки пламени бойко бежали от соломинки к соломинке, охватывая трепещущим огнем весь стог. В воздух, потрескивая, взлетели искры. Во дворе запахло гарью, с воем рвалась на привязи собака. Из конюшни неслось беспокойное ржание.
— Карл Антонович! — крикнул Колька, но за воротами было тихо.
Колька и Каланча сбивали огонь вилами, но, тормоша сено, только помогали пламени.
Наташа сбивала огонь лопатой. Увлекшись, она не почувствовала, как стал тлеть подол платья.
К ней подскочил Колька и ладонями притушил огонь.
Каланча выбросил из ведра картошку и, набирая из бочки воду, выплескивал ее на стог. Но огонь точно злясь, все разгорался. Дети метались по двору. От волнения они не замечали жары. Слезились от дыма глаза.
Занятые стогом, ребята только сейчас обратили внимание на трескучее пламя у ворот конюшни. У входа вырос небольшой барьер из огня. Огонь лизал ворота.
Колька раньше всех оказался у конюшни. Языки пламени, топот и ржание животных ошеломили его.
Каланча яростно расшвыривал вилами огонь у ворот.
— Колька, помогай! Девчонка, чего нюни распустила! — зло кричал он.
Колька пришел в себя:
— Наташа, беги на пожарку, быстро!
Ни калитку, ни ворота Наташа не смогла открыть: сил не хватало.
— Чего скисла? — крикнул бежавший с ведром Вася. — Лезь через ворота!
Посмотрев вверх, Наташа схватилась за перекладину. Было очень, очень страшно. «Главное, — подумала она, — лезть и не думать, что можно сорваться».
Забравшись на ворота, Наташа громко закричала:
— Пожар! Пожар!
Но в тихом переулке, кроме глухой старухи, рвавшей траву, никого не было. Наташа, зажмурив глаза, прыгнула вниз.
Старуха с неодобрением покачала головой:
— Озорница!
Наташа, громко крича, побежала в пожарную.
Кони совсем обезумели. Ударами копыт они разбили дощатые перегородки своих клетушек, с диким ржанием метались по конюшне.
Только Сокол, находившийся в самом углу, сколько ни бился, не мог вырваться из своего крепкого стойла.
Вспотевший и грязный Каланча с остервенением швырял землю в огонь. Но это не помогало.
Колька делал то же самое.
— Послушай, Каланча, — крикнул он. — Пламя нам не потушить. Надо немедленно выгнать лошадей.
— А как? Они не пойдут на огонь, боятся. Да и в конюшню как проскочишь?
Около мальчиков с треском упала горящая верхняя перекладина дверной рамы. Жаркое дыхание огня опалило их. Дальше ждать было нельзя.
— Я попробую, — решительно сказал Колька. Он отбежал назад и, разогнавшись, прыгнул через огонь.
— Каланча! — закричал Колька, — отойди от ворот.
Каланча отбежал за угол.
Теперь для Кольки наступило самое тяжелое: заставить коней перескочить через огненное препятствие.
Охваченные паническим страхом, они сбились в одном конце конюшни.
Колька ласково приговаривал:
— Ну, ну, милые, ну, хорошие! — обойдя лошадей, он погнал их к выходу. Но те шарахались, жались в угол.
Никогда еще Колька не чувствовал себя таким беспомощным. И все же неудача не обескуражила его. Он схватил горящую доску и, снова обежав коней, подкрался к ним сзади, стал размахивать факелом.
Животные, на которых попали искры, рванулись вперед.
Но снова, как в первый раз, перед самым выходом остановились. Еще мгновение, и они повернут назад. Отчаявшись, Колька ударил горящей доской по крупу ближайшего рысака. Конь сделал сильный скачок и оказался снаружи. За ним вылетели остальные.
— Колька, — звал Каланча, — вылазь, черт окаянный! Вылазь — сгоришь!
В левом углу с грохотом обвалилась крыша.
Но Колька думал о спасении Сокола и кинулся к его стойлу. От невыносимо жаркого воздуха сдавило в груди, ноги подкосились. Колька зашатался и упал.
В ушах его стояло протяжное, тоскливое ржание Сокола.
Пожарный обоз с грохотом мчался по мостовой.
На одной из подскакивающих бочек, вцепившись в пожарника, сидела Наташа.
— Но, но! — понукала она лошадей. — Скорее, скорее!
Дорога казалась ей длинной, а бег лошадей медленным.
— Скоро приедем, дочка, — успокаивал пожарник.
Наташа его не слушала. В гудящей толпе, торопящейся на пожар, она заметила бушлат Глеба Дмитриевича.
— Дядя Глеб, дядя Глеб! — закричала девочка, однако голос ее потонул в людском гуле.
Глеб узнал о пожаре случайно. Вначале он не придал этому особого значения. Мало ли в городе бывает пожаров в этакую жарищу. Услыхав же, что горит дом Шинделя, немедленно побежал туда. Этот большой и сильный человек испытывал угрызения совести. Он упрекал себя за то, что оставил ребят караулить лошадей.
В толпе матрос неожиданно увидел владельца фаэтонов.
— Что у вас там такое? — задыхаясь, спросил Костюченко.
— Боже мой, откуда я знаю? — чуть не плача, ответил тот. — Ребята наверное подожгли.
Слова его словно подхлестнули Глеба Дмитриевича.
…Еще не подъехав к дому, пожарные соскочили со своих сидений. Одни из них разматывали шланги, другие возились у колодца, третьи перелезли через закрытые ворота и открыли их.
Догорал стог сена. Половина конюшни была охвачена пламенем. Испуганные кони забились в крайний угол двора, на цепи рвалась охрипшая от лая собака, громко кудахтали куры.
Каланча, с опаленными бровями и чубом, покрытый копотью, подбежал к матросу:
— Колька там, Колька!
У Наташи, услыхавшей слова Каланчи, подкосились ноги. По ее измазанному лицу побежали крупные слезы, оставляя грязные дорожки на щеках.
Матрос, стиснув зубы, посмотрел на пылающий вход, попросил у пожарника топорик, надвинул на лоб бескозырку и нырнул в пламя!
Толпа ахнула.
Чей-то женский тоненький голос жалобно закричал:
— Господи, спаси и помилуй!
Один из пожарников, прикрывая лицо брезентовой перчаткой, сунулся к дверям, намереваясь последовать примеру матроса, но сильный дар заставил его отскочить.
На выход направили струи воды из шлангов.
Наташа и Каланча вертелись у входа, пытаясь заглянуть внутрь горящего помещения. Кругом суетились и кричали люди.
Вдруг все притихли: из конюшни появился матрос. Он держал на руках Кольку. Переступив порог, Костюченко хрипло крикнул: «Воды!» и грузно опустился у арбы. Мальчик протяжно вздохнул.
— Пей, — поднес ему Глеб ковш, услужливо поданный Шинделем.
— Пей, Коля, пей, — обрадованная, что Колька жив и здоров, повторяла Наташа.
Матрос приговаривал:
— Не торопись — не на пожар…
Тем временем Шиндель в десятый раз, со слезами на глазах, рассказывал всем о том, как он «по-доброму» оставил у себя во дворе ребятишек, а они петуха пустили.
…Конюшня догорала. В чистое безоблачное небо струились последние столбы дыма и тихо таяли. Матрос запряг в дрожки Леска, велел посадить в них ребят, сзади привязал двух других уцелевших лошадей и экипаж тронулся.
В эту ночь Каланча ночевал у Кольки и Наташи.
Мария Ивановна, к которой Глеб заехал в детдом и обо всем рассказал, прибежала домой вместе с Ольгой Александровной. К Васе они отнеслись так, словно он и не исчезал из детского дома.
Колька и Наташа еще спали, а Мария Ивановна вышла в сарай за дровами, когда Каланча бесшумно натянул штаны и рубашку с обгоревшими рукавами и выскользнул из квартиры.
— Ты куда в такую рань? — встретила его Мария Ивановна.
Каланча поежился от утренней прохлады и беззаботно ответил:
— Да надо тут!
— Гляди, только к завтраку не опоздай, — озабоченно сказала Мария Ивановна.
Каланча с благодарностью посмотрел на нее.
Он не помнил матери, не знал ничьей заботы о себе, не часто слышал участливое слово.
…У дверей школы сидела сторожиха. Она не обратила внимания на Васю. Взор ее был устремлен в сад.
Смело приблизившись к ней, Каланча сказал:
— Здравствуйте. Меня тут Мария Ивановна прислала снять ручки с дверей.
— Да ну? — рассеянно спросила женщина и вдруг вскочила со стула. — Вот окаянные, вот шпана, — прислушиваясь к доносившемуся из сада шуму, волновалась сторожиха, — опять лезут. Ну я им… — Она устремилась в сад.
Еще немного, и Каланча поспешил бы к ней на помощь. Очень хотелось проучить обнаглевших воришек, но вспомнив о цели своего прихода, он ограничился крепким словом и, не теряя времени, приступил к делу.
Отвернув первую ручку, Каланча подбросил ее в руке и занялся второй. Один из шурупов словно врос в дерево. «Вот черт, — подумал Каланча, — возись с ним». Он схватил ручку и яростно рванул ее. Раздался треск, и Каланча кувырком слетел с лестницы.
Растирая ушибленное место, Каланча наморщил лоб, повертел головой, пробормотал «ничего себе» и, подхватив под мышку ручки, направился на дачу.
Еще издали Вася заметил во дворе дачи мужчину и мальчишку, отдыхавших на скамейке. К великому удивлению Каланчи, это оказались Генка и его отец.
Каланча огляделся. Здесь все изменилось. Дача была отремонтирована, заботливые руки взрыхлили клумбу, расчистили дорожки, посыпали их песком. Все кругом словно помолодело.
Каланча не знал, что днем раньше дача стала домом отдыха. Среди получивших путевки был и Генкин отец. Сегодня с утра пораньше к нему пришел Генка.
Присутствие людей нарушило план Каланчи. «Уйти? Ну, нет!» — Каланча независимой походкой направился к дому. Генка, что-то оживленно рассказывающий отцу, при виде Каланчи умолк.
Вася, не глядя на него, подошел к двери. Вот тебе и на! Там уже были привинчены новые ручки.
Музыкант и Генка с интересом наблюдали за ним.
Вышел заведующий домом отдыха.
— Меня прислал Костюченко отдать эти ручки, — хмуро сказал Вася.
— Ну что ж, спасибо. Только для чего они мне?
— А это я не знаю, — пожал плечами Каланча.
Заведующий присел рядом с музыкантом.
— К Каланче подошел Генка.
— Ты принес? И, говорят, ты на пожаре горел?
— Горел и не сгорел. А ты где был?
— Маме помогал, белье полоскал на речке. В детдом пойдешь?
— Ну, это не твоего ума дело. Ясно?
Каланча повернулся идти.
— Э-э, ты куда, парень? — вскочил со скамейки заведующий. — Давай-ка в столовую.
Каланча отрицательно помотал головой и вдруг увидел Глеба. Тот шел по аллее с переброшенным через плечо полотенцем.
Заведующий спросил, для чего Костюченко прислал ручки.
— Молодец. — Похвалил Васю матрос, а заведующему сказал: — Потом расскажу, — и они все отправились в столовую.
Карл Антонович обвинил детей в поджоге.
Началось следствие. Несколько раз в милицию вызывали Кольку, Каланчу и Наташу.
Каланча, предвидя неприятность, скрылся.
Мария Ивановна тяжело переживала случившееся.
Глеб Дмитриевич беседовал с Колькой и Наташей. Спрашивал их о Васе, но они ничего о нем не знали. Тогда Костюченко сходил к Генке.
— Вот что, Гена, — вызвав мальчика из дома, сказал матрос, — мы должны разыскать Васю. Дело идет о спасении твоих друзей, понимаешь? Не на барже ли он?
— Его там уже, наверное, нет. Он боится косоглазого. Каланча скорее в другом месте. Разыщу его, — сказал Гена.
— Обязательно постарайся.
…Вечером Генка привел матроса к полуразрушенному домику на окраине города. Ветер шелестел в сгнившей камышовой крыше.
— Здесь он, на чердаке, — сказал Генка.
Мальчик, подражая вороне, закаркал.
Каланча осторожно выглянул из дверей, но увидев матроса, исчез.
— Вася, — крикнул Глеб, — ты что, боишься меня?
Каланча снова выглянул и огрызнулся:
— Я никого не боюсь. Не из таких. Чего вам?
— Не кричи, герой. Иди-ка лучше сюда. Слушай: я уверен — пожар устроил Шиндель. Но требуются доказательства, понимаешь? Если их не будет, придется возместить убытки этому хозяйчику. Надо найти косоглазого. Он многое знает.
Каланча вздрогнул и стал внимательно к чему-то прислушиваться: жалобно визжали петли покосившихся ставней, протяжно выл ветер в трубе.
— Он отчаянный, может и убить, — наконец сказал Вася.
— Знаю. Но не будем терять времени, пошли его искать. А ты, Гена, ступай домой, спасибо тебе.
— Возьмите и меня, — просил Генка, но матрос был неумолим.
…Под утро, после того как Глеб Дмитриевич с Каланчой обошли все ночлежные дома, старые баржи и другие подозрительные места, они застали косоглазого на квартире торговки краденными вещами.
В милиции косоглазый рассказал о том, как Шиндель подкупил его, чтобы он увел в степь лошадей.
Через час забрали и Шинделя.
За несколько дней, которые остались до открытия школы, Колька, Наташа, Генка и Каланча решили достать стекло в Синем Яру — маленьком городке на берегу Волги, где имелся стекольный завод. Правда, он давно уже не работал, но ведь им немного надо стекол.
Доехать в Синий Яр можно было двумя способами: на подводе по тракту или по реке на лодке.
Первый способ отпадал: кто им доверит лошадей? Остановились на втором. Но и здесь возникли препятствия — ни один из знакомых рыбаков не соглашался даже на день дать лодку.
Ребята приуныли, лишь Колька не собирался опускать руки.
— Мы поедем обязательно, — твердил он, — и стекла добудем.
— Давайте, шпингалеты, стащим лодку и баста, — предложил Каланча, — с возвратом, конечно. Что ей станется!
— Нет, так нельзя, — сказала Наташа. — Когда уж ты, Вася…
— Где там, музыканты, — безнадежно вздохнул Генка. — Ничего у нас не выйдет, если нам не помогут старшие.
Тогда Колька вспомнил об Ольге Александровне и сразу приободрился: с учительницей они подружились. Вместе переделали много всяких дел: сшивали из газет тетради, обтачивали березовый уголь и мел под карандаши, готовили из картона и проволоки счеты. Обходили учреждения, выпрашивали для малышей по листочку белой бумаги. Потом графили ее в три линейки и в клеточку. Конечно, во всем этом горячее участие принимали Мария Ивановна и матрос. Костюченко приносил то десяток карандашей, то бутылку с чернилами, а однажды — целую стопу писчей бумаги.
Когда Колька пришел к учительнице, она собиралась в кинематограф. До начала сеанса осталось минут двадцать, а «Колизей» находился довольно далеко. Ольга Александровна предложила Коле проводить ее и по дороге все рассказать.
Выйдя из дому, они увидели Костюченко. Он поджидал учительницу.
— А ты, юнга, что здесь делаешь? — спросил Глеб Дмитриевич. Выслушав рассказ Кольки, он промолвил:
— А может, в порту разыщем что-нибудь подходящее?
Колька свистнул и шмыгнул в переулок. Как это он сам не додумался? Теперь он знал, что ему делать. Он сбегал в порт и договорился со сторожем, что тот подыщет ребятам старый бот.
— Завтра утром, — собрав друзей, торжественно объявил он, — идем в порт. Сторож подберет нам посудину.
Они пришли на берег рано. Река чуть серела в предрассветном тумане. Вдали вырисовывались смутные контуры кораблей и барж. Слышался скрип снастей, звон якорной цепи и шум выкачиваемой из трюма воды.
Сторож, которому ребята когда-то отдали свой улов, тыча рукой в «Морской ястреб», сказал:
— Гарно суденышко. Треба трошки починить. Краше у всем порту не сыщите.
Старый рабочий бот «Морской ястреб» до половины занесло песком и илом. Некоторые доски полусгнили, обросли плесенью. Заброшенная, никому не нужная лодка печально доживала свой век.
Колька пришел в восторг от бота. Горячая фантазия мгновенно нарисовала заманчивую картину. Вот он на вахте у руля. Неистовствует шторм, но буря не страшна ни ему, ни его друзьям. Громоподобным голосом он отдает команду, и «Ястреб», распластав белоснежные паруса, смело мчится по волнам и благополучно пришвартовывается у Синего Яра.
Генка и Каланча разочаровались. Не то они ожидали увидеть. Совсем не то. Огорчена была и Наташа, она недовольно сморщила нос и отвернулась от Кольки.
— Коля, это же гроб с музыкой! Куда на нем уплывешь?
Слова Генки возвратили Кольку к действительности.
— Мы его отремонтируем, он уж не так плох. Сторож говорил, что двадцать пять лет назад «Морской ястреб» славился, как самый быстроходный бот.
— До Яра тридцать пять верст с гаком, — скривился Каланча. — А гаку тому тоже верст десять будет. Потонем. Как пить дать. Плюнь ты на эту старую калошу! Другую лодку надо.
Колька обиделся:
— Кто тебе даст другую? Держи карман шире. Эту починять надо.
Каланча засунул поглубже в карман руки:
— Нашел дураков. Чини сам. Прощевайте!
Наташе стало жаль Колю.
— А ты думаешь, мы ее починим, да? — спросила она.
— Нам дядя Глеб обещал помочь. Он с нами и поедет. Я об этом не успел вам рассказать.
Генка, свертывавший из бумаги «подзорную трубу», оживился.
— Что же ты молчал?
— Тогда чего же, и я… — буркнул Каланча и, закатав до колен штаны, полез в воду устраивать облаву на шустрых мальков.
— Чинить так чинить, — ораторствовал Генка, отбросив свою «подзорную трубу». — С чего начнем, капитан?
— Ты брось, Минор, с капитаном, лучше беги-ка за лопатой. Наташа соскреби грязь с бортов. Ты, Каланча, на конном дворе дышло выпроси. Вместо мачты установим. А я за досками — в сторожку. Старик обещал дать.
— Музыкант, а гвозди? — спросил Генка.
— Дядя Глеб поможет, — ответил Колька, — по местам!
Солнце наполовину показалось из-за реки, рассеивая туман над водой. Чайки с криком суетились над мертвой зыбью. На кораблях зазвенели склянки, послышались голоса, стук и грохот лебедок. Порт пробуждался.
Жара. Земля потрескалась; высохла, пожелтела трава. Казалось, что даже грохот порта повис в накаленном воздухе. Мальчики работали полуголые, то и дело окунаясь в теплую воду.
Наташа с остервенением скребла борт «Ястреба», время от времени вскрикивая.
— Ой, сколько грязи, а ракушек, ракушек!
Довольный ее старанием, Колька шутил:
— Наташа, доски не протри!
Генка устал, он все чаще тихонько кряхтел, жалобно посматривал на Кольку.
— Коль, не зря ли? Конца краю не видно, — вырвалось у него.
Колька укоризненно посмотрел на Генку.
У него тоже все тело ныло, ладони покрылись волдырями. С большим трудом Колька и Генка отвоевывали у песка лодку. И все же Колька не хотел сдаваться. Да и Генка не думал бросать дело. А сказал так потому, что уж очень устал.
Наконец, появился на берегу Каланча. Он волочил дышло.
Будущая мачта вызвала оживление. Ничем непримечательное старое дышло вертели, ощупывали, измеряли длину. «Кораблестроители» воспрянули духом.
— Раз есть мачта, — глубокомысленно заметил Генка, — то будет и лодка. А раз будет, музыканты, лодка, то будет и стекло. А раз будет стекло…
Колька потребовал прекратить посторонние разговоры. Наташа пожала худенькими плечами, насмешливо прищурила глаза и с еще большим усердием принялась очищать доски.
Ремонт бота медленно, но продвигался. Была другая забота: где взять парус?
Генка предложил сшить из простыней.
Каланча с презрением хмыкнул.
— Тоже ляпнет! Ты бы еще из штанов надумал… Первый шторм в лоскутки изорвет.
Уставшие ребята присели на песок. Полуденное солнце жгло. Каланча предложил:
— Давайте купаться.
Сверкая на солнце загоревшими телами, поднимая тысячи брызг, визжа и хохоча, ребята попрыгали в воду.
Вынырнув, Наташа отбросила назад косички и осмотрелась, разыскивая Кольку.
Но его нигде не было.
— Коля! — позвала она. — Мальчишки, где Коля?
— Он нырнул, — сказал Генка, — я сам видел.
Все забеспокоились.
— Коль-ка! — во всю силу закричал Каланча.
— А-а-а, — разнеслось по реке. — У-у-у, — донесся издали, словно в ответ, гудок парохода.
Неожиданно Генка увидел Колю шагах в тридцати по течению.
— Вон он, — крикнул Генка, глотнув при этом воды.
Колька вертел блестящей на солнце головой, моргал и отплевывался.
— Э-эй, — закричал он, — ко мне!
— Сейчас! — крикнула ему Наташа.
Все поплыли к Кольке.
— Ого-го-го, — задорно разносилось по реке.
— Держись!
В это время из-за штабеля бревен вышел Владька. Оставаясь незамеченным, он все время подсматривал за ребятами. Сжав кулаки, он пробормотал:
— Ехать собрались, строители-грабители. Ладно. Я вам такое сделаю, такое. За папаню, за конюшню, за все…
Владька воровато осмотрелся и убежал.
Ремонт «Морского ястреба» близился к концу. Глеб Дмитриевич с двумя матросами помогали ребятам. Бот стоял на берегу, на подпорках, или, как говорил Костюченко, — в «сухом доке».
Борта лодки были обшиты новыми досками, законопачены и осмолены. Новая мачта красовалась в гнезде. Достал Глеб и парус. Бот выкрасили в зеленый цвет, а на носовой части Колька написал белой краской: «Морской ястреб». Рядом нарисовал птицу, но напоминала она не то воробья, не то курицу.
Спуск «корабля» на воду и отплытие назначили на пять часов утра двадцать восьмого августа.
Когда ребята закончили всю работу и, еще раз полюбовавшись своим судном, усталые, но довольные отправились домой, на пустынном берегу с буравом в руках появился Владька. Просверлив в корме лодки несколько отверстий, он забил их палочками.
— Ты чего тут делаешь? — спросил подошедший старик-сторож. Владька с испугу уронил бурав на дно лодки. Глаза у него бегали, губы побелели.
— Я, дедушка… я… я… посмотреть… — Владька нагнулся, намереваясь поднять инструмент.
— Чего шаришь, такой-сякой, — громко окликнул старик, дроби захотел?
Владька выскочил на берег и помчался, не чуя под собой ног.
«Сумасшедший старик, — думал он, — сдуру пристрелить может».
…Восходящее солнце окрасило в пунцовые тона мелкую волну, баржи, пароходы и шхуны.
Вся команда «корабля» во главе с матросом, который по просьбе Марии Ивановны решил поехать с ребятами, явилась точно в назначенное время. Возвращенный к жизни «Морской ястреб» был спущен на воду и покачивался на легкой волне.
Капитаном бота единогласно избрали Глеба Дмитриевича, его помощником — Кольку. Каланчу — рулевым, Генку — старшим матросом, Наташа — коком.
По поводу ее назначения поваром пришлось выдержать довольно сильную бурю.
— Не желаю, — бушевала Наташа, — почему меня поваром? Не поеду.
Глеб прекратил спор:
— По очереди будем готовить, — сказал он.
Лодку оттолкнули от берега, сели на весла, выгребли на середину реки.
Волга величаво катила свои волны, ласково покачивая лодку. Небо было чистое, без облачка. Все предвещало удачное плавание.
— Поднять паруса, — приказал Глеб.
Все, кроме Каланчи, сидевшего за рулем, бросились исполнять команду. После короткой суеты парус медленно пополз вверх и сразу надулся.
Каланча вынул из кармана компас.
— Чей это? — спросил Глеб.
— Колькин!
— Пригодится, — сказал Глеб, — лево руля!
— Есть, лево руля!
— Прямо держать!
— Есть прямо держать!
«Морской ястреб», подхваченный попутным ветром, стал набирать скорость, оставляя позади ровный след.
Через два часа Каланчу у руля сменил Колька.
Вода тихонько журчала у бортов. «Морской ястреб» шел хорошо, не капризничал.
В полдень высадились на один из островков, развели костер и с огромным аппетитом съели слегка пахнущий дымом пшенный суп.
Отдохнув немного, отправились дальше, чтобы засветло прийти в Синий Яр.
Верст за десять до Яра вдруг началась течь. Воду вычерпывали консервными банками и ведерком, в котором готовили обед. Но вода прибывала. Глеб велел править к берегу.
Нашли место течи. Колька обнаружил бурав, на который положили мешок с продуктами. Мальчик протянул Костюченко инструмент.
Глеб повертел его в руках. Внимание его привлекли две буквы, вырезанные на ручке: «В.Ш.» Кто же это мог быть? Но на длительное размышление времени не было.
Глеб скомандовал:
— Всем черпать воду.
Лодка наполнялась. До берега еще было далеко, и ребята понимали, какая им грозит опасность.
Каланча, сидевший на руле, спросил:
— Поджилки трясутся?
— Сам трясешься, — огрызнулся Генка.
— Мальчики перестаньте, — успокаивала их Наташа. Колька помогал Глебу делать из дерева затычки. С трудом расщепили одну скамейку. Наконец пробки, обернутые тряпкой, вогнали в дыры.
Течь уменьшилась, но лодка осела и едва передвигалась.
Глеб Дмитриевич подбадривал детей, хотя ему было ясно: их положение не из веселых. Стоило налететь небольшому ветру, и лодка перевернется. Парус спустили. Глеб велел ребятам раздеться.
— Если поплывем, — говорил он, — держаться всем вместе. Силы беречь, не торопиться!
Вдали матрос увидел бревно, должно быть, оторвавшееся от плота.
— Слушай мою команду, — сказал Костюченко и быстро разделся, — я подгоню немного бревно, а вы к нему.
«Ястреб» едва держался на воде. До берега оставалось шагов пятьсот. Ребята оставили свое судно и поспешили к дереву. И вовремя. Лодка перевернулась.
Тихими вечерами, после того, как спадала жара, жители Синего Яра отдыхали у своих домиков: лузгали семечки и делились новостями. На этот раз внимание горожан было привлечено необычным происшествием.
По направлению к райисполкому торопливо шли одетые в трусы трое мальчиков, девочка и рослый мужчина крупного сложения. Они оживленно разговаривали.
— И вы уверены, что это проделки Владьки? — спрашивал ребят Костюченко.
— Он, дядя Глеб. Буквы-то на ручке бурава — «В.Ш.» Конечно, он, — ответил Колька.
— Я до него доберусь! — пригрозил Каланча.
— Надо его проучить, мальчики! — говорила Наташа.
— Мы из-за этой крысины чуть не утонули, — горячился Генка, — хорошо бревно подвернулось, а то — похоронный марш.
— Горячиться не к чему, — подходя к зданию райисполкома, сказал матрос, — разберемся. А сейчас я к председателю, а вы будьте в коридоре, а то как бы не испугался нас.
Председатель райисполкома принял горячее участие в судьбе потерпевших крушение. Он накормил всех, достал старенькую одежонку. В одном только огорчил: выразил сомнение, найдется ли на заводе стекло.
— Все по листику разобрали. Но на всякий случай сходите завтра на склад, что разыщите — ваше.
Спали в райисполкоме на диванах и столах.
Утром сбегали на склад. Ни одного стеклышка не оказалось.
Матрос ушел в райком партии. Обескураженные Колька, Наташа, Генка и Каланча сидели на траве, шагах в трехстах от склада под старым кленом и рассуждали о постигшей их неудаче.
Мимо них бежала девочка, спасаясь от двух мальчишек. Мальчишки настигли ее у клена.
— Воровка! — набросились они на девчонку, сбили с ног и стали пинать.
Колька и его друзья, возмущенные поведением мальчишек, налетели на них и мигом расшвыряли.
Мальчишки убежали. Девочка плакала.
С помощью своих защитников она поднялась на ноги и, всхлипывая, твердила:
— Я ничего не крала.
Колька и Наташа успокоили ее. Машенька оказалась дочерью сторожа стекольного склада. Она прислуживала в доме бывшего владельца стекольного завода Якова Фольгова. Вчера из буфета пропали три серебряные ложки. Их стащили и продали, чтобы купить себе револьвер «Смит и Ветсон» сыновья хозяина — Борька и Волька.
Жена Фольгова заподозрила в краже Машу, выгнала ее, а сыновья устроили над ней расправу.
Колька, Наташа, Генка и Вася проводили девочку до склада, к отцу.
Узнав, зачем приехали ребята, Маша по дороге рассказала им, что она видела ящики со стеклом в сарае у заводчика.
Ребята отправились по указанному адресу. Генку Колька послал в райком за Глебом Дмитриевичем. Договорились встретиться у дома Фольгова.
Прошло немало томительных минут, прежде чем возвратился Генка. Матроса с ним не было. Он куда-то ушел.
Пока Генка сообщал огорченному Кольке о своей неудаче, Каланча прошмыгнул во двор к Фольгову и смело вошел в открытый сарай. Сарай был завален сломанной мебелью, ящиками, бочками, дровами.
Каланча сразу же приступил к розыску стекол.
Вскоре его отсутствие заметил Колька. Друзья подошли к калитке. Из сарая выглянул Каланча.
— Зачем он туда пошел? — удивился Колька. — Его могут принять за вора. Позвать Каланчу было нельзя: могли услышать хозяева.
— Иди сюда, сюда, — манил Колька.
Такие же сигналы подавали Наташа и Генка.
Но Вася не обращал на них внимания. Он скрылся в помещении.
— Наташа, — сказал возмущенный Колька, — побудь здесь, а мы с Генкой сходим за ним.
Они побежали в сарай. И в эту секунду там что-то загрохотало. Это Каланча уронил железный бак, переполошил наседок, сидевших на яйцах. Разгневанные куры подняли шумный протест. Фольгов с сыновьями выскочили на крыльцо.
— Марья, воры! — закричал хозяин, прикрыв дверь сарая. — Воры! Тащи скипидару. Мы им сейчас пропишем.
Наташа поняла: большая неприятность грозит ее друзьям. Она помчалась на склад и рассказала обо всем отцу Маши.
— Плохо дело, — засуетился тот. — Мы с Машенькой постараемся разыскать матроса. А ты… Задняя часть сарая выходит в переулок. Кусок стены забит старой фанерой и досками. Оторви доски, ребята и выскочат.
— А чем я оторву? — быстро спросила Наташа.
— Бери топор.
…Наташа подбежала к стене сарая, поддела острием доску, нажала раз, другой. Оторвала ее.
— Коля, — негромко позвала она, — Коля!
— Я, — глухо прозвучал ответ.
— Тут проход, выбирайтесь!
— Дрова мешают.
— Отбросьте их.
Наконец Наташа увидела вылезавших товарищей.
— Бежим! — возбужденно сказала она. — Бежим! Слышите, старик кричит о скипидаре.
…Глеба ребята встретили на улице. Он спешил к ним на помощь вместе с Машей и ее отцом.
— Ну, я так и знал, — прогудел он, — сами вылезли. Марш на подводу.
— А стекла? — спросила Наташа.
— Достал, флотцы. Рабочие помогли.
Когда усаживались на телегу, он сказал:
— Ну, Вася, опять ты нас чуть не подвел.
Каланча, потерев щеку, серьезно ответил:
— Больше такого никогда не будет!
Глеб вдруг увидел у Каланчи татуировку на руке.
— Что у тебя там наколото?
Каланча пожал плечами и заложил руку за спину, а Колька объяснил:
— Там у него написано: «Нет счастья в жизни».
Глеб переглянулся со сторожем, посмотрел на ребят и взял Каланчу за подбородок.
— То когда-то было, Вася. А сейчас счастье для каждого найдется. Только добивайся.
Кучер ударил по лошадям.
Телега выехала на ухабистый степной тракт. Ее качало, подбрасывало. Предстояла длинная и трудная дорога. Но никого это не пугало. Каланча вдруг сказал:
— А ты, Наташа, молодец. Да и вообще вы, ребята…
Он не договорил. Но его все поняли.