Вот уже полчаса Колька, Наташа и Каланча нетерпеливо топтались босыми ногами в побелевшей росистой траве у открытых окон дома Минора, а он все не появлялся.
Было рано и прохладно. Солнце наполовину выкатилось из-за дымящейся Волги. Спокойная тишина разлилась в воздухе.
— Надоело ждать, будите соню, — сказала Наташа.
Каланча достал из кармана рогатку, протянул Кольке. Тот взобрался на дерево. Отодвинул ветку. В комнате на кровати кто-то лежал, укутанный в простыню. Колька натянул резину, но рука его дрогнула: «А вдруг это Генкина мать?»
— Пуляй! Чего ждешь! Еще влипнем, — шипел Каланча.
— А если в кровати не Генка, а Берта Борисовна? Там не разобрать, кто спит.
— Хо! — широко раскрыл рот Вася.
— Эх, ты, — проговорила Наташа. — Сейчас к тебе сама полезу, посмотрю, кто там.
Вася в это время бросил взгляд на крышу дома. Из слухового окна, величественно потягиваясь, неторопливо вышел Граф — любимец Генкиной матери. Это был рыжий огромный кот с разбойничьей широкой мордой и подрагивающим обрубком хвоста.
Вася сразу забыл о Кольке, который все еще не мог решить, кто лежит в кровати.
Каланча ненавидел кота. И совсем не из-за того, что ворюга однажды стащил у него аппетитный кусок хлеба. Подумаешь.
Не это было главным. Были «политические соображения».
— Кого вы держите? — не раз говорил он Генке. — Известно, графья всякие, которых не добили, разбежались по разным заграницам. А вы что творите? Ихнее звание за котом закрепили. Как это понимать? Преклоняетесь?
А когда Генка смеялся, Каланча угрожал:
— Ох и дождешься, Минор!
Теперь, при виде Графа, Вася весь загорелся и молниеносно метнул в него острый камень.
Кот дико взвизгнул и заметался по крыше. Галка — хозяйка соседней березы, враждовавшая с Графом, подумала, что он готовит ей очередную гадость и тоже подняла отчаянный крик.
Тут-то и начались главные события. Колька к своему ужасу увидел, как с кровати, разбуженная шумом, вскочила Берта Борисовна. Размышлять не приходилось. Обрывая одежду, царапая руки и ноги, подросток кубарем скатился вниз, едва не сбив поднимавшуюся на дерево Наташу.
— За мной! — крикнул он оторопевшим друзьям и бросился к карагачу. Едва все спрятались рядом со старыми бочками из-под сельдей — в окне появилась мать Генки.
— Рафик, Рафик, — глотая букву «г», звала она своего любимца.
Друзья замерли, боясь шелохнуться. Но беда не приходит одна. У Кольки затекла от неудобного положения нога, он вытянул ее и случайно толкнул бочку. Та покатилась под горку.
Женщина решила, что там кот и поспешила во двор.
Встреча с подростками для Берты Борисовны была полной неожиданностью.
— Послушайте, — с недоумением вглядывалась она в смущенные лица ребят, — что вы здесь делаете в такое ранее время? Вам же спать надо.
Колька проглотил подкатившийся к горлу комок: «Ох, скверно!»
— А мы, мы ничего плохого не делаем, мы…
— Замыкал, — с досадой пробормотал Каланча.
Берта Борисовна улыбнулась:
— Я в этом не сомневаюсь, — но улыбка вдруг сползла с ее губ. В глаза ей бросилась торчавшая из-за пояса у Кольки рогатка.
— И тебе не стыдно издеваться над бедным животным?
Наташа не могла выдержать несправедливого обвинения.
— Это не он!
— Это я, — выступил вперед Каланча. — Графскую породу я шуганул. Только не из рогатки, а камнем. — И, не желая замечать бледность, покрывшую лицо женщины, жестко закончил: — Ихнего брата иначе никак нельзя.
— Дурак ты! — подскочил к нему Колька. — Замолчи! Слышишь!
— Оставь его. Идите! — тихо проговорила Берта Борисовна. — Гену я больше с вами никуда не пущу. При встрече поговорю с Марией Ивановной. — Она повернулась и ушла.
Не знала Берта Борисовна, что как раз в эту минуту с черного хода дома незаметно выскользнул Генка и, подтянув спадавшие трусики, юркнул в щель забора.
Подростки встретились на углу.
— Слушай, — трясясь от гнева, сказал Каланча. — Если еще раз подведешь, по-настоящему всыпем.
На этом с опозданием Минора было покончено. Ребята торопились наверстать упущенное время. Они не обращали внимания на военные патрули и на голодную, зло гудящую очередь за хлебом.
Вот и Заречье. К берегам Кутума, опустив паруса, причаливали рыбачьи суденышки с уловом. Кое-кто из ловцов, поблескивая на солнце коричневым от загара телом, возился на грязной набережной, устанавливая торговые палатки.
Над стоявшими на приколе баржами вились дымки.
Низко над водой кружили чайки.
Подростки вышли к заброшенному складу городского сада. Тут было много всякой всячины: полусгнившие ящики, обручи от бочек, горы бутылочного стекла.
Но путешественников интересовали доски, из которых был сделан забор.
— Ишь, уже растаскали, — недовольно заметил Каланча, доставая из мешка, который он нес, ломик и топор.
Колька взял топор и велел Наташе и Генке сбегать на угол:
— Поглядите — нет ли опасности.
Наташа и Генка умчались выполнять распоряжение. Каланча торопил:
— Тут надо единым духом, народ может подойти.
Старый забор туго подавался усилиям подростков, трещал, визжал гвоздями, скрипел.
— Смотри, какой неподатливый, — отбивая ломиком доску, сердился Вася. Натужившись, он отодрал, наконец, ее. Подбежавший Генка схватил оторванную доску, отнес ее в сторону и бросил. Послышался тонкий треск — рубашка была разорвана гвоздем. Генка оцепенел: «Будет теперь дома баня».
По улице, прихрамывая, шла какая-то женщина. Еще издали охрипшим голосом закричала:
— Чего хулиганите, а вот я вас сейчас!
Откуда-то из-под ворот выскочили дворняжки.
— Кончаем, — торопливо скомандовал Колька. Друзья, схватив несколько досок, помчались к ближайшему проходному двору.
Женщина продолжала кричать. Со двора никто не выходил, но собачья стая угрожающе росла. Увлеченные погоней, дворняги наседали на удиравших. Рыжий шустрый пес, едва не цапнул за ногу отставшего Генку.
— Музыканты, я бросаю доски!
— Не смей! — крикнула Наташа, сама в душе умирая от страха. Она поглядела на Каланчу. Он бежал молча, упрямо прижимая к боку доску. «Чем же я хуже него? Пусть уж лучше искусают ноги, но доски я не оставлю», — решила она.
До проходного двора было еще порядочно.
Генка остановился:
— Я больше не могу!
— Минор! — пригрозил Колька. — Беги, я задержу женщину.
Бросив свою доску, Колька ринулся ей навстречу.
«Что он делает? — испуганно подумала Наташа. — Она его схватит».
Колька подскочил к женщине. Он хотел ей объяснить, что они ничего худого не сделали, но та вцепилась в него.
— Стойте, стойте, — подошел к ним пожилой рабочий. Женщина бранилась, но рабочий оборвал ее.
— Погодите. Сынок, тебе зачем доски?
— Надо!
— На дело?
— Да.
— Отпустите его! Забор давно уже гниет!
Женщина нехотя отступилась.
— Тикай, — хитровато улыбнулся в усы рабочий, — тикай хорошее дело робить.
Отряд остановился у небольшого, покосившегося ветхого домика. Почти у самого разбитого порога в канаве тягуче текла зловонная вода. В отбросах копошился шелудивый тощий пес с голодным блеском в глазах. При виде подростков он оскалил клыки и, скуля, нехотя отошел в сторону.
В дождливую погоду грязная жижа выходила из канавы и заливала дом, в котором жила уборщица Норенского судоремонтного завода Ефросинья Ильинична Апраксина.
Несколько дней назад, после сильного ливня, она зашла к Марии Ивановне.
— Стены отсырели, мокрицы ползают. В кровать ляжешь, а простынь хоть выжимай. — Маленькая старушка подслеповатыми глазами устало и безнадежно смотрела на Марию Ивановну, на Наташу и Кольку, случайно оказавшихся в комнате.
Как только гостья закрыла за собой дверь, Колька вскочил с табуретки.
— Неправильно это! Я сам видел: на Соборной выселяли буржуев. Почему ей комнату не дают?
— Богатых выселяют, верно. Богатым нынче черт колыбель качает. Но ты рассуди: всем беднякам разве хватит?
— А ей должно хватить, — упрямо стоял на своем мальчик, — должно! — Он не понимал, как Мария Ивановна, такая отзывчивая и добрая, могла, как ему казалось, спокойно отнестись к рассказу старушки.
— На весь мир блин не испечешь, поначалу переселяют большие семьи, с ребятней. Им сперва дают… А вы сбегайте к ней, может, чем поможете.
Мысль пришлась по душе. У дома Ефросиньи Ильиничны долго лазили по канаве, осматривали. Придумали поднять немного насыпь. Однако одним не осилить было эту работу.
— Позовем Минора и Каланчу, — предложила Наташа.
…Генка согласился сразу. Каланча стал на дыбы.
— Подумаешь, какая нежная старушка, прямо божий одуванчик. Тоже! Вот я не одну ночь провалялся на барже, а там куда почище, чем в подвале и хоть бы что.
— В общем, пардон, мерси? — спросил Генка.
— Вот именно, сыч.
— Ты шутишь, удивился Колька, — или как?
Но Каланча не спешил с ответом. Он исподлобья посмотрел на Кольку. «Ишь, лоб-то как сморщил, злится». Перевел взгляд на настороженные лица Наташа и Генки и понял: ему не простят отказ.
— Чего же ты молчишь? — строго спросила Наташа. — Ты с нами или нет? Говори!
Вася потоптался на месте, поправил рыжий чуб.
— Ну, чего пристали… «Говори-говори»… Шутю я.
Разработали план действий. Времени на его исполнение было предостаточно — учебный год закончился. Новая школа опустела. Только, тихо позвякивая ключами, ходила по саду сторожиха.
…Им нужно было всего десять досок и полсотни гвоздей. Остальной строительный материал — камень, земля — был в избытке.
— Вспомни, где можно раздобыть доски, ну, подумай и вспомни! — надоедали Каланче Наташа и Колька.
Каланча хитро сощурил глаза.
— Есть тут один заброшенный забор…
— Чей? — спросил Колька.
— Ничейный!
Марии Ивановне решили ничего не говорить. Побоялись — не разрешит.
Так родилась экспедиция за досками.
Нелегко поднять берег: надо врыть в землю доски, привалить их камнями, присыпать землей, чтобы покрепче держались.
Все трудились с увлечением. Только Генка часто отрывался от работы, тревожно оглядываясь.
— Ты чего? — спросил его Колька.
— Как бы нам не всыпали!
— За что?
— Смотри, какой концерт закатили! Разбудим всех.
— А ты не бойся, — рассмеялась Наташа.
— Эй, Минор! — позвал его Каланча. — Подсоби перекатить «дуру», — так он назвал каменную тумбу, которую пытался передвинуть к канаве. И когда Генка помог ему, Каланча, пыхтя и отдуваясь, нравоучительно продолжал.
— Пора им вставать. Нече долго дрыхать.
…Первая, разбуженная шумом, вышла на улицу Ефросинья Ильинична.
— Вы чего тут? — не понимая, что происходит, спросила она.
— А мы хотим, бабуся, берег укрепить, — бойко тряхнув косичками, ответила Наташа, — чтобы вас не заливало.
— Вот как, — только и смогла сказать старушка. И начала помогать им.
Купаясь в прозрачно розовом воздухе, выплыло, наконец, из-за реки солнце. Подростки вспотели. Колька снял рубашку. «О це дило», — подумал Вася и последовал его примеру. Генка, конечно, тоже не мог отстать от них. Расставшись с рубашкой, он почувствовал себя героем и, окончательно забыв о своих опасениях, затянул песню.
Ефросинья Ильинична встревожилась.
— Голубчик ты мой, не шуми, христом богом прошу! Ежели самого разбудим, тут уж…
Старушка с опаской посмотрела на новый дом с зелеными наличниками.
— Кого это «самого»? — гордо опираясь на лопату, полюбопытствовал Генка.
— Да нечто не знаете? Павла Константиновича?
Но для ребят это имя было пустым звуком. Лица их выражали недоумение.
Между тем, из ближайших домов стали появляться люди.
Белобрысая, небрежно одетая женщина, слегка окая и растягивая слова, спросила:
— И чего это ты, ласковая, заместо петухов добрым людям сон нарушаешь? — колючие глаза ее вперились в старушку.
Ефросинья Ильинична растерянно улыбнулась и выронила ковш, из которого поила ребят.
— Бабуся, — подбежала к ней Наташа и подняла посудину. — Не бойтесь ее.
Но властное лицо женщины даже не дрогнуло. Чувствовалось по ее поведению — на этой улице она хозяйка. Наташу и мальчишек она не замечала, будто их совсем не было.
— Запрудить ручей затеяли, чтобы всех затопило. Люди добрые! — обратилась она к окружающим. — Гнать надо подлецов!
Кто-то робко попытался защитить молодых строителей.
— Никого не затопят. Ильиничне помогают. Чего худого? Бог с ними.
— Бог с ними? Нет!.. Паша, Паша, — захлебываясь в крике, позвала она и угрожающе двинулась к ребятам.
Назревали опасные события. Что-то надо было делать, причем срочно, не откладывая.
— Минор, Наташа, взялись-ка все за работу! — крикнул Колька. — Быстрее!..
Из дома с зелеными наличниками, грузно ступая, вышел мужчина. Он как-то сразу бросался в глаза. «Военный, что ли?» — подумал Колька. Без рубахи, в широких галифе из темного байкового одеяла, с черной блестящей кожей на коленках он шел медленно, щурясь от солнца и зевая:
— Чего звала? — обратился он к жене. Послушал объяснение, снова зевнул и направился к подросткам. Шел по-прежнему не торопясь, будто на прогулке. Но в каждом его движении, в каждом шаге таилась угроза. Подростки прекратили работу. Ефросинья Ильинична, поминутно меняясь в лице, стояла рядом с ними.
И вдруг до сознания Кольки дошла вся нелепость их поведения. Почему они прекратили работу? Они ведь ничего плохого не делали.
— Это Рыжий козел, — пробормотал Генка. — Он приходил когда-то к отцу. Дерется, спасу нет. Ручищи-то, глядите какие.
Рыжий козел приблизился к незаконченному сооружению, покачал головой.
— Крепко вбили, только ить гнилые, — и перевел водянистые глаза на Ефросинью Ильиничну, у которой вдруг по-детски жалко дрогнули губы.
— Гнилые, Павел Константинович, гнилые.
— Так не лучше ли все это убрать, Ефросиньюшка…
— Зачем же? — выкрикнул Колька. — Они не гнилые, они хорошие!
— А ежели хорошие, тем хуже, — глядя на Кольку сверху вниз, буркнул Рыжий козел и толкнул босой ногой доску. Постройка вздрогнула, но устояла.
— Вон оно что, — процедил он. — А и впрямь крепкие, — и выдернув у Каланчи ломик, начал ломать сооружение.
— Что вы делаете? — закричал Колька.
Каланча схватил валявшуюся рядом палку и замахнулся на мужчину, но тот сильным ударом отбросил его в грязную канаву.
…Через мгновение Рыжий козел разрушил постройку.
— Еще раз попадетесь, пеняйте на себя! — сказал он и пошел домой.
Каланча вылез из канавы, отряхиваясь от грязной воды. Лицо у него стало серым. Рыжий чуб — его гордость и краса — жалко повис.
— Ладно, он еще у нас поплатится.
Генка пытался всех успокоить:
— Не сегодня, в другой раз свое сделаем!
«В другой раз, — с горечью подумал Колька. — Когда это будет? Что мы против Рыжего козла?»
Огорченные ребята подбирали инструмент. Пришлось уходить.
Потерпев поражение от Рыжего козла, Колька и его друзья решили пойти к Глебу Дмитриевичу.
— Только с ним и можно посоветоваться, — говорил Колька.
— Это верно, — соглашался Генка. — Но дело тонкое, щекотливое! У нас ведь у самих рыльце в пуху: доски-то стащили.
Каланча презрительно хмыкнул: «И до чего этот Минор любит простое дело мутить».
— Ну, взяли несколько плюгавых досок, чего шуметь?
Однако разговоры Генки посеяли сомнения. Ребята чувствовали, что Минор в какой-то степени прав.
У дома Костюченко Каланча вдруг закашлялся, весь покраснел.
— К матросу я не ходок, — махнув рукой, с трудом выговорил он, — не могу, топайте сами…
«Боится, чтобы Глеб Дмитриевич не заподозрил, что забор разобрали с его легкой руки», — подумал Колька.
— Идем! — взял он за рукав Васю. — Он на тебя не подумает.
Вася сразу перестал кашлять.
— Ничего я не боюсь! Ясно? Ждать буду, на углу. — И гордо пошел.
…На стук вышла Ольга Александровна. Совсем недавно учительница и матрос поженились, что очень удивило ребят и к чему они еще не совсем привыкли. Она обрадовалась детям, схватили Кольку и Наташу за руки и втянула в комнату.
— Мы, Ольга Александровна, к Глебу Дмитриевичу по делу, — отбивался Колька, — мы к нему!
— Глеб Дмитриевич сейчас появится. Он занят важным делом. Посуду моет!
Слова ее поразили мальчишек.
Глеб Дмитриевич, бесстрашный морской волк, и вдруг моет посуду…
Только Наташа приняла удивительное сообщение спокойно: «А что тут такого? Подумаешь!»
В комнату, в тельняшке, крепко прижимая к груди тарелку и неумело вытирая ее, большой и сильный, вошел Глеб Дмитриевич.
— Флотцы, — обрадовался он и кинул тарелку в полотенце на кровать. — Флотцы! Молодцы, что пришли.
Тем временем учительница поставила на стол противень, накрытый салфеткой. Матрос провозгласил:
— А что под салфеткой? Пирог! С картофелем, луком, перцем и постным маслом. Еще ни один король в мире не едал такого. Изготовил главный кок, — указал он на жену.
— Вместе пекли, — ответила Ольга Александровна.
— Морячки, за стол. Товарищ кок! В шкафу тарань и мамалыга.
Ребята застеснялись, не решались притронуться к пирогу.
— Лавируете? — усмехнулся Глеб. — А ну-ка, на абордаж!
Деваться было некуда. И пирог начал быстро убывать. Ели, облизывая пальцы, боясь обронить крошку.
«Голодно живут, — с болью в сердце думал Глеб Дмитриевич, — очень голодно. Хорошо бы до нового учебного года определить куда-нибудь подростков. Целое лето впереди. Но нелегко. Безработица. Разве только на Норенский? А вдруг испугаются? Надо с ними поговорить».
…Когда все мыли тарелки, Колька вспомнил: Каланча голодный ждет на улице. Расстроенный, он опустил голову, приуныл.
— Что с тобой? — заинтересовался матрос.
Колька сбивчиво поведал о последних событиях, ни словом не упомянув о Васе. Костюченко неожиданно спросил:
— А как дружок твой, Вася? Где он сейчас?
Колька невольно посмотрел в окно.
Матрос направился к двери и через некоторое время привел упиравшегося Каланчу.
— Оля, дай этому юнге что-нибудь пожевать, а то он меня проглотит, как акула кильку.
Глеб Дмитриевич успокоился только тогда, когда Вася освоился с обстановкой и набил рот едой.
— Что о вашем деле можно сказать? — задумчиво начал он. — Конечно, этот человек поступил хуже последнего босяка. О заборе и Ефросинье Ильиничне. Надо ее взять на буксир, перебазировать в буржуйскую квартиру! На доски следовало, конечно, взять разрешение. А сейчас предлагаю оставить этот вопрос. Газеты-то читаете? Нет. Значит не знаете, что рабочие бывшего Норенского завода приступили к ремонту первого буксира? Это, братишки, понять надо. Еще где-то воюем, отбиваемся от иностранцев, гоним гидру с родной земли, а уже мир строить начали…
Он оглядел ребят, широко улыбаясь.
— Вот что. Чтобы не скучать не мели, давайте-ка, поступайте на судоремонтный. Не вредно до начала учебного года поработать, к заводской жизни приучаться. Да и помогать пролетарской революции надо. И, кроме того, — шутливо закончил он, — мускулы окрепнут и станут во какими! — Он согнул правую руку, играя мощными бицепсами.
Колька, Наташа и Генка слушали матроса и не верили своим ушам. Неужели им предлагают такое замечательное дело? И только Каланча незаметно состроил кислую физиономию: «Не больно-то приятно, — подумал он, — менять привольную жизнь на заводскую». Но мысли свои вслух не высказал.
— Как же решим? — спросил матрос.
— Мы согласны, Глеб Дмитриевич, — обрадованно поглядывая на своих друзей, объявил Колька. — Мы очень согласны!
По обыкновению Генка опаздывал. Десять раз то Колька, то Наташа, то Каланча бегали к магазину часового мастера, что за углом. В витрине большие часы с золотистой надписью на циферблате «Павел Буре» бесстрастно показывали неумолимое движение времени. Второй раз загудел гудок Норенского судоремонтного завода.
Остро ощущали его повелительный призыв юные друзья. Это был их первый выход на завод.
Колька готов был прийти в отчаяние, когда вдали показалась знакомая тонкая фигура Генки. Он бежал, пыхтя, как паровоз.
— Я не пойду с вами, — задыхаясь, промолвил Генка.
— Вот ерунда, — сказала Наташа.
— Но почему? — нетерпеливо выкрикнул Колька. — Почему?
Сколько трудов потратил Глеб Дмитриевич, чтобы устроить такую ораву на завод, а теперь…
— Мне мама запретила! — Генка опустил голову.
Известие ошеломило друзей. Не шутит ли Минор? Ведь он весельчак!..
Однако угнетенный вид Генки говорил, что это не шутка.
— Мама говорит, что сыну музыканта нечего делать на заводе, что это неприлично… — добавил Генка.
Заводские шли на работу. Ребят толкали, а они стояли и не знали, как им быть.
— Ну, а папа что говорит? — поинтересовалась Наташа.
— А что папа скажет, если мама сказала!
— А что ты сам, Минор, думаешь? — не отставала Наташа.
— Я хочу с вами!
— Ну и пошли, — твердо заявил Колька. — Пошли, а там разберемся…
Попасть в переполненный трамвай было очень трудно.
Каланча развил бурную деятельность. Он втиснулся в вагон, действуя локтями, плечами. Но его помяли, помяли и вытолкнули. Неудача постигла и других.
Тогда наши герои изменили тактику. Каланча и Колька уцепились сзади вагона за воздушный шланг, или, как его называли, «колбасу». К ним же, не желая отставать, хотела пристроиться и Наташа. Колька и Генка уговорили ее не делать этого: «Нехорошо девчонке так». Каланча же подзадоривал:
— Чего ты их слушаешь, валяй по-нашему!
Наташа с большой неохотой расположилась рядом с Генкой на ступеньке трамвая.
Вагоновожатый пронзительно зазвонил, и вагон тронулся. Полотно давно не ремонтировали, и трамвай бросало из стороны в сторону.
— Как пьяный! — старался перекричать грохот Генка.
— Верно! — кричала в ответ Наташа.
В вагоне курили, громко разговаривали, кто-то пел песню. Махорочный дым валил из открытых окон.
До заводских ворот доехали без происшествий. Немедля побежали в бюро пропусков. У окошка, в тесной, пропахшей карболкой и махоркой, с заплеванным цементным полом комнате, Колька занял очередь. Генка, довольный и радостный, что все так хорошо для него решилось, прочел: «Оформление и выдача пропусков».
— Вот это да! — громко смеялся он.
Очередь двигалась медленно. На многих не оказалось заявок. Люди отходили от окошка к телефону, крутили ручку, кричали в трубку, просили, требовали, ругались с кем-то, кто был там, на заводе. Но тот, кто был там, отказывал в праве пройти на предприятие. Звонили все больше безработные.
Чем ближе Колька продвигался к заветному окошку, тем больше волновался. Он уговаривал себя, что о их судьбе уже договорились, что ему осталось получить лишь пропуск. Но — удивительно — волнение не проходило, а наоборот нарастало. И передалось его друзьям. Не сговариваясь, все трое потянулись к Кольке.
Впереди него стоял бородатый сутулый возчик в грязной брезентовой куртке с кнутом в руке. Ему не заказали пропуска. Он не ругался, как другие, не упрашивал, а лишь задавал дежурному вопросы:
— Как же я, собака — два нога, завезу цистерну? А может, у ворот ее скидывать или заворачивать обратно?
Дежурный велел ему отойти и позвал следующего.
Следующим стоял Колька. «Ну, вот и началось!» — тревожно подумал он и громко, срывающимся голосом выкрикнул:
— Здесь на Логинова и других пропуск должен быть.
— Имя, отчество?
Дежурный начал искать заявку. Рылся в бумагах долго и тщательно. Приподнявшись на цыпочки, Колька видел, как пальцы его переходили от одного листка к другому. И чем дольше продолжались поиски, тем мрачнее становилось на душе подростка.
— Не заказано! — прозвучал безразличный голос. — Следующий!
— Как нет? — не сообразил Колька.
— А так! Следующий!
Колька бросился к вертушке. Его соединили с корпусным цехом. Телефон не отвечал. Колька умолял телефонистку звонить еще и еще. Но результат оказался тот же. Ему пришлось ни с чем отойти в сторону.
— Вот это номер, — пробормотал Генка. — Так я и знал.
— Да ну тебя!
Колька лихорадочно искал выход из положения. Не мог и не хотел он согласиться с тем, что сегодня они не попадут на судоремонтный.
— Должны пропустить! Понял, Минор? Должны!
— А как?
— Вот и я говорю — как? — неожиданно услышали подростки слова подошедшего возчика. — Человек не таракан, в щель не пролезет, а тут тебе цистерна, собака — два нога! — Щелкнув кнутом о голенища, он побрел к выходу.
За ним вышли ребята.
Они сидели в тени забора, рядом с заводскими воротами, на двух заржавленных якорях. Никому не хотелось говорить Генка, правда, пытался развеселить товарищей, но его шутки гасли в воздухе. Каланча с тупым равнодушием рассматривал свои грязные босые ноги.
Апатия охватила всех.
Душно. Высоко в небе палило солнце. Горячими лучами жгло изнывающую от жары землю. В небе — ни одного облачка.
Колька уныло озирался вокруг. Как пройти на завод, дать о себе знать мастеру?
Рядом с ними стояла телега с большой железной цистерной. Пара тощих коней отбивалась хвостами от назойливых мух. Старик-возчик кончиком кнутовища почесывал затылок, задумчиво изучал свой груз и не знал, как избавиться от него: сбросить или добиваться въезда на завод. «Тоже мучается», — подумал о нем Колька. Но вот старик хлестнул лошадей и, сказав: «собака — два нога», направился в бюро пропусков. «А что если и мне?» — подумал Колька, и ноги уже понесли его вслед за возчиком.
— Попробую еще раз, — деланно безразличным тоном заявил он друзьям.
— Иди, иди, — поддержала Наташа.
Через минуту, когда Колька появился в дверях, все поняли по его виду: опять неудача.
…Меньше всех стремился на завод Каланча, но увидев совершенно расстроенных ребят, он захотел что-то сделать.
Засунув руки в карманы, Каланча походкой человека, которому делать нечего и терять нечего, направился к цистерне. Обошел ее, осмотрел. Зачем-то даже постучал пальцем и приложил ухо к стенке: «Гудит! Пустая!»
И вдруг глаза Каланчи загорелись. Он посмотрел влево, вправо — у заводских ворот никого не было. Оценив обстановку, Вася, к удивлению товарищей, прыгнул на телегу, отодвинул крышку широкой горловины цистерны и заглянул внутрь. Осмотр его удовлетворил. Каланча прищелкнул пальцами и, подмигнув ничего не понимавшим друзьям, объявил:
— Мозговать, сычи, треба! А ну-ка, — поманил он Кольку, — сигай ко мне.
Колька нехотя подошел. Вася присел на телеге и, склонившись к другу, зашептал:
— Залазь-ка и смотри в дыру!
Колька послушался, но, кроме грязной, покрытой ржавой пеленой воды, на дне ничего интересного не увидел.
— Не соображаешь? Эх, ты! Ну спрячемся в этой гробине и тра-та-та. Фьють туда. Скумекал?
— Да извозчика самого не пускают.
— Пустят! Мужик дошлый. Скорее, а то сховаться не успеем.
…И через минуту, воспользовавшись тем, что у ворот по-прежнему никого не было, компания, будто играя, забралась в цистерну.
Каланча прикрыл крышку. Их окружила темнота. Стены были скользкими. Под ногами — скверно пахнущая вода. Но ничего этого ребята не замечали. Все были захвачены необычайностью обстановки. Наташа сказала:
— Как громко у меня стучит сердце.
Генка нервно рассмеялся:
— А если поймают?
— Помалкивай. Поймают, всыпят, — цикнул на него Каланча.
Больше не разговаривали, прислушивались. При каждом подозрительном звуке вздрагивали. Минуты неизвестности длились долго и тревожно. О появлении возчика узнали по сухим щелчкам кнута о голенища. Любитель задавать вопросы оставался верен себе.
— Заждались? — начал он свой разговор с лошадьми. — А я что — не намаялся, собака — два нога? Да ведь всему бывает конец. То-то же! Теперича, заберемся наверх и божьей помощью — айда, соколики!
Генка заерзал.
— Лезет, музыканты, лезет. А вдруг крышку поднимет?
— Молчи, — прошептал Каланча.
Возчик прикрикнул на «соколиков», и телега, вздрогнув, тронулась, но проехав небольшое расстояние, остановилась. От неожиданности Генка стукнулся лбом о стенку и тихонько охнул. Возчик и охранник заводских ворот разговаривали:
— Цистерна у тебя пустая?
— А то со шпиртом?
— Отвечай делом!
— А мы разве не делом!
— Пустая, спрашивают тебя?
— Да с чем ей быть-то, собака — два нога?
— Ладно, езжай!
Повозка затряслась дальше. «Пассажиры» облегченно вздохнули.
— Ну и дед! — восхитился Каланча.
От толчков крышка чуточку отодвинулась, и Колька увидел кусочек синего неба.
Послышался хрипловатый голос возчика:
— Эй вы там, собака — два нога, вылазь, приехали!
Телега остановилась.
Ребята переглянулись.
— Ну и дед! — снова восхитился Каланча.
Один за другим они вылезли наружу, жмурясь от солнца и расправляя затекшие мускулы. Возчика уже не было — он ушел в контору.
— Скорее в корпусный цех, — торопил Колька. — Мастер может уйти!
Каланче, Наташе и Генке не понравилось, что Колька торопил их. «Хорошо ему. Он бывал здесь не раз, все видел, все знает, а они тут впервые».
— Брось подгонять, сыч, — возразил Каланча. — Куда он денется!
Васю поддержали Генка и Наташа…
— Ты лучше смотри, как интересно! — сказала Наташа.
Справа, на спущенной на воду рыбнице[4] трудились чеканщики. В воздухе гремела оглушающая трель молотков. Подъемный кран, издавая отрывистые резкие звонки, осторожно опускал в машинное отделение двигатель.
Завыла заводская сирена. Ребята вздрогнули.
— Вот это баритон! — восхитился Генка.
— Будет, пошли в цех, мастер уйдет, — спохватился Колька.
В корпусном цехе царил полумрак. Солнце с трудом пробивало себе дорогу сквозь закопченные, грязные стекла крыши. Только отдельные его лучи, тонкие и блестящие, как лезвия, пронизывали помещение, и в их свете золотилась и играла пыль.
Робко и неуверенно продвигалась компания вперед. В цехе стояли прессы, ножницы, с беспорядочно сваленными у основания обрезками.
Казалось, что они попали в загадочный мир. И вагонетка, груженная какими-то железными ребрами, и расчерченные мелом листы железа — все было непонятным.
— Это разметчики, — понизив голос, пояснил Колька, — с чертежа перенесли рисунок на металл. Ну, а на прессах или ножницах по ним вырежут детали.
Генка недоверчиво тихонько свистнул: «Так ли это?» Каланча ничуть не сомневался в правдивости объяснений Кольки. «Что ни говори, — решил он про себя, — а Колька разбирается».
Цех словно вымер, в нем никого не было.
— Обед. Опоздали. Придется ждать, — сетовал Колька.
Но в это время в отгороженном шкафами углу послышался стук костяшек, возгласы, смех. Колька прислушался и, отвечая на недоуменные взгляды друзей, проговорил:
— В «козла» дуются, — он еще немного прислушался. — Должно на «высадку» или на «грибки».
Наташа, не поняв, что такое «грибки», только собиралась спросить об этом, как навстречу им выскочил паренек лет двадцати.
— Дядя, — окликнула она его, — что такое грибки и где тут мастер Грачев?
— А тебе зачем, тетя, к мастеру? Грибков захотела?
Оба рассмеялись. Всем тоже стало смешно.
— Мы на работу поступаем, корабли будем ремонтировать, — важно заявил Генка.
— Так сразу и ремонтировать?
— Ну, а чего тянуть? Ты кто такой? — Генка выпятил грудь.
— Ловкие! — Глаза у парня искрились лукавством. — Я так думаю, придется вам еще попыхтеть немало. А я подручный клепальщика и зовут меня Виктор. На стапелях работаю. А мастер наш — вон в конторке. — Указав на сбитую из фанеры будку, напоминающую скворешню, подручный пошел прочь.
— Почему попыхтеть? — возмутилась Наташа.
— Узнаешь, — на ходу бросил парень, — узнаешь, тетя!
Сразу открыть дверь они не решились. Наконец, Колька тихо потянул ее на себя и обомлел.
За небольшим квадратным столом что-то писал человек, который разрушил постройку на Песочной улице, сбросил Каланчу в канаву и прогнал их…
Не успел Колька решить, что им делать, Грачев приподнял голову и рассеянно посмотрел на подростков. От его взгляда повеяло холодом. Генка втянул голову в плечи, а Наташа заморгала глазами.
Мастер не сразу узнал «старых знакомых». Он молчал, а ребята боялись заговорить первыми. Грачев напряг память, силясь вспомнить, где он встречался с этой оравой. И вспомнил. Еле заметная улыбка искривила его губы.
Он не спеша закрутил цигарку. С наслаждением вытянув ноги под столом, пустил клуб дыма и спросил:
— Кто такие? Зачем?
«Везет же нам», — подумал Колька.
— Мы на работу.
Мастер, скрывая смешок, несколько раз затянулся.
— Угу… работнички, значит? Всемирной армии труда, значит.
«Смеется над нами, Рыжий козел», — кусая губы, все больше злился Колька, но ответил гордо:
— Да, товарищ мастер!
Грузная фигура мастера медленно и угрожающе приподнялась из-за стола. Ребята попятились назад.
— Послушай, ты, работничек всемирный! Кто тебе сказал, что мы с тобой товарищи, а? Меня величают Павлом Константиновичем! Запомни! Пригодится!
— Хорошо, Павел Константинович, — согласился Колька и уголком глаз увидел, как Каланча наливается злостью: вот-вот сорвется, накричит, все испортит.
Мастер порылся в папке с бумагами:
— Оформились или не успели? Нет? Завтра сделайте! А на завод как прошли?
И если Колька вначале чистосердечно хотел во всем признаться, то теперь решил промолчать.
— Проскочили, — уклончиво ответил он.
Мастер подозрительно покосился на него.
— То есть как это? Непонятно! Как бы вам за это не угодить кое-куда. Дисциплина-то революционная. Ну, а обратно как?
— Вы нам поможете.
— Больно прыток… Сегодня приступите к работе или завтра?
— Сегодня!
— Сейчас! — нетерпеливо поддержала Кольку Наташа.
— Дело хозяйское. Только зря рветесь. За сегодня я платить не стану.
— Не полагается? — нахмурился Каланча.
— А хоть бы и полагалось! Ишь законник. Меньше языком мелите, глядите у меня!
Мастер повел их к кладовой, расположенной рядом с конторкой, но не найдя ключа, велел подождать и удалился.
Ту все сразу заговорили.
— Запоем мы у него, — волновался Генка.
— Ничего. Главное попали на завод, — успокаивал Колька.
— А петь мы у него не будем. В случае чего, сам запоет! Доведем, если полезет, — мрачно сказал Каланча.
Через некоторое время послышались редкие удары кувалды, грохнул разок-другой пресс, двое рабочих покатили вагонетку. Цех начал работать.
— Эй вы! — окликнул ребят возвратившийся мастер и, открыв замок, скрылся в помещении, сказав: — Подождите!
Подростки ждали его с нетерпением. Через несколько минут им дадут работу. Они будут судостроителями. Все мальчишки с завистью говорили о поступлении Коли и его товарищей на завод. Счастливые все же они…
Но что это такое?
Мастер вынес четыре метлы. Не успели они опомниться, как Грачев сунул их Кольке.
— Будешь за старшего. Подметете пролеты! У кипятилки уборщица. Она остальное расскажет. Ступайте!
…Мечты о ремонте кораблей растаяли, как дым. Все стало мрачным и безнадежным.
— Сколько кругом мусора, — обозревая большой цех, горестно вздохнул Генка, — его и за десять дней не уберешь!
Сразу они ее не узнали. Она стояла спиной к ним, полусогнувшись, и бросала в металлические ящики стружки, обрезки. И только когда на вопрос: «Тетя, вы будете уборщица?» — повернула седую голову, ребята увидели Ефросинью Ильиничну.
— Как вы сюда попали? — удивилась она.
— На работу поступили, с мастером не поладили, — мрачно ответил Колька.
— С мастером? — Ефросинья Ильинична беспокойно осмотрелась. — Вы с этим душемотателем не связывайтесь. Тяжелый человек.
Каланча бросил метлу и сел на ящик:
— К черту мастера, к черту эту работу.
— Не чертыхайся, — оборвала его Ефросинья Ильинична, — И метлу береги. На две недели выдает. Высчитает с зарплаты — зачертыхаешься. Ну да, с богом приступайте, ребятишки, с крайнего пресса.
— Почему она его так боится? — тихонько толкнула Генку Наташа. Старуха услышала ее вопрос.
— Мастер он, милая! Хозяин! Что хочет, то и делает.
— Как же это так? — пораженный, спросил Колька.
— А так! — Ефросинья Ильинична охнула. — Приболела я. — Не знаю, как дотянуть до конца смены.
— Эй, вы там! — проходя мимо, окликнул их Грачев. — Чего стоите? Проведали, что деньги не заплачу — и работать раздумали? Делов-то много! Погляжу, как справляетесь.
— Не раздумали. Мы не за деньги, — буркнул Колька, — а цех уберем!.. Минор! Ты начинай с угла, Наташа будем вместе у ножниц, я отсюда, а Каланча на дороге.
Начали мести. Мастер исчез. Но осадок от его ехидного замечания остался надолго.
— Ну и гадюка, — вытирая нос тыльной стороной ладони, ругался Каланча. — Тоже работенку отхватили. Я навострился корабль строить, а тут, здрасте, берите метелочку…
Генка ныл:
— Ой-ей-ей, сколько тут грязи…
Слушая Генку и Васю, Наташа не выдержала:
— А что вы умеете делать? Вот ты, Генка, или ты, Каланча? Ничегошеньки! Подавай им сразу пароход.
Колька добродушно смеялся.
— Съели, да?
Каланча пренебрежительно пожал плечами: «Да ну ее, распелась!» Подметал он небрежно, тыкал метлой, как палкой.
Генка тоже работал вяло, оставлял после себя мусор, часто останавливался, вздыхал…
Кольку это начало бесить. «Разве не понимают, чем это грозит всем? Каланчу пока не следует трогать, он вообще может бросить работу, но Генку надо немедленно одернуть».
— Послушай, Минор, я после тебя переделывать не стану. Понял?
— Пристал! Чего тебе надо?
— Лодырь, — возмущалась Наташа. — Лодырь, вот ты кто. А еще пароходы захотел строить.
Неизвестно куда завела бы назревавшая ссора, если бы к ним не подошел автогенщик Козырев — коренастый, со сдвинутыми на лоб темными очками.
— Э-э-э, — протянул он, — а крепко это у вас получается!
— Что? — насторожился Колька.
— Да вот — помощь Ефросинье Ильиничне. Замаялась она одна, а теперь хорошо будет — вон вы сколько наработали. Давайте, давайте.
«Непонятно, смеется он или серьезно говорит», — размышлял Колька.
— Огня нет?
— Не курит он, — ответил Каланча, — я курю. Да зажигалку потерял.
— Ну что ж — на нет и суда нет.
Разговор оставил свой след. Дело пошло живее. Постепенно все втянулись в работу и не заметили, как прошло время. Прогудел гудок.
В перерыве уселись неподалеку от Ефросиньи Ильиничны и дружно «нажали» на картошку в мундире.
Колька с Наташей заметили, как старушка совсем ослабла и решили помочь убрать участок.
Колька отозвал в сторону товарищей.
— Уберем ее площадку?
Все молчали.
— Я устал, — промямлил Генка.
— Не умрешь, — отрезала Наташа, — подумаешь, переработал, устал.
— Тогда начнем? — предложил Колька.
— У самих делов — тянуть не перетянуть, — глядя в сторону, фыркнул Вася. — Мастер не погладит по головке, если свое завалим!
— Значит ты, Вася, не хочешь? — в упор спросила Наташа.
Каланча съежился и, зло поблескивая глазами, быстро-быстро заговорил:
— А что мы обязаны на других ишачить? Сделай за другого, а сам подставляй шею?
Колька взял метлу и вместе с Наташей начал уборку. Генка присоединился к ним.
Каланча примиряюще рассмеялся:
— Ладно, черт с ним, один раз, так и быть, выручу старую. Но ежели вам нагорит — я умываю руки.
— Умывай, — ответил Колька и еще ожесточеннее замахал метлой.
Наташа крикнула:
— Минор, давай — кто скорее!
— Со мной тягаться? Запомни, еще не родился человек, который может меня обставить!
— Ах так! Знай же, человек этот рядом.
— Кто?
— Я!
Наташа мела быстро, умело, но на пути валялись брошенные детали, а среди них оставался мусор. Пока она очищала эти уголки, Генка ушел далеко.
— Жми, — поддразнивал он, оглядываясь на Наташу, — жми!
Генка хитрил. Он обходил закоулки, откуда неудобно было выгребать мусор. Наташа не замечала этого.
Колька действовал продуманно. Прибрав большую площадку, он стал очищать трудные места. На мгновение отвлекшись, он увидел, как Генка ловко обходил закоулки.
— Ну и хитрец! — громко крикнул он. — Минор, ты мухлюешь?
— А что? — Генка попытался сделать невинный вид.
К нему подбежала вся красная, с растрепавшимися косичками Наташа и начала тыкать в неубранные места черенком метлы:
— Это не честно, не честно. Сейчас же переделай!
Каланча ни во что не вмешивался. Он продолжал дуться на Кольку.
«Тоже благодетель какой, — раздраженно размышлял он, выталкивая обрезки, тряпки из-за пресса. — А кто нам поможет, когда придет время убирать свой участок?»
Ефросинья Ильинична сидела за прессом. Ей стало немного лучше. Благодарная подросткам, она беспокоилась только, чтобы у них не было неприятностей с мастером. Он каждую минуту мог нагрянуть.
Ребята с облегчением вздохнули, когда перешли на свой участок. Генка заявил:
— У меня руки сейчас отвалятся.
Каланча приставил метлу к станку, присел и размечтался:
— Сейчас бы на Волгу, на рыбалочку. Полведрышка хватило бы на всех. Уха — во какая вышла бы! А что? Айда на волю?
— Нельзя, — прервал его Колька, — давай за работу. Осталось часа два, а дела — вон сколько.
Началась горячка.
— Музыканты, — стараясь бодриться, кричал Генка. — Во что бы то ни стало выполним свой урок.
Разошелся даже Каланча.
— Жми-дави! — призывал он. — Покажем Рыжему козлу.
И они «жали» и «давили». Ребята тонули в облаках пыли.
— Раз-два! Раз-два! — командовал Колька. И метлы друзей взлетали вправо-влево, влево-вправо, поднимая пыль.
Грачев возвратился в разгар этой горячки. Заложив за спину толстые руки, мастер, довольный, что рабочий день близился к концу, направился на середину пролета. И тут-то он увидел темные клубы. Не отличаясь хорошим зрением, Грачев принял их за дым.
«Пожар, — пронзила его мысль. — В мою смену».
— За мной! — сорвавшимся голосом крикнул он ближним рабочим и, схватив пустое ведро, помчался вперед. Только вблизи Грачев понял, в чем дело. Позади себя он слышал смешки рабочих.
— Как? — разъярился Грачев, — опять эти пакостники? — И он, тяжело ступая, подошел к ребятам.
Те не замечали надвигавшейся опасности.
— Раз-два! Раз-два! — кричал Колька, и метлы мелькали вправо-влево, влево-вправо!
— Стой! — заорал на них мастер.
Подростки, покрытые слоем пыли, запыхавшиеся остановились.
— Вы что мне здесь устроили? — гремел Грачев.
— Мы хотели… — начал Колька, но мастер скомандовал:
— За мной!
Он отвел ребят в дальний угол. Там была свалена сажа.
— Убрать все, — указал на кучу Грачев.
Он ожидал услышать просьбы, возмущение, но подростки молчали. Несправедливость ожесточила их. Они молча принялись за дело.
…Домой возвратились вечером черные, только блестели глаза да зубы. Договорились, чтобы не расстраивать Марию Ивановну, в заводские свои беды ее не посвящать. А та, хлопоча около «работяг», не могла понять, отчего они такие не разговорчивые.
Наташа сгорала от любопытства. И так и этак вертела в руках небольшое письмецо-треугольничек, а вскрыть не рисковала. Каланча, вручая ей свое послание, потребовал:
— Цидульку в лапы Кольке. Сама не смей читать. И об этом — никому.
Наташа обещала молчать. Но одно дело обещать, а другое — иметь адское терпение, чтобы сдержать его…
Колька пришел поздно, когда спала духота и синее небо усыпали яркие звезды. По просьбе Марии Ивановны он относил Ефросинье Ильиничне лекарство.
— Получай! — налетела на него Наташа и сунула таинственное письмо.
«Кое-что, — писал корявым почерком Каланча, — пронюхал про Р.К. Здорово сурьезно! И как колокол грохнет, топай без Н. к музею, если не застанешь, дуй в порт. Бувай. К.»
— Что там, Коля? А? — стремясь заглянуть в письмо, допытывалась Наташа.
Колька скомкал бумажку:
— Да тут ничего такого…
— Ах, вот что? — голос у Наташи дрогнул.
— Ты понимаешь, он просит, чтобы я никому не говорил, — оправдывался Колька.
…Примирение наступило только тогда, когда он протянул ей развернутый треугольничек.
Утром, с первыми ударами церковного колокола, извещавшего о начале воскресной обедни, Колька и Наташа, наспех покончив со скудным завтраком, отправились к ихтиологическому музею.
Массивное, неуклюжее здание музея — дар купцов и рыбопромышленников городу — Колька в свое время посетил дважды.
— Чего только в нем нет, — объяснял он весело шагавшей рядом Наташе. — Тут и коллекция снастей и чучела разных рыб и модели рыболовных судов.
— А тюлени живые есть?
— Смешная? Как же они живые там? Чучела, целых три.
Каланчи у музея не оказалось. Ждали минут пятнадцать. Солнце играло в золоте купола. Жители торопились в церковь.
— Долго его еще не будет? — встревоженно спрашивала Наташа.
На лоб у Кольки набежали морщинки.
— Идем! Идем в порт, а то и туда опоздаем.
— Но мы же пришли вовремя, — не понимала Наташа, — как он написал…
— Не знаю. Идем.
Они обогнули пожарную часть и мрачный дом городской богадельни. Еще две-три улицы с разбитыми грязными дорогами и жалкими домиками, и вдали показалась пристань. Их встретили криком чайки. С реки вначале повеяло освежающей прохладой, но чем ближе они подходили к цели, тем сильнее чувствовался тяжелый запах рыбы, дегтя, каменного угля, смолы и дыма.
У причалов грузились судна с боеприпасами, сеном, рыбой. На берегу были навалены бочки, тюки и ящики. Кругом сновали люди: грузчики, рыбаки, военные матросы и красноармейцы.
Разыскивая Каланчу, Колька и Наташа оказались вблизи трактира. Из его раскрытых окон доносилась надрывная игра разбитой шарманки и зурны. Потом ее заглушила разудалая песня. Колька подбежал к окну, заглянул в помещение. Пел мастер Грачев. Он стоял с большой кружкой в руке в окружении завсегдатаев портовых кабаков.
Мастер повернулся к окну. Возможно, он посмотрел случайно, но Колька отпрянул в сторону, схватил Наташу за руку и потащил ее от трактира.
Наташа спотыкалась, с трудом поспевала за ним, наконец, она взмолилась:
— Ты мне очень больно сдавил руку, Коля!
Колька спохватился и отпустил ее ладонь.
— Фу ты, — с облегчением вздохнул он. В горле у него пересохло, на верхней губе выступили капельки пота. — Там мастер.
— А Каланча?
Колька остановился.
— Ты что? Неужели он в пивнушке может сидеть?
Прелесть утра для них была утрачена. Они не замечали крикливых и веселых торговок пирогами с требухой, персов и армян у своих шерстяных товаров, киргизов с неразлучными верблюдами, на которых они приезжали из далеких бескрайних степей.
Встреча с мастером взволновала Кольку. Наташа захотела его отвлечь и предложила:
— Пойдем на представление.
В кругу смеющихся зрителей гибкий, как змея, цыган боролся с большим бурым медведем.
Возбужденные, разгоряченные люди размахивали руками, кричали:
— Потапыч! Вали его!
— Наддай ему! Наддай!
И тут Колька вдруг увидел Каланчу. Забравшись на воз с сеном, он подпрыгивал и что-то кричал.
Колька и Наташа с трудом выбрались из толпы и позвали Васю.
— Сейчас, — отмахнулся он и слез только тогда, когда медведь под ликующие крики был объявлен победителем.
— Мишку-то накачали самогонкой, — захлебывался от восторга Каланча, — вот будет потеха, коли Потапыч начнет буянить!
— Ладно об этом, ты о деле, — прервал его Колька и вытащил записку.
— Ты зачем звал?
Вася покосился на Наташу.
— Говори при ней. Кто такой «Р.К.»?
— Ладно, потопали, — решительно заявил Каланча и повел друзей к угольной куче. Здесь им никто не мешал.
— «Р.К.» — это Рыжий козел. Он обещал… — Вася огляделся, понизил голос, — он обещал одному типу, а я это пронюхал, кое-что вывезти с завода.
Колька и Наташа широко раскрыли глаза.
— Слухай дальше. А переправить уворованное должны у музея или у трактира в порту в закрытой корзине, через женщину. Я точно все запомнил. Соображаешь?
— Что мог Грачев вынести с завода? И кто эта женщина? — недоумевал Колька.
…Как действовать дальше, обсуждали недолго. Установили наблюдение за трактиром. Следили, прячась за железнодорожным вагоном.
Земля дышала жаром. Горячее солнце раскалило металл. Дышать было нечем.
О чем только ни переговорили за полтора часа, пока, наконец, нетвердо держась на ногах, из трактира вышел мастер под руку с бритоголовым невзрачным мужчиной. Это был тот самый человек, которого Каланча прозвал «типом». Никакой корзины у них не было. Не видно было и женщины.
Колька подозрительно посмотрел на Каланчу.
— Разыграл?
Каланча вскинул чуб, выставил вперед левое плечо, словно собирался драться…
— За кого ты меня принимаешь?
— Мальчики, — окликнула их Наташа. — Мальчики, смотрите.
Из трактира, переваливаясь на коротких ногах, показалась полная женщина с закрытой корзиной в правой руке.
— Тс-с-с, — прошипел, вытягивая трубочкой губы, Вася и, стараясь остаться незамеченным, устремился за женщиной. За ним осторожно последовали Колька и Наташа.
И вдруг вся толпа загудела. Мимо подростков, крича и толкаясь, бежали мужчины, женщины и дети.
— Батюшки-светы, — причитала какая-то старуха, беспомощно мечась по улице. — Батюшки-светы…
— Что случилось, бабка? — подскочил к ней Каланча. — Пожар, что ли?
— Медведь сорвался с цепи, родные! Озверел от самогонки. Ужасти!
Каланча, Наташа и Колька, забыв о мастере и женщине, помчались вместе с другими.
На следующий день друзья приехали на работу задолго до начала смены. Договорились между собой: как бы Рыжий козел ни придирался, сдерживаться, не показывать вида, что это их волнует.
Больше всего Колька беспокоился за Васю: не сорвался бы!
— Не связывайся с ним, потерпи!
— Он меня честить будет, а я молчи!
— Выгонят нас — легче будет? А перетерпим — переберемся на стапеля или в другой цех.
Кольку поддерживали Генка и Наташа. Каланча, ворча и огрызаясь, смирился.
…Как всегда, в тонких лучах солнца играла пыль. В дальнем углу цеха что-то погрохатывало. Подростки у конторки ожидали, пока мастер выдаст им «орудия производства».
Мимо прошла Ефросинья Ильинична.
— А-а, ребята! — лицо ее собралось в лучистые морщинки. — Спасибо вам, помогли. Слыхала, мести больше не станете, с повышением!
Слова старушки прозвучали полной неожиданностью. Но расспросить ее никто не успел. Подходил Грачев. Ефросинья Ильинична, оставив друзей в недоумении, торопливо удалилась.
Мастер поскреб небритый подбородок.
— Ну-с, работнички, на вагонетку! Стройматериал возить станете. — Он указал в конец цеха на гору старых бревен и досок. — И чтоб без пакостей! Пошли!
Но тут Грачева кто-то позвал. Он отошел.
— Интересно, что он передал вчера в корзине? — шепотом спросила Наташа.
— Молчи, — оборвал ее Колька.
— Хорошо, хорошо… Но почему он нас на вагонетку?
— Откуда я знаю.
— Каверзу затеял, убей меня бог, — тихо сказал Каланча.
— Все возможно, — печально согласился Генка.
— Тогда смотреть в оба, — скомандовал Колька, — не пищать и не сдаваться!
Мастер вернулся.
— Чего стоите? Гудок давно прогудел, а вы лодыря гоняете!
Это было ложью. Сигнал к работе прозвучал две-три минуты назад. Но Колька и его товарищи проглотили обиду и бросились к вагонетке.
Бревна и доски грузили по двое. Без рукавиц было неудобно, но трудились на совесть. Не замечали, как на руках появились ссадины. Каланча прищемил палец, а Колька ободрал кожу на ладони.
Пострадавшие не жаловались, не ныли, Колька изредка подбадривал:
— Ничего. Это с непривычки. Завтра пройдет.
Каланча взвалил на плечо большую доску.
— А мы тоже не последние! — кричал Генка и тянул в каждой руке по деревянному бруску.
Незаметно на вагонетке выросла целая пирамида. Подростки с удивлением и радостью смотрели на дело своих рук: уж слишком бревна были большие, как они их погрузили?
Но радость неожиданно была омрачена.
Мастер уже издали грозил пальцем за короткую передышку.
— Это нечестно, — часто дыша, проговорила Наташа. — Несправедливо! Мы же не машины.
— Ох, и человечина, — разозлился Каланча. — С ним в два счета грыжу наживешь!
— Подумайте только, музыканты, — рассуждал Генка, — передохнуть не дает. Нашел себе рабов!
Мастер быстро приближался к ребятам. У Генки не выдержали нервы:
— Сейчас он наорет. Ну его, тронулись!
Каланча, склонив набок голову, выжидающе посматривал на Кольку. По напряженному лицу друга он понял: тот что-то обдумывает. Колька сжал губы и отрывисто бросил:
— Не торопиться!
— Но он из нас лепешку сделает, — возразил Генка.
— Нельзя ему давать повадку. А то сядет на голову.
Колька уже знал, что они будут делать. Мастер хочет загонять их, а они должны не допустить этого.
— Послушайте, — поспешно заговорил он. — Подождем и как только он приблизится — сразу поедем. Он ничего с нами не сможет сделать.
— Здорово сообразил! — одобрил Каланча. — Будем мотать Рыжего козла, пока до него не дойдет, что мы тоже люди-человеки.
Друзья положили руки на вагонетку. Несмотря на шум в цехе, ребятам казалось, что они слышат каждый шаг приближающегося Грачева.
И вдруг Колька свистнул. Ребята дружно толкнули. Когда мастер подбежал к вагонетке, она плавно катилась по рельсам. Он шел сбоку, иногда спотыкался и кричал.
— Вас палкой подгонять нужно. Лодыри, бездельники!
Ребята, не отзываясь, продолжали свое дело. В глубине их глаз прыгали искорки радости и торжества. А весь вид как бы говорил: «Мы очень заняты. Мы трудимся. Нам непонятно, чего от нас хотят».
Так повторялось несколько раз. Погрузив вагонетку, подростки разрешали себе короткую передышку. Мастер издали грозил кулаком, но бежать к ним не рисковал — знал, что вагонетка тронется в путь.
Рабочие, наблюдавшие за их борьбой, посмеивались. В случае чего, они решили не дать подростков в обиду.
К концу смены грузчики очень устали. Сказался и непривычный тяжелый труд, и скрытая борьба с мастером. Одну вагонетку загрузили уже без особого внимания, кое-как. Посреди цеха груз свалился с вагонетки. С треском полетели доски, поднялась пыль.
Вблизи оказалась Ефросинья Ильинична.
— Пресвятая матерь божья, заступница, — скороговоркой шептала она, помогая ребятам.
Мастер, конечно, оказался тут как тут.
— Допрыгались, — кричал он, — проход завалили. Гнать вас надо, орясины!
И здесь с Ефросиньей Ильиничной произошло что-то необыкновенное. Впервые за долгие годы маленькая, тихая старушка подняла голос на мастера.
— Чего ты на них взъелся, антихрист! И где проход загорожен? Чего наговариваешь? Ребятня едва на ногах держится. Целый день ворочают бревна, а он… Побойся ты божьего гнева!
— Не твоего ума дело, старая! Без тебя разберемся.
— Будет придираться, Константиныч, — старался успокоить мастера подошедший автогенщик Козырев. — Аль не выспался?
— Мы неправильно погрузили, — волнуясь, объяснил Колька. — Мы сейчас все исправим. Сейчас же.
Грачев овладел собой, но в тоне, с которым он предложил подросткам зайти после работы в конторку, звучала угроза.
…С помощью автогенщика вагонетка вскоре была вновь загружена.
Однако злоключения друзей на этом не кончились. К большой усталости примешивалось волнение в ожидании предстоящего разговора.
Минут за пятнадцать до гудка Каланча разлегся на досках и объявил:
— Хватит ишачить!
Его поддержал Генка и немедленно расположился рядом. Наташа опустилась на бревно и, обхватив руками коленки, склонила на них голову.
Колька перевязывал проволокой отскочившую от ботинка подметку. Мысли одна тревожнее другой волновали его. Рыжий козел упорно выживал их из цеха. Пожалуй, Генка прав: как они ни будут стараться, вряд ли Грачев изменит свое отношение к ним.
— Да, — тяжело вздохнул он.
— Коля, ты что? — с тревогой спросила у него Наташа.
— Ничего, — с раздражением отвернулся он.
«А не сходить ли к Глебу Дмитриевичу? Подумает — жаловаться пришел, трудностей испугался», — думал Колька.
— Эй! — донесся до них голос Козырева. — Давай сюда.
Он спешил в заводоуправление и попросил ребят навести порядок на его рабочем месте.
— Опаздываю. Помогите, друзья.
Вся команда с готовностью откликнулась на просьбу автогенщика: ведь он защитил их.
Колька и Каланча откатил с дороги баллон с кислородом. Наташа и Генка аккуратно сложили груды обрезанных угольников. Осталось убрать карбидную установку. Она передвигалась на колесиках, и отвезти ее в сторону не составляло большого труда.
К ним подбежал подручный клепальщика Виктор с какой-то деталью в руке.
— Ребята, где резчик? Срочно надо обрезать эту штуковину.
— Ушел он, — ответил Каланча.
— Тогда пустите газ. Я сам отрежу.
— Послушай, сыч, — обратился Каланча к Кольке, — ты держи эту штуковину, а я откручу вентиль.
Но усилия его были тщетны. Каланча разгорелся, схватил гаечный ключ. Изо всех сил он нажал на вентиль. И вдруг наружу вырвался газ. Неприятный, одуряющий запах ударил в нос.
— Резьбу сорвал! — отчаянно крикнул Виктор.
Все старания остановить струю не помогали. Газ шел с буйной силой, словно злой дух вырвался на свободу после тысячелетнего заточения.
Подростки и Виктор бегали кругом, пытаясь перекрыть вентиль. Но едкий запах все больше и больше распространялся. Никто уже не мог находиться вблизи карбидной установки. Все удалились на несколько шагов, испуганно прислушиваясь к зловещему свисту.
«Теперь мастер обязательно нас выгонит», — с тоской подумал Колька.
Грачев уже спешил к месту происшествия.
Газ перекрыли. После этого Грачев удивительно тихо сказал расстроенным подросткам:
— Задавить бы вас всех!
Мастер собрался раздуть историю с газом. Он подготовил приказ об увольнении молодых рабочих «за нарушение революционной трудовой дисциплины и хулиганства».
Но начальник цеха инженер Хламов разобрался в деле и ограничился выговором.
…Один за другим уходили дни. Грачев продолжал придираться к друзьям. Самая грязная и неприятная работа поручалась им.
— Мы балансируем, как на проволоке в цирке, — определил их положение Генка.
Работа теряла для них интерес. Десятки раз они готовы были взбунтоваться, выговорить Рыжему козлу все, что думали о нем, но сдерживались, боялись потерять место.
Однажды в обеденный перерыв, когда они ели и вели мирную беседу, Генка, очищая картошку, сказал:
— А знаете, как нас Рыжий козел прозвал?
Все с любопытством уставились на него.
— Дворницкой командой!
Каланча, обсасывая хвост селедки, пробурчал что-то злое. Колька и Наташа посмеялись. Разделавшись с хвостом, Вася вытер пальцы о штаны, выпил кружку воды. Обед был закончен, и он не знал, что бы такое придумать. Внимание его привлекли лежавшие рядом железные бочки из-под горючего. Постукивая по загудевшей бочке черенком метлы, Каланча задумчиво почесал затылок.
— А неплохо бы чего-нибудь сообразить этакое веселое, вроде цирка! Как, сычи? Возьмем тару и айда, почешем.
Все переглянулись.
— Да-а, — неуверенно протянул Генка, — а от мастера не попадет?
— Обед! Какое его дело?
— Верно, — загорелся Генка. Он уже видел себя знаменитым наездником. — Музыканты, живо! Наташа — за судью. Она не сможет — девочка.
Наташа показала ему язык.
— Видал?
Выбрали ровное место, где не мешали железные листы. Выкатили четыре бочки и вскочили на них. Бочки, как живые, вывертывались из-под ног. Но неудачи никого не огорчали. Подростки с еще большей горячностью принимались за дело. Генка свалился и ушиб локоть. В другое время он немедленно поднял бы шум, но теперь даже не пожаловался.
— Я обуздаю непокорного скакуна, — распалясь, кричал он, — мы не таких «мустангов» объезжали в прерии!
— Нос не разбей, — отвечала раскрасневшаяся Наташа, — тоже, ковбой.
Ей казалось, вот-вот она овладеет катанием на бочке. Нужно лишь получше приноровиться. Девочка бесстрашно прыгала на гремящего «коня», но тот оказывался с «норовом», и она летела на землю.
Колька и Каланча действовали без слов. Они ничего не говорили, но объявили друг другу соревнование. Глаза их блестели от волнения.
За ними уже давно наблюдал в окно конторки мастер. Вначале он хотел прекратить игру, даже снял с гвоздя замасленную кожаную кепку, но передумал и улыбнулся: «Пускай, может, снова натворят что-нибудь, тогда…»
В спортивной суматохе стали вырисовываться более ловкие. Колька предложил:
— Давайте по очереди выступать.
Согласились.
Всех удивил Генка. Он первым выкатил на своем «мустанге», балансируя широко расставленными руками, часто-часто перебирая тонкими ногами.
— Джигитовка, — восторженно кричал он. — Учитесь у старших, — и, забыв осторожность, шлепнулся под общий смех на землю.
Наташа, в свою очередь, вскочила на «рысака», прокатилась по пролету.
— Ну, как? — гордо спросила она у растиравшего бок Генки.
— Ничего особенного, — ответил тот.
Больше всех горел нетерпением, ожидая своей очереди, Каланча. И она наступила. Боком подкрался Вася к железной бочке, будто к горячему скакуну, и вскочил на нее. Увертливый и смелый, он вызывал одобрение у своих друзей. До чего уж Генка был убежден в своем превосходстве, и тот нехотя процедил:
— Ничего… Да-а-а, ничего…
А Каланча рывком головы откидывал со лба свой огненный чуб и хрипло, словно дразня, напевал песенку Минора:
Он безбожно фальшивил. Генка болезненно морщился, а Каланча от души хохотал.
На середину площадки выехал, наконец, и Колька. Он решил показать новое. Разогнав бочку, на ходу соскочил с нее, опять вспрыгнул. Такого класса высшей «верховой езды» никто еще демонстрировал.
Каланча не захотел примириться с первенством Кольки.
— Дуем по цеху! Кто дальше! — размахивал он руками.
Мысль прокатиться по центральному пролету несколько озадачила, но не надолго. Подростки были уже в том состоянии, когда все кажется легко осуществимым.
Все стали у своих «рысаков». По Колькиному сигналу:
— Аллюр три креста! — грохоча ринулись вперед.
— А ну, давай в сторону! — кричал встречным Каланча.
— С дороги! Берегись! — вторили другие.
— Вперед, джигиты! — визжал Генка и задел вышедшего из-за угла человека.
Трудно описать состояние друзей, когда они узнали начальника цеха.
У Генки зашевелились волосы на голове.
— Про-про-стите, — лепетал Минор.
Из конторки выскочил ликующий мастер: попались! Грачев схватил Генку за руку.
— Что, допрыгались, пакостники?
Каланча, Колька и Наташа поспешили к Минору, готовые разделить его участь.
Начальник цеха сказал что-то мастеру и ушел.
— Отпустите меня… — просил Генка.
— Отпущу, отпущу! — многозначительно бросил мастер и, оттолкнув Генку, побежал нагонять начальника цеха.
Ребята вышли из заводских ворот не как всегда — веселой, шумной стайкой. Не было ни громких шуток, ни беззаботной болтовни. Никто не торопился, как обычно, к трамваю. Медленно, вместе с потоком рабочих вышли ребята из проходной и, не договариваясь, тихонько пошли домой.
В том, что случилось что-то очень серьезное, никто не сомневался. Мальчишки были убеждены: теперь их наверняка выгонят из цеха. Наташа не соглашалась. Генка ругал мастера. Каланча задумчиво почесывал затылок и время от времени поплевывал.
Кольку страшили последствия этой истории. Что скажут Глеб Дмитриевич, Мария Ивановна и Ольга Александровна?
А мальчишки? Если узнают, что Кольку и его друзей вытурили с завода, мальчишки всего города будут смеяться над ними. В ушах у Кольки уже звучали ехидные вопросы:
— Наработались? Без году неделю — и вылетели?
Впрочем, черт с ними, с мальчишками. Главное, не суждено им, как видно, принять участие в ремонте кораблей.
Шел пятый час. День стоял знойный, безветренный. Ребята, не замечая духоты, шагали посредине улицы, стиснутой одноэтажными домиками, и каждый думал о своем.
Генка не мог долго огорчаться. Он догнал Кольку, подбрасывая камушек в руке.
— Не падай духом. Я тебе вот что скажу: если повезет и останемся, то мы еще ого-го как покажем себя!
— Убей меня бог, — заговорил вдруг Каланча, — идем как похоронная процессия. Ну что это такое?.. Послушай, Колька, плюнь ты на хрыча…
— Выгонит он нас.
— Ну и пущай. Просто он гад и контра. Его бы проучить. Ежели бы мы не старались, а то из кожи лезли вон. А что толку?
— Подожди, Вася. Дай обдумать.
— А чего голову ломать? Думай, не думай, знаю одно: больше я, сычи, не ходок на завод.
— Этого ты не сделаешь, — обернулся к нему Коля. — Это значит — сбежать!
— А раз так, — круто переменил Каланча, — нечего нос вешать. Идем к Марии Ивановне.
— Верно, — подхватил Генка, — расскажем ей все.
…У Марии Ивановны сидела мать Генки — Берта Борисовна. Они взволнованно разговаривали и при появлении ребят умолкли. Мария Ивановна велела им пройти на кухню и кушать суп.
— Мы не хотим есть, мама. Мы пришли посоветоваться с тобой, — выступила вперед Наташа.
— Потом. Гость у меня. Идите на кухню, — Мария Ивановна плотно прикрыла дверь, но сквозь тонкие доски доносился голос Берты Борисовны. А то, о чем она говорила, заставило ребят временно забыть о своих неприятностях.
— Нет, нет, Мария Ивановна. Вы не правы. Мы не пренебрегаем приобщением Геннадия к труду. Конечно, сын музыканта мог бы найти себе более достойное занятие, чем быть чернорабочим. Это не мой идеал… Но… но сейчас, поверьте, основная причина в другом.
Генка жалко улыбнулся.
— Ничего нет зазорного в том, что они трудятся на заводе. Меньше баловать на улице станут. Да и пора им, Берта Борисовна, понемногу пособлять нам. Время такое. Совсем нелегко жить-то.
— Но у нас, Мария Ивановна, на руках тяжело больной. Я работаю. Стакан воды подать некому, понимаете?
Разговор стал вестись тише, и друзья больше ничего не услышали. А через несколько минут Мария Ивановна, проводив Берту Борисовну, вошла в кухню:
— Почему суп не съели? Не вкусный?
— Нет. Не хотелось, — ответил Колька.
— Ну, чем расстроены? Стряслось что-нибудь?
— Не получается у нас на заводе, не выходит, — Колька запнулся. В тишине комнаты было слышно сопение Генки. — Понимаете, мы хотим, чтобы было лучше, а у нас все наоборот, и наоборот. Не везет как-то…
…Обо всем рассказал Колька. Не умолчал и об ошибках «дворницкой команды». В голосе звучала обида на мастера:
— Все метем да возим, хоть бы что-нибудь другое…
— С метлой только и ходим, — с огорчением подтвердили другие.
— О мастере, — начала Мария Ивановна, — мне трудно судить. Я о другом, ребятишки… А ребятишки ли вы? Не выросли ли из коротких штанишек? Гена, у тебя сколько пар штанов?
Генка смутился, залился до ушей пунцовой краской, покосился на Наташу, буркнул:
— Одна.
— И у Коли, и у Васи не больше. Не наступило ли время подрабатывать? Вы обижаетесь: не по сердцу, мол, работу дают, «дворницкая команда»… А мы вот всю жизнь дворниками да няньками ходили около буржуев, а вот сейчас для себя метем. Настоящую жизнь строим. И не для того погибли твой отец, Наташа, и твои родные, Коля, чтобы вы пренебрегали трудом. Намедни, на митинге слышал, что вам, нынешней поросли, придется мировую революцию строить, а ее белыми руками не сделаешь.
Седые волосы из-под косынки Марии Ивановны выбились, сурово обрамляли усталое, умное и доброе лицо.
Ребята молчали. Мария Ивановна хотела продолжить, но увидела в окно Ефросинью Ильиничну и пошла навстречу ей.
Когда женщины вошли в сени, до друзей донеслось:
— Душемотатель, — рассказывала старушка. — Давеча похвалялся: тюльку, говорит, всю выгнали с завода. Это ребят-то.
— Идите сюда, — позвала их Мария Ивановна.
— Как же теперь быть? — сокрушался Колька.
— Помоги нам, мама! — горячо попросила Наташа. — Мы не хотим уходить с завода.
— А мне наплевать, — выкрикнул Каланча. — Наплевать!
— Помолчи, — бросился к нему Колька. — Помолчи… Мария Ивановна, что же нам? Как быть?
Мария Ивановна задумчиво разглядывала подростков. Ей искренне было жаль их, но она не собиралась выступать в роли няньки. И мягко объяснила:
— Ничего… Займитесь-ка сами. Вы у меня толковые. Да и пора перестать ходить в коротких штанишках.
Ефросинья Ильинична в душе не согласилась с ее словами. Ей думалось — надо помочь подросткам, но, встретив предупреждающий взгляд Марии Ивановны, промолчала.
— Хорошо, — повернулся к друзьям Колька, — хорошо. Мы не сдадимся!
Слова его прозвучали, как клятва.
И все же хмурым утром, когда небо обложило свинцовыми тучами и накрапывал мелкий тоскливый дождик, юным рабочим пришлось распрощаться с заводом. Оформление не заняло много времени. Получив расчет, подростки сдали пропуска, вышли из проходной и присели на знакомые якоря.
— Вот и все! — подставляя ладонь под дождевые капли и разглядывая их, печально промолвила Наташа.
— Попасть было труднее, — сказал Колька.
— Вышибли! Коленкой поддали — и вышибли, — процедил сквозь зубы Каланча.
Только сейчас ребята со всей остротой почувствовали глубину постигшего их несчастья. Многое отдали бы они, чтобы вновь оказаться на заводе. Там, за забором, шла жизнь, которая как никогда раньше привлекала их.
— Да-а, — горестно протянул Колька, — ничего не могу придумать!
— Говорю тебе, давай вздрючим мастера, — искренне, без намеков на шутку, в который раз настойчиво предлагал Каланча.
Колька только отмахнулся рукой.
Из проходной вышел с перебинтованным пальцем Виктор. Держа перед собой палец, подошел к ребятам:
— Что, семечки лускаете?
Коля нехотя ответил:
— Лускаем. А тебе что?
Виктор кивнул на завод.
— Жаль?
Мальчишки и девочка отвернулись… «Что ему нужно, — с горечью подумал Колька. — Тут и так кошки скребут на сердце, а он еще привязался со своими дурацкими вопросами».
— Ладно, отворачивайтесь, молчите. Знаю — жаль.
Вася со злостью бросил:
— Ну, дык катись колбаской по улице Спасской…
— Тише, тише. Не пузырься. А что сделать, чтобы остаться, знаешь?
Все с интересом посмотрели на паренька.
— Слушайте, герои. Сходите-ка к Грачеву. Он сегодня дома, болеет. Ну, ну, тише. Не артачьтесь, выслушайте. Потолкуйте с ним. Он — сила. Может и обратно взять. Только с умом надо, подмазать придется. Хоть и противно, а другого выхода нет.
От такого предложения у Генки глаза округлились, как у совы, а Каланча яростно ударил себя в грудь:
— Провалиться мне сквозь землю девяносто девять раз, если моя нога появится у этой гидры. Да еще подмазывать…
— Дурак ты рыжий, — рассердился парень. — «Сквозь землю!». Твое дело — хошь иди, хошь нет. Работать не станешь, жрать нечего будет — не таким лазарем запоешь… Ты вроде более серьезный малый, — повернулся он к Кольке, — сходи к мастеру, ничего от тебя не убавится…
Виктор покачал в воздухе больным пальцем, подул на него и ушел, даже не взглянув на Васю.
Колька посмотрел на своих товарищей. Чувствовал, не захотят пойти к Грачеву. А ему разве хочется? Но если надо? Конечно, «подмазывать» мастера они не станут, не те времена. Ну, а сходить к нему можно и нужно. И он решил действовать.
— Пошли!
Наташа ужаснулась:
— Коля!
У Каланчи перекосилось презрительно лицо.
— А этого не видел? — показал он кулак.
— А ты, Минор? — Коля повернулся к Генке.
Генка растерянно теребил вихор.
— Значит, не хотите? — Колька резко взмахнул рукой и пошел.
Такого крутого поворота никто не ожидал. Когда Наташа спохватилась, Колька был уже далеко.
— Что же это такое, мальчики? Его надо отговорить! Коля! Ко-ля, подожди! — кинулась она за ним.
Но Колька, вместо того, чтобы остановиться, пустился бежать. Он не хотел с ними разговаривать. Ни с кем: ни с Наташей, ни с Генкой, ни с Каланчой. Обида душила его. Они его нагнали у москательной лавки.
— Чего вам? — остановился он. — Чего вам нужно?
— Зачем ты идешь к нему? — допытывалась Наташа. — Он выгнал нас. Он посмеется над тобой!
— Посмеется? Пускай только попробует! А не пойти нельзя. Не могу я так уйти с завода. Неужели вы не понимаете? А… ладно! Как хотите, ваше дело — валяйте домой.
Генке стало жаль оставлять своего лучшего друга в трудную минуту.
— А что, если Колька прав? Я с тобой. Понимаешь, я вспомнил, какие у мастера кулачища.
Наташа и Вася, постояв немного, тоже тронулись за Колькой.
За забором деревянного дома, в котором жил мастер Грачев, раздавалось хрюканье и визжание свиней, тявканье собак.
Колька осмотрел свою команду, лица у всех были серьезными. Он постучал в калитку.
Они терпеливо ждали. Перестало накрапывать. Тучи отнесло за реку. Там стояла серая стена дождя, а здесь, под лучами выглянувшего солнца, все ожило, посветлело.
Внезапно послышался бабий окрик, и калитка открылась. Перед подростками появилась белобрысая женщина в сарафане. «Жена Грачева», — вспомнил Колька. Скрывая волнение, он спросил, дома ли мастер. Женщина неласково осмотрела их:
— Проходите, да ноги получше вытрите… Паша, к тебе!
Еще с порога они увидели — в большой, мрачной комнате с низким потолком, обставленной громоздкой мебелью, облокотившись о стол, под образами сидел Грачев.
Комнату заполняли полумрак, прохладная тишина и стойкий запах цветов.
Грачев потянулся за икону и вытащил бутылку с водкой.
— Зачем пожаловали? — спросил он, не отрывая взора от стаканчика, куда наливал вино. — Ну, так зачем заглянули? — крякнув, повторил мастер и толстыми пальцами взял помидор.
— Мы хотим на завод!
— Напакостили — и опять туда же?
— Но мы не хотели, — горячо заговорил Колька. — Это не нарочно!
— Важно придумано! А кто хотел, я, что ли?
Колька почувствовал, как стоявшая сзади Наташа глубоко и часто задышала. Если она вмешается, то все будет испорчено.
— Сейчас мы не о том, — заторопился он. — Мы без вас не сможем возвратиться на завод. Вот почему и пришли.
— Верно! Сто девяносто раз провалиться, верно, — подтвердил Вася.
— Ишь, стервецы, — покосился на них мастер и задержал тяжелый взгляд на Наташе. — Хорошо же. — Он выпил. — Ну, раз с повинной, чего ж… Можно в цеховую столовку. Там рабочие нужны.
— А почему не в цех? — строго спросил Колька.
— Других взяли. Некуда!
— А если не пойдем на кухню? — не соглашался Колька.
— Дело хозяйское. Мать, — позвал он жену, — мать, иди сюда.
— Соглашайся, — тихо посоветовал Вася. — В столовке не худо, брюхо петь перестанет.
— Чего тебе? — вошла в комнату женщина.
— Выпроводи гостей!
— А если обманете, — сказала Наташа, — пожалуемся в губком. Вот…
— Идите, идите. Я человек честный.
— Честный?! — начала было Наташа, но Колька дернул ее за рукав:
— Молчи!
Подростки, сопровождаемые женой Грачева, вышли на улицу.
Некоторое время шли молча, потом Колька спросил:
— Почему все-таки он нас взял?
— Испугался, — выпалил Генка.
— Нет, — покачал головой Колька. — Нет. Не то.
…Ни он, ни другие не могли знать, что Мария Ивановна рассказала Глебу Дмитриевичу об увольнении, и тот вмешался в эту историю. Не знали они и о другом: чтобы не отменять приказ, их решили пристроить в цеховую столовую.
— Во всяком случае, — заключил Колька, — мы сами добились возвращения на завод.
В трех котлах булькали щи, на длинных черных противнях, шипя и стреляя, жарились небольшие куски рыбы. На кухне стояла духота, пахло перегорелым маслом. Старший повар Степан Степанович Кочкин, в прошлом солдат, а ныне одноногий инвалид, сидел на высокой бочке из-под капусты и зорко следил за своими подчиненными. По натуре мягкий, но вспыльчивый, Степан Степанович не терпел небрежности в работе. Поставил он у себя дело на военный лад и строго следил за точным выполнением своих приказов.
…Вот он заметил непорядок. Красное от жары и пара лицо его сердито задвигалось. Он быстро соскочил с бочки и, стуча деревяшкой, подбежал к крайнему котлу. Так и есть. Повариха, толстая Зинка, не досыпала в котел картошки!
— Сорока-вертихвостка! За такое на трое суток на губу… Колька! Мундиры сняли?
Колька, как и его товарищи, за несколько дней привыкнув к порядкам дяди Степы, вытянулся по-военному и отчеканил:
— Так точно, сняли!
— Ко мне шагом арш!
Кольку эта игра забавляла. Сохраняя серьезность на лице, он подхватил ведро с очищенным картофелем и, выбрасывая вперед босые ноги, зашлепал по полу.
— Стой, — сурово пробасил повар. — Промыл картошечку?
— Забыл, Степан Степанович!
— Кругом арш, исправляй!
Засыпав в котел промытую картошку, старик начал сокрушаться:
— В Зинке никакого понятия нет, ни в военном деле, ни в приготовлении продукта. Один пар в голове.
Рассуждения о Зине не мешали Степану Степановичу, прикрыв по привычке один глаз, наблюдать за действиями своих помощников — судомоек, кухонных рабочих.
— Колька, — снова крикнул он, при этом открывая второй глаз. — Все к бою готово?
Вопрос означал — все ли миски, ложки и вилки вымыты.
— Все, Степан Степанович!
— Отставить! Так я тебя учил?
— Так точно, готово!
— То-то же!
Теперь — Колька и Наташа знали — Степан Степанович не оторвет глаз от часов. Он внимательно следил за ходиками. Это были старые часы. В помощь гирям висел секач без ручки. Время 11 часов 50 минут.
— На передовую! — крикнул Степан Степанович и ударил деревяшкой об пол.
Все заняли свои места и распахнули двери. Колька, Каланча и Наташа (Генка несколько дней не ходил на работу, дежурил у кровати отца) превратились в подавальщиков. Зал заполнился людским гулом, нетерпеливыми возгласами, звоном посуды.
То и дело слышно было:
— Наташа, вытри стол!
— Коля, унеси грязную посуду!
— Вася, соль кончилась!
Подростки собирали со столов опорожненные тарелки, ложки, вилки. Трудились без передышки, зевать не приходилось. Ребятам приятно было кормить рабочий народ. Не сразу пришло это к ним. Сперва не нравилась им работа. Когда Зина сказала Каланче: — А ну, Рыжий, помоги вынести помои! — Каланча взбеленился.
Зинка хохотала, потом ей надоело слушать его, и она прикрикнула:
— Небось, сам ешь за троих. А работать за одного? А ну, бери бадью, а то доложу Ротному (так все в шутку называли Степана Степановича).
Вскоре ребята полюбили Степана Степановича, свое дело.
…Около часу дня наступал самый торжественный момент. Степан Степанович, постукивая деревянным обрубком и выпячивая грудь, выходил, как он говорил, на смотр. Минуту эту все ждали с удовольствием. Повара любили за то, что не щадил себя для дела.
Степан Степанович поднимал руку и в наступившей тишине по-военному спрашивал:
— Братцы, какие будут замечания?
Большинство дружно, со смехом отвечало:
— Нет замечаний!
— Благодарствуем, Степан Степанович!
Но сегодня, перекрывая голоса кто-то крикнул:
— Соленой рыбы на базаре дополна, а у нас через два дня на третий!
Степан Степанович, не ожидавший такого оборота, растерялся, словно в этом был виноват.
Другой голос зло бросил:
— Спекулянтам лафа, вовсю наживаются.
Повар выпятил колесом грудь, хлопнул деревяшкой о здоровую ногу:
— Учтем, братцы!
Обед продолжался…
Пообедав, Колька, Наташа и Каланча мыли посуду. Они обменивались впечатлениями, шутили и подсмеивались друг над другом. Время от времени, когда шум особенно возрастал, постукивая деревянным обрубком, к ним заглядывал Степан Степанович и сдвигал брови-кустики.
— Отставить разговорчики!
…Ребята домывали последние тарелки, когда на кухню зашел Грачев.
— Все сделано? — спросил он у повара.
— Все!
— Кто повезет? Зинка?
— Нее… эти, — повар кивнул на Кольку и Каланчу.
Мастер мельком оглядел подростков и отвел повара подальше.
— А других нет?
— Нет.
— Ну что ж, где живу, знают… Пущай.
Грачев и повар вышли, оставив ребят в недоумении. Но долго строить догадки не пришлось. Через несколько минут Степан Степанович просунул голову в судомойку и приказал им готовиться к походу — отвезти бочку с помоями на «фатеру» к Грачеву:
— Поросятам, — объяснил он.
На телеге у входа в столовую высилась бочка, накрытая грязной мешковиной. Около нее стоял мастер. Увидев вышедших из столовой Кольку и Каланчу, он вытащил изо рта цигарку и предупредил:
— Шибко не гоните кобылу, старая она. Да и расплещете все.
…Карька была лошадь, что называется, с характером, вела себя в упряжи, как ей вздумается. Понравится — побежит, не захочет — плетется как черепаха. К побоям оставалась равнодушной, но была злопамятна и при первой возможности могла устроить большие неприятности. Обо всем этом скороговоркой предупредила ребят Зинка.
По дороге Колька и Каланча порядком намучились с Карькой. Через каждые триста-четыреста шагов она устраивала передышку. Останавливалась посреди улицы, поворачивала морду в сторону молодых возчиков, сидевших на телеге, прядала ушами, отмахивалась от мух реденьким хвостом, а глаза ее ласковые, полные добродушия, как бы говорили: «Ну что же, друзья, не будем торопиться, отдохнем».
Поездка грозила превратиться для подростков в настоящую пытку. Они стали посмешищем для мальчишек. Те толпами сопровождали их, с громким хохотом обсуждая поведение Карьки.
— Глянь-ка, пятнадцатый раз! — с диким восторгом подсчитывал остановки старой кобылы какой-то босоногий оборвыш. — Цирковая лошадь!
До поры до времени Колька и Каланча, хотя и кипели в душе, но терпели капризы Карьки — они помнили совет Зины. Но когда Карька собралась сделать очередную, семнадцатую остановку, терпение у Каланчи лопнуло. Он взмахнул кнутом и хлестнул лошадь.
Карька тотчас рванула в сторону, мешковина, прикрывавшая бочку слетела, и Кольку с ног до головы окатило помоями.
— Что ты натворил! — возмутился Колька.
Пришлось срочно свернуть к Кутуму. Колька, досадуя на Каланчу, вымылся, прополоскал рубашку и штаны. И все это под обидное улюлюканье оравы уличных сорванцов.
Колька ругал Каланчу — дернуло же его прибегнуть к кнуту. Но Каланча не слушал упреков. Он увлекся какими-то странными действиями. С усилием раскачав бочку, прикладывал к ней ухо и прислушивался.
— Чего ты там творишь? — надевая мокрые штаны, спросил Колька.
Каланча даже бровью не повел. Колька влез на телегу с одним горячим желанием — поскорее избавиться от надоедливо кричавшей ватаги.
— Поехали!
— Постой ты! — оборвал его Каланча и снова вцепился в бочку. — Там, на дне, что-то бултыхается! Рыжий козел все вертелся возле телеги, не спрятал ли он чего в бочку. Не вывозит ли чего с завода?
Но в ту же минуту Колька увидел спешившего к ним по берегу мастера.
— Рыжий козел на горизонте! — бросил он и дернул вожжи.
Карька, умиротворенная долгим отдыхом, охотно затрусила. Колька ничего не успел узнать у Васи, как к ним подбежал возбужденный мастер. Он беспокойно обшарил глазами друзей и угрюмо спросил:
— Почему сюда прикатили! Опять взялись за баловство? А ну живей, живей! — И уже после того, как они выехали на дорогу, деланно сокрушенно говорил: — Я для них старайся, а они где только могут пакостят. Полбочки пролили.
Ворота дома открыла жена мастера. Каланча деловито потребовал у нее ведро.
— Куда сливать? — спросил он: «Сейчас мы узнаем, что там на дне бултыхается», — решил Вася.
Женщина переглянулась с мужем и, не ответив Каланче, неожиданно приветливо пригласила их в дом.
— Идите, идите в избу, небось, устали. А я сама управлюсь. Паша, угости-ка ребят пирогом с рыбой.
Отказ войти в дом не помог. Грачев потащил ребят за собой.
Он усадил подростков спиной к окну двора и сунул каждому по куску пирога.
— Ешьте! — промычал он под нос. Волей-неволей пришлось жевать.
Вскоре жена Грачева позвала ребят. Они выехали за ворота. Каланча отбросил дерюгу. Бочка была пустая.
Через несколько сот шагов повторилась знакомая история. Карька объявила перерыв — остановилась. Приходилось смириться. Но теперь это особенно не трогало. Орава мальчишек разошлась.
Каланча все повторял:
— Ну, дела!..
— А тебе не показалось, Вася?
— Индюку кажется!
— Неужели, Рыжий козел что-то вывозит с завода?
— От этого гада не то еще жди. Вспомни женщину с корзиной.
— Но не железо же он тащит? Кому оно нужно?
— А черт его знает что!
Слова Васи не убедили Кольку. Но спорить не хотелось. Он посмотрел на ползущие по небу тучи. Их становилось все больше. Недостает, чтобы начался дождь. И долго эта проклятая лошадь будет стоять? А небо все больше затягивало. Скрылось солнце. Вот и первая прохладная капля упала на лоб Кольки, известив о приближении непогоды.
Карька недолюбливала дождь и, тряхнув гривой, заторопилась в конюшню.
Последующие дни ребята все шептались о бочке. О своих подозрениях сообщили Наташе и Генке. Те горячо заинтересовались известием.
Генка с душевным трепетом в который раз спрашивал:
— Неужели, правда?..
— Молчок, — шипел на него Вася.
Генка втягивал голову:
— Есть молчок!
Подростки продолжали усердно работать на кухне. Степан Степанович похвалил их, как он говорил «перед строем», то есть в присутствии других работников столовой. Все шло хорошо, но Колька и его друзья думали о другом. С нетерпением ждали они новой поездки и побаивались лишь одного, чтобы Грачев не догадался об их догадках и не послал других.
Больше всех нервничал Генка. Каждую минуту он высказывал новые предположения. То вдруг говорил:
— Рыжий козел все сообразил.
То таинственно сообщал:
— Он следит за нами!
Генка всем так надоел, что Каланча пригрозил отлупить его. Обиженный Генка успокоился…
Подростки уже стали терять надежду. Но как-то Степан Степанович подозвал Кольку.
— Седни до обеда в поход к мастеру. Фураж отвезете поросятам! Да не задерживайтесь, чтобы поспеть к раздаче.
К их отправлению, как и в прошлый раз, пришел Грачев.
Колька и Каланча избегали лишний раз смотреть на него, боясь себя выдать. Подростки суетились: только бы мастер не догадался.
Но он не обращал на Кольку и Каланчу внимания и быстро ушел.
Отъехав от завода и, убедившись, что мастер не следит за ними, мальчики свернули в первый переулок, где, по словам Генки, он видел старую, пустую бочку.
— Туда все сольем, проверим и обратно.
Но кроме уток, блаженно крякавших в больших лужах, и кур, что спрятались от жары в тень, ничего не было.
— Где же твоя бочка? — с возмущением спросил Колька.
— Я перепутал. Это в другом месте. Поехали!
Только друзья свернули за угол, навстречу им вышел мастер.
— Где вас опять носит?
Ребята промолчали. Обескураженные и недовольные въехали они во двор мастера.
Жена Грачева встретила их холодно. Она не улыбалась, не предлагала им отдохнуть или отведать пирога. Бросила им ведро и указала, куда сливать из бочки. Мастер ушел в дом.
Черпая помои, Колька и Каланча с нетерпением ждали, когда они доберутся до дна. Они совсем забыли о жене мастера, которая изредка бросала на них быстрые взгляды. Но вот последнее ведро и перед их глазами — одни остатки картофельной шелухи.
Колька вдруг почувствовал, что устал от напряжения, от ожидания. На мгновение ему показалось, что он увидел мелькнувшую усмешку на лице Грачевой. Но в этом он не был убежден. Возможно, ему только показалось.
Мария Ивановна вставала очень рано. Надо было подготовить Кольку и Наташу к заводу, собрать им завтрак и сварить на ужин какой-нибудь суп.
Продукты по карточкам выдавали нерегулярно. Город все еще находился на строгом пайке и испытывал острый недостаток в продовольствии. Надо было думать и о Каланче, который уже вышел из детдомовского возраста и нуждался в особом присмотре.
Мария Ивановна видела, как ребята стремятся к труду, добиваются права стать полноценными рабочими. Уже не раз она намеревалась побывать в столовой, где они работали. Сегодня она решила сходить туда.
Обо всем этом никто из подростков не подозревал.
Мария Ивановна предполагала прийти в столовую в первой половине дня, но задержалась. Только в четвертом часу она направилась на завод. Столовую уже закрыли. Она постучала. На стук появилась веселая Зинка. Толстушка, не дав себе труда выслушать Марию Ивановну, весело объявила:
— Обедов нет, все подчистую съели!
— Мне к повару Степану Степановичу.
Зинка поправила свои кудряшки.
— Он пошел в лечебницу, на ногу жаловаться, мозжит она у него.
Мария Ивановна кивнула головой.
— Хорошо, хорошо. Я мать Наташи и Коли, и мне хотелось бы поглядеть, как они у вас тут…
— Коля, Наташа, к вам пришли! — крикнула Зина.
Мария Ивановна застала подростков за мытьем полов в обеденном зале. Колька и Каланча неумело выжимали тряпки. Наташа скребла половицу. Неподалеку от них, рядом со сдвинутыми к стене столами и скамейками, трудилась уборщица. При виде Марии Ивановны ребята почему-то смутились.
Мария Ивановна ободряюще улыбнулась:
— Я вам не помешаю?
Колька тихо ответил:
— Нет, тетя Маша.
Зинка уже успела разнести по кухне весть о приходе матери Наташи и Кольки, и в раздаточное окно высунулись лица судомоек.
Мария Ивановна осмотрела зал. Он имел неприглядный вид: стены давно не белились, потемнели, окна грязные.
Осуждающе покачав головой, Мария Ивановна подозвала Наташу. Наташа сразу поняла, что предстоит неприятный разговор.
— Как же вы, доченька, с этим миритесь? Народу у вас хватает, а порядку мало…
— Тише, мама, — умоляюще попросила Наташа. — Люди обидятся!
Но Мария Ивановна не собиралась молчать.
— Обидятся? На кого? На себя? Смотри, как плакаты мухами засижены. А паутина по углам. И ни одного цветка в зале… Эх вы…
Кто знает, во что вылился бы разговор, но в коридоре послышался стук деревяшки, и в зал вошел Степан Степанович. Он был не в духе.
— Кто скомандовал прекратить уборку? — не обращая внимания на чужого человека, грозно нахмурил он брови-кустики. — А ну, за работу!
Его немедленно послушались. Только тогда Степан Степанович, прикрыв один глаз, другим испытующе вперился в Марию Ивановну.
— Что нужно?
Мария Ивановна поздоровалась и объяснила причину своего появления.
Узнав, что женщина приходится близким человеком подросткам, Степан Степанович смягчился и пригласил ее к себе в клетушку. Беседа вначале протекала мирно, но услыхав от Марии Ивановны ее замечания, Степан Степанович вспылил.
— Отставить вредные разговорчики! Голова кругом ходит, как бы накормить людей. Не до жиру…
Трудно было Марии Ивановне успокоить его.
— Степан Степанович, милый вы человек, — говорила она. — Вы много делаете, но разве худо зал привести в порядок? Поверьте, народ будет вам очень благодарен.
— Я что… Я не против. Только с какого фланга начать наступление?
— Найдете немного мелу? Ну, а остальным я вам подсоблю…
Через два дня рабочие корпусного цеха с удивлением наблюдали, как к цеховой столовой подъехала телега, нагруженная домашними цветами. Это Мария Ивановна вместе с Колькой и Наташей обошла квартиры рабочих, и их жены уступили часть цветов столовой.
За ночь работники столовой выбелили зал, вымыли окна. И помещение на глазах у всех преобразилось. Колька, Наташа и Каланча обернули цветочные горшки бумагой.
Степан Степанович был очень доволен. Тут и там раздавался бойкий стук его деревянного обрубка.
— Как к параду готовимся! — весело объявлял он.
…А через месяц стало известно, что Кольку, Каланчу и Наташу переводят в заклепочный цех. Для ремонта буксира не хватало заклепок, цех не выполнял задания, он нуждался в рабочих.
В числе других решили послать туда и подростков, которые настойчиво просили об этом.
— А ну, повернитесь, покажитесь, что за птахи? Годитесь ли мне или балластом будете? — такими словами встретил ребят Михаил Федорович Зайченко — высокий мужчина, с живыми глазами и энергичным лицом.
Подростки смутились. У Кольки сдвинулись брови. Каланча обиженно сжал брови. Одна лишь Наташа с интересом рассматривала прессовщика и смело сказала:
— Вы, как Тарас Бульба сыновей нас встречаете.
— До них вам далеко, — отозвался Зайченко. — А вот ты, — указал он на Кольку, — подними-ка ящик.
Колька посмотрел на довольно большой ящик с железными круглыми обрезками, нагнулся, но тяжесть оказалась не под силу.
— Та-ак, — протянул Михаил Федорович, — попробуй ты, рыжий.
Вася ответил злым взглядом на слово «рыжий» и яростно схватился за ящик. Но и у него ничего не вышло.
— Ясно, богатыри. — Зайченко, раздумывая, провел правой рукой по щеке. — Ну, а девочку заставлять не к чему. Попробую-ка я сам.
Он схватил длинными цепкими руками ящик, оторвал его от пола и, подержав немного, поставил: — Нелегкий.
Проходивший по цеху рабочий спросил:
— Что с тобой, Федорович, не поднимаешь? Не заболел ли?
— Не-ет. Обучаю, — ответил прессовщик и кивнул головой в сторону ребят. Снова погладил щеку. — А ну-ка, парни, возьмите с того конца, а мы с девахой с этого.
И когда отнесли ящик к прессу, Михаил Федорович весело рассмеялся, показывая красивые белые зубы.
— А теперь слушайте: урок первый и самый главный закончен. Вот ты, — обратился он к Кольке, — что мы здесь проходили?
У Кольки давно уже брови распрямились.
— Вот что, — бойко ответил он, — по одному мы ничего не сделаем, а вместе — сила.
— Золотые слова, — обрадовался Зайченко. — Ты — умный парень. На прессе, если один подвел, — все, нет заклепок.
— Мы будем стараться, — поспешно сказала Наташа. — Только вы нас научите!
Каланча ерошил свои рыжие волосы и безразлично поглядывал в сторону, будто весь этот разговор не касался его.
Появился Глеб Дмитриевич Костюченко.
— Ну, как работяги? — посматривая на ребят, спросил он у Михаила Федоровича.
— Трудно еще сказать! Тут вот дело какое… — Они отошли в сторону.
— Зачем здесь дядя Глеб? — спросила у Кольки Наташа.
— Секретарем партийной ячейки избрали.
…Только теперь ребята смогли оглядеться кругом. Заклепочный цех — низкое и задымленное здание — делился на две части. В одной на нескольких дребезжащих станках нарезали гайки и болты. Здесь же ютилась цеховая контора. А за перегородкой из металлических ящиков, в которых рабочие хранили одежду, находился красный уголок. В другой половине стояли друг против друга четыре старых пресса. Около них — горны для нагрева стержней, из которых изготовляли заклепки. С правой стороны от входа в цех, в его глубине, находилась нефтяная печь для закалки инструмента. Рабочие прозвали ее «калилкой».
Вскоре к ним вернулся Михаил Федорович. Лицо его было озабоченным. Он рассказал своим помощникам об их работе, показал, как нужно нагревать стержни, как выхватывать их из пламени щипцами и бросать к нему в лоток.
— Здесь уж мое дело, — закончил он.
Зайченко проверил пресс, смазал из масленки ходовую часть, установил инструмент. И все время с лица его не сходило озабоченное выражение.
Проходя по цеху с какими-то тетрадями в руке, к ним снова завернул Глеб Дмитриевич.
— Так ты помни, Михаил Федорович, если он к тебе причалит и что-нибудь такое «завернет» — сдержись, пожалуйста. Нам его руки нужны…
— Ладно! Постараюсь стерпеть…
Матрос ушел, а прессовщик спросил у ребят:
— Готовы?
— Готовы, — закричали они.
— Начали! — отрывисто кинул прессовщик и схватил щипцами брошенный ему Колькой в лоток нагретый до красна стержень.
Зайченко нажал на ручку пресса: ползун взлетел и, грозя раздавить стержень, вставленный в матрицу, с грохотом опустился вниз, нанес удар и опять помчался вверх. А шпилька выталкивала уже готовую, с полукруглой, как у грибка, головкой темно-коричневую заклепку. И такой она ребятам показалась красивой и необычной, что они даже забыли, что делать надо.
— Первая ваша, — объявил Михаил Федорович, — на счастье. А ну, давай еще, — и вставил новый раскаленный стержень, который ему подбросил Каланча.
Старый, разбитый пресс ходил ходуном. Удар — заклепка. Еще удар — другая…
Колька и Каланча трудились в каком-то восторженном состоянии. Наташа подавала им все новые и новые заготовки. С непривычки горело лицо от жара горна, а от коксового газа першило в горле.
Иногда Колька и Каланча не успевали во время подать стержень или вместе бросали в лоток сразу два — тогда прессовщик, не отрывая от станка глаз, говорил:
— Остынут!
…В цехе стоял шум и грохот.
Сам Зайченко работал легко и, любя свое дело, отдавался ему с увлечением. Цепкие, длинные руки его не знали устали, а с лица не исчезала легкая улыбка.
— Давай, давай, богатыри! — время от времени подбадривал он своих помощников.
И «богатыри» напрягали все силы.
Часа через два Колька вдруг понял, что он не дотянет до конца смены. Им овладели отчаяние и злость. Он не хотел сдаваться. Каланча, сжав зубы, из последних сил бросал прутки в лоток. «Ох и дьвол, — все больше проникаясь уважением к Михаилу Федоровичу, — думал он. — Ловок. Загоняет нас».
…Нехорошо, конечно, радоваться несчастью, но Каланча и Колька где-то в глубине души испытали именно это чувство, когда пресс остановился: в нем что-то сломалось.
Зайченко разгоряченный, сердитый, не теряя ни секунды, приступил к ремонту.
В этот момент к ним подошел широкоплечий, с самоуверенным выражением лица человек. Это был Красников — один из лучших прессовщиков соседних судоремонтных мастерских. Из-за тяжелого характера и любви к водке он вынужден был уйти со старой работы и поступить в заклепочный цех Норенского судоремонтного.
Первые слова, произнесенные им, насторожили всех.
— Сели, други, в лужу? Что ж это вы так обмишурились? Ай-яй, как нехорошо!
Никто ему не ответил, хотя, как думал Колька и его друзья, Михаил Федорович мог бы поставить Красникова на место.
Но Зайченко, помня разговор с Костюченко, сдержался. Прессовщики очень нужны были цеху.
Молчание окружающих Красников расценил по-своему. Откинув голову назад, он подошел к Зайченко, движением руки отстранил его, осмотрел пресс и, засучив рукава черной косоворотки, полез в станок. В его поведении Михаил Федорович усмотрел пренебрежение. И все же он, вежливо потянув гостя от пресса, сказал:
— Благодарствуем, как-нибудь сами!
— Отказываешься от моей помощи?
— Что вы! Просто сами наладим.
Колька обратил внимание: незнакомец называл Михаила Федоровича на «ты», а тот его на «вы».
К ним подошел Костюченко. По лицам присутствующих он понял: уже произошло что-то неприятное. Но матрос виду не показал — протянул Красникову руку. Они разговорились…
Зайченко исправил пресс и велел помощникам становиться к горну. Ребята, преодолевая усталость, заняли свои места.
Красников, прервав разговор с Костюченко, осклабился.
— Это что за мышиная артель?
Колька и Каланча встрепенулись. Наташа дрогнувшим от обиды голосом проговорила:
— Вы нас не трожьте!
Красников усмехнулся:
— Трогать-то некого.
Зайченко смотрел в сторону, будто ничего не слышал. Он нажал рычаг. Первый удар пресса — осторожный, тихий — был испытанием после ремонта. Но вот началась работа.
Чувствуя насмешливо-критический взгляд Красникова, подростки нервничали, допускали промахи. Все как-то шло невпопад. Михаил Федорович прекрасно понимал состояние своих подручных. Без окриков он начал поправлять их, стараясь подбодрить, успокоить. Поймав растерянный взгляд Кольки, Зайченко улыбнулся, как ни в чем не бывало, и подмигнул. Колька от неожиданности заморгал глазами и тоже улыбнулся. «Значит, он не сердится, что у нас не получается», — подумал Колька. Он посмотрел на Васю. Тот был зол, но спокоен. Колька почувствовал себя менее скованно. Прошло еще минут пятнадцать и между подручными и прессовщиком протянулась та невидимая нить, которая, связав всех, рождает единую спаянную силу.
Зайченко решил попробовать, насколько крепка эта нитка. Он едва заметно ускорил темп. В ответ он увидел радостные взгляды подростков. «Еще! Еще!» — как бы говорили они.
И тут Зайченко захотел показать этому Красникову, «королю прессовщиков», что на свете есть люди, которые могут работать не хуже его.
— Стапели ждут заклепок, — громко сказал Глеб Дмитриевич, — хорошо бы еще дать штук шестьсот.
Шестьсот за время, оставшееся до конца рабочей смены, — это много, очень много.
— И половины не вытянут, — небрежно кинул Красников.
Зайченко отрывисто приказал Наташе стать к горну.
— Будете втроем подавать!
Колька понял замысел Михаила Федоровича. Сообразил и Каланча, к чему клонится дело.
— Нажмем, богатыри, — тихо скомандовал прессовщик. И как Коля, Вася и Наташа ни устали, они горячо бросились в бой.
Пресс дрожал и бился. Казалось, старый станок тоже включился в борьбу за шестьсот заклепок, которых ждали на стапелях, за то, чтобы поставить на место зазнавшегося Красникова.
Красников присмирел, перестал острить. Вертя в руках гайку, он не отрывал глаз от работающих. Кто-кто, а он понимал толк в своем деле. И сразу увидел в Зайченко отличного специалиста. Это злило его. Он любил быть первым, соперников не терпел.
За Красниковым исподволь наблюдал Костюченко. «Переживает, — думал он, — так ему и надо. Скромнее станет». И у него родилась мысль: «А что, если Красникова и Зайченко организовать потягаться меж собой?»
…Гудок остановил работу. Михаил Федорович провел промасленными пальцами по щеке. Ребята покачивались от усталости. Костюченко пожимал каждому руку.
— Сколько? — спросил он.
— Четыреста двадцать восемь, — ответил Колька.
Костюченко поделился с прессовщиками своим предложением об их единоборстве.
Красников, видевший подростков в деле, кивнул:
— Посмотрю, какой пресс дадите. Но этих, — он указал на Кольку и Каланчу, — обязательно ко мне в помощники.
— А мы к такому не пойдем, — сквозь зубы ответил Каланча.
Наташа, убирая с мокрого лба волосы, согласно закивала головой, Колька подтвердил:
— Мы от Михаила Федоровичу — ни к кому.
— Малый ход, — поднял руку матрос, — не туда курс прокладываете!
— Это мои условия, — передернул плечами Красников. — Завтра я выхожу, — и удалился, все такой же уверенный и нагловатый.
Матрос поморщился:
— Вот шкура. Но пока приходится терпеть. Нужен — золотые руки. Ничего, обломаем…
Колька и его друзья собрались идти в умывальник, когда Зайченко окликнул их:
— Бросайте жребий: один к нему!
— Не будем, — отрезал Колька.
— Провались я сквозь землю сто девяносто девять раз, если…
— Хватит, — прервал его Михаил Федорович, — хватит, рыжий. Вы на заводе. Капризам тут места нет.
Никому не хотелось думать, что им придется расстаться с Михаилом Федоровичем.
…А спустя несколько минут их разыскал Глеб Дмитриевич и строго-секретно сказал:
— Не приказ, а просьба. Проследите, зачем ходит в заброшенный чугунолитейный цех мастер Грачев. Вам это легче, чем взрослым. На вас он не обратит внимания. Но это тайна. Ясно? И никому ни слова и ни полслова.
— Есть, — выдохнули ребята.
На этом расстались с матросом.
Полагалось по одному нагревальщику на пресс. Каланча наотрез отказался перейти к Красникову. Скрепя сердце, Кольке пришлось стать подручным у этого противного человека.
Красников, легонько насвистывая, присматривался к Кольке.
— Заяц, — так почему-то сократил он фамилию Зайченко, — сейчас прет первым в цехе. Мы его обгоним. Понял?
Колька кивнул головой.
— А зачем нам нужно его обскакать, соображаешь?
— Чтобы больше заклепок было для стапелей. Корабль ремонтируем!
— Эх, ты, тюря! Заклепками сыт не будешь. Корабль ремонтируем!.. Шайбочки нам подавай! Ты чего шары выпучил? Не знаешь, что такое шайбочки? Денежки! Есть они — ты человек как человек. Нет их — шкалик в трактире за красивые глаза не поднесут. Ну, ладно, мал еще. Будешь стараться — подружимся.
Рассуждения о деньгах не понравились Кольке. Ни один из близких ему людей никогда так не разговаривал. Мальчик не понимал, что за человек перед ним? Невольно взгляд его потянулся к рукам прессовщика. Рабочий перед ним или замаскировавшийся буржуй? Рабочего, как ему казалось, он мог отличить по натруженным рукам, но у Красникова они были именно такие — грубые, в черных мозолях.
Колька стал втупик.
В тот же день Красников, вместе с ремонтными слесарями, приступил к осмотру и регулировке пресса. Он хорошо разбирался во всех неполадках.
Кольке тоже не приходилось сидеть. Его посылали то в инструментальную кладовую, то в слесарную мастерскую.
Несколько раз к ним подходили Глеб Дмитриевич и начальник цеха.
Изредка Красников задерживал свой взгляд на Зайченко и Васе, которые трудились напротив. Хитроватая усмешка пробегала по его лицу.
К Красникову подошел молодой прессовщик по фамилии Груша. Невысокого роста, с большими торчащими ушами он всегда кем-нибудь восхищался. Сейчас объектом восхищения для него стал новый прессовщик. Посмотрев на него, Груша попросил:
— Друг, помоги: заклепки чего-то задирает.
— Милый ты мой, да разве я когда откажу? С нашим большим пролетарским удовольствием! Только не сей момент. У самого все горит.
— Да ты только глянь и подскажи.
Но Красников отрицательно покачал головой.
Колька возмутился: «Неужели трудно пройти два шага к станку, помочь?» Ему стало жаль маленького Грушу с большими торчащими ушами.
Размышления подростка прервало появление в цехе мастера Грачева. Пришел он к новому прессовщику. Встретились они, как старые друзья. Оживленно разговаривая с Грачевым, Красников торопливо сбросил с себя спецовку и, обмывая керосином руки, кинул Кольке:
— Повесь в ящик барахлишко. Убери у пресса. Заготовки притащи на завтра, да побольше.
Ушел он с Грачевым в приподнятом настроении.
— Куда это они торопятся? — спросил у Груши Колька.
— Известно куда. К дяде Ване.
Кто такой дядя Ваня, Колька постеснялся спросить. Лишь позже он узнал, что речь шла об обычной пивнушке, прозванной так по имени ее заведующего.
Однако надо было выполнять поручения своего начальника. Время поторапливало. Ящика для бракованных деталей не оказалось. Колька вспомнил: целая гора их навалена у входа в цех. Он вышел и зажмурился от яркого солнца.
Через секунду Колька открыл глаза и словно впервые увидел траву, пробившуюся сквозь мусор. Стало почему-то весело. За спиной, в цехе, стучали прессы, со стапелей доносился треск клепальных молотков. Поодаль, над разрушенным чугунолитейным цехом высилась закопченная труба.
Какая она высокая и смешная! Верх у нее весь черный, в саже, будто подрисован. Опустив глаза, Колька увидел… Он напряг зрение. В литейку вошел Грачев, Красникова с ним не было. И сразу подросток вспомнил наказ матроса. Колька было бросился вперед, но тут же остановился. Работы у него много. Ему нельзя. Схватив пустой ящик, помчался к Васе. Но Каланча не мог оторваться от горна.
— Дуй к Наташке, — шепнул он.
Наташа вместе с девушкой-напарницей отбраковывала гайки. Она сразу все поняла.
— Я сейчас.
До литейного цеха было недалеко… Преодолевая волнение, Наташа осторожно заглянула через пролом в кирпичной стене. В разрушенной цеховой конторе копошился мастер. Он торопился и время от времени опасливо оглядывался. Стараясь лучше разглядеть, что он делает, Наташа оступилась, и из-под ног ее посыпались разбитые кирпичи. Наташе показалось, что она выдала себя. Она в страхе бросилась назад.
Колька и Каланча выслушали ее сбивчивый рассказ.
— Слетай к Зинке, — посоветовал Каланча, — и прощупай не повезет ли она сегодня помои Рыжему козлу.
— Ты думаешь, — спросил Колька, — мастер что-то прячет в литейке, а в бочке вывозит?
— Как пить дать! Дуй веселее, да веди себя с умом…
Толстушку Зинку Колька встретил у столовой. Вместе с другими девушками она колола дрова.
— Коля! — приветствовала она его. — Это ты? Пошли к Степану Степановичу. Ох, и обрадуется он тебе. Сейчас всем скомандует: «Смирно, к параду го-о-товсь!»
— Да постой ты, — отбивался от нее Колька. — Когда повезешь мастеру фураж? — И тут же мысленно обругал себя: нечего сказать, с умом подошел. Но Зинка ничего плохого не усмотрела в его вопросе.
— На шальной Карьке прокатиться захотел?
— Соскучился.
— Не скоро. Придется потерпеть…
— Вот, — заявил Колька, когда друзья собрались домой, — не везет нам. Пока все по-прежнему неизвестно.
— О чем вы? — спросил неслышно подошедший Костюченко. — Не видели, куда отчалил Красников?
— К дяде Ване!
Матрос покачал головой:
— Еще и работать не начал, а уже того… Не запил бы. — Он ушел.
Наташа задумчиво спросила:
— А может, рассказать дяде Глебу, что Грачев в цехе копался?
Каланча недовольно поморщил нос.
— Еще ничего не разнюхали. Чего болтать?
— Верно, — согласился Колька, — сделаем — тогда…
Каждое утро, приходя в цех, Колька ощущал какое-то новое приятное чувство.
Начало совместной работы с Красниковым принесло успех. У того все «горело» в руках. Ни один прессовщик не мог с ним сравнятся в быстроте. Отстал от «короля прессовщиков» даже Зайченко. Как-то Колька при Красникове выразил сочувствие Михаилу Федоровичу.
Красников обжег Колю злобным взглядом:
— Не спи! Не разевай рот, нечего подыгрывать Зайцу.
Колька молча выслушивал несправедливые замечания. Он не собирался защищаться. К чему? Он хотел только одного: обеспечить Красникова хорошо накаленными заготовками. Подходившие к прессу рабочие, восхищаясь работой Красникова, говорили:
— Да и нагревальщик, видать, не промах!
Красников обожал славу. И не хотел ее делить с кем-либо. Он отпускал злые шуточки по адресу Коли.
— Ползешь, как каракатица, — ехидничал он, — не Зайченко ли тебя обучал?
Колька хотел громко крикнуть в ответ: «Да, Михаил Федорович! Он лучше вас!» Но сдержался.
Каланча и Наташа переживали за своего друга:
— Поговорить бы мне с Красниковым. Я бы показала ему, как издеваться, — возмущалась Наташа.
— Кольке так и надо! Зря терпит. Плюнул бы ему в рожу и удрал, — возразил Каланча.
К их разговору прислушался Зайченко.
— Вот ты, парень, не глупый, — сказал он, — а болтаешь ересь. Бросил работу! А где твоя сознательность? Рабочий ты человек или нет?
— Дык он Кольку задирает!
— Дык! — передразнил Михаил Федорович. — Запомни: найдется кому вправить мозги Красникову…
Зайченко неожиданно умолк.
— Эге, — пробормотал он, не спуская глаз с Красникова и Коли, — кажется, парнишка решил проучить своего старшего.
Красников по-прежнему работал шумно, с криком, то и дело подгонял подручного.
Второпях Колька обронил брезентовую рукавицу в горн. Произошла короткая заминка. Без рукавицы работать нельзя — клещи горячие. Красников рассвирепел:
— Будешь работать? Здесь тебе не в бабки играть!
Ничего не ответив, Колька стал несколько скорее бросать в лоток заготовки. Раньше он подавал их, считая в уме до трех, теперь приложил силы, чтобы уменьшить счет до двух.
Зайченко разгадал его стремление: «Если Колька добьется своего, Красникову не сдобровать».
Но тут наступил обеденный перерыв.
Красников гордо прошел в красный уголок и решил сразиться с Михаилом Федоровичем в домино. Громко стуча костяшками, изредка обтирая рукавом потное лицо, он возбужденно орал:
— В «козла», как и на прессе, талант нужон! Заяц, готовься кукарекать под столом! Хо-хо-хо!
Михаил Федорович спокойно ел мамалыгу, запивая из жестяной кружки кипятком, и, посчитав костяшки, ставил такую, после которой Красников забывал о своем обеде, пока не находил выхода из затруднительного положения. Играли вчетвером, но двое других, как будто в счет не шли.
Около них сгрудились болельщики, жуя, старались не пропустить ни одного момента острой борьбы.
В красный уголок забежал Глеб Дмитриевич.
— Товарищи! — требуя внимания, объявил он. — В понедельник устраивается концерт в пользу «Недели крестьянина». Покупайте билеты.
— Возьмем? — спросила у Коли Наташа.
Но ответ его заглушил громкий хохот. Красников проиграл, однако лезть под стол и кричать по-петушиному он отказался.
Раздались голоса:
— Непорядок!
— Уговор дороже денег!
Красников нашелся:
— Подручный, — позвал он, — полезай за меня.
Колька, не ожидавший такого приказания, не знал, что ответить и только растерянно моргал.
Красников выжидающе смотрел на него.
— Лезь, чего стоишь!
Колька весь вспыхнул:
— Сами полезайте! Проиграли — и полезайте! Я вам нагревальщик и только!
Кругом еще сильнее захохотали.
— Молодец, Коля, — перекрывая шум, вмешался Зайченко, — и повернулся к Красникову: — А на мальца, гляди, больше не лайся.
— Билеты на концерт не возьмете ли? — насмешливо улыбаясь, спросила у Красникова Наташа.
— На кой они мне!
С треском отодвинув от себя кости, прессовщик вышел из красного уголка.
— Смотри, — предупредил Колю Каланча. — Он тебя так подогреет…
Колька пожал плечами и направился к прессу.
Каланча не ошибся. Красников решил проучить своего помощника. Колька понял это с первых ударов пресса. Поняли и другие.
Издали ему ободряюще кивнул Зайченко. Каланча и Наташа помахали ему руками: «Держись, Колька!».
— А ну, не спи, давай! — покрикивал «король прессовщиков».
Колька сосредоточенно считал:
— Раз, два, три, — и бросал заклепку в лоток. — Раз, два, три, — следовала за ней другая…
Он не торопился переходить в наступление на Красникова, ждал, пока тот немного выдохнется.
Прессовщик несколько раз куда-то на короткое время удалялся: Колька, конечно, не мог знать, что тот за шкафом прикладывался к бутылке с водкой.
Подросток все время думал о своем. Он боялся, что если начнет преждевременную атаку, то сам проиграет битву. И он действовал осторожно.
— Раз, два, три, — упрямо продолжал он вести счет и методично бросал раскаленные стержни — раз, два, три.
— Да ты что! — подскочил к нему расстроенный Вася. — Нажми, дьявол!
— Отойди, не мешай, — не поворачивая головы, жестко ответил Колька. Ко лбу его прилипла белая прядь волос, пальцы крепко сжимали клещи.
— Эй, ты, не болтай, — одернул его Красников, — живей давай!
— Уходи, мешаешь, — отогнал Каланчу Колька и продолжал бросать стержни на три счета.
Так прошел час, другой. Но вот, мельком взглянув на прессовщика, Колька увидел: с ним что-то происходило. Он тяжело дышал, побагровел и не так повелительно покрикивал свое: «А ну, давай».
«Теперь, — решил Колька — можно попробовать». Он, сократив счет на один, ускорил подачу стержней.
Пресс застучал быстрее.
«Так, — отметил Колька. — «Король» устал, но еще держится…».
— А-а, — пробормотал Красников, — быстрее заработал? Ничего, ты у меня щенок, язык высунешь.
Но руки у него уже дрожали. Точность удара была потеряна. Давали себя чувствовать «глотки за шкафом».
Колька, как вьюн, вертелся со своими клещами. Через час Красников выглядел, как загнанная лошадь.
— Надо прекратить, — сказал подошедший к Зайченко, издали наблюдавший это состязание Глеб Дмитриевич, — загонит он мальчишку.
— Нет. Будет наоборот.
— Паренек надорвется!
— Вы ему помешаете в самом главном — он хочет сбить спесь с этого… Красников налакался и долго не продержится.
Положение явно склонялось в пользу Кольки.
— Раз, два! Раз, два! — в каком-то упоении, теперь уже вслух считал он, бросая огненные стержни.
Он засыпал лоток заготовками, и нервы у Красникова не выдержали.
— Хватит! — вдруг хрипло крикнул он.
— Еще гудка не было.
Но тут вмешались матрос и Михаил Федорович. Они оторвали Кольку от горна. Глеб Дмитриевич обнял его:
— Ты сегодня молодцом, юнга.
Матрос пожал руку Красникову и поблагодарил за работу. Тот немного пришел в себя, приободрился.
— Чего уж там, поднажал. Дело привычное.
— Вдвоем поднажали, — насмешливо поправил Каланча. — С Колькой.
Красников вскоре исчез.
— Он еще себя покажет, — задумчиво сказал Зайченко, прижимая к себе едва державшегося на ногах от усталости Кольку.
Михаил Федорович как в воду глядел.
Колька сидел на ящике у своего пресса убитый горем. Шел пятый день, как Красников не выходил на работу. Вначале подросток думал, что прессовщик заболел, но Груша ему сказал:
— Твой-то загулял.
— Как? — не понял Колька. — Что вы сказали?
— Запил твой «король». Ерундовый человечишко.
О том, что с прессовщиком происходит неладное, Колька заметил еще несколько дней назад. На работу «король» приходил с опухшим лицом, от него несло винным перегаром. Он перестал следить за прессом. Нередко они выпускали бракованные заклепки. Раза два с ним беседовал Глеб Дмитриевич. Красников держал себя вызывающе.
— Ученого учить — только портить!
А у Кольки душа болела. Кругом люди, как люди, работают, а их пресс стоит. Подростку казалось, что и он виноват в случившемся.
Вася и Наташа успокаивали его.
— Причем здесь ты, — говорила ему Наташа. — Ну, причем?
— Такую контру надо вон вышибить с завода, — говорил Вася.
Вечером к Кольке подошел Глеб Дмитриевич.
— Не пришел?
— Нет!
Глеб Дмитриевич в раздумье сощурился и, видно, приняв какое-то решение, ушел.
Удар последовал на следующее утро. Еще до прихода рабочих в цех, к прессу Красникова кто-то прикрепил рогожное знамя. Входившие в помещение рабочие молчаливо разглядывали его. Одни неодобрительно качали головой, но большинство приняло это, как должное.
— По заслугам!
— Допрыгался!
При виде «знамени» у Кольки потемнело в глазах, подкосились ноги. В голове все перепуталось. Привел его в себя Каланча. Вася с нескрываемым восторгом выкрикнул:
— Так ему, сычу!
Кольку словно ударило:
— Что ты болтаешь!
Наташа схватила Каланчу за локоть.
— Ведь Коля с ним работает…
Каланча вырвал руку.
— Причем тут он?
— Причем, причем!.. — с горечью заговорил Колька. — А притом, что я с ним работаю… Эх… — он с отчаянием оглянулся. — Кто бы это мог сделать? Неужели Глеб Дмитриевич? Зачем же так — разве справедливо?
В цехе приступили к работе, все разошлись, и вскоре он один остался у пресса. «А если сорвать?» Стиснув зубы, Колька подбежал к рогоже. Высоко. Не дотянуться. Схватил пустые ящики, лихорадочно нагромоздил один на другой. Наконец, с трудом дотянулся до древка.
— Коля, что ты делаешь? Не смей!
Колька оглянулся и полетел на пол. Сразу же вскочил на ноги. Позади с сурово сдвинутыми бровями стоял Костюченко.
У мальчика вздрагивали губы.
— Но я не виноват! Понимаете, совсем не виноват! Зачем же так? — губы у Кольки вздрагивали, глаза набухли от слез.
— Что ты, Коля, кто тебя винит? — обхватил его за плечи матрос. — Тебя не винят. Все знают — ты работал хорошо. Успокойся!
— Успокойся!.. А кого винят? Кого? — раздался вдруг голос подошедшего Красникова. Его одутловатое лицо исказилось, стало серым. — Меня выходит? Эх вы!.. Когда работал, как вол, был хорошим. Чуток подвернулся… Ну, загулял — ополчились, растоптать решили…
К станку собирались рабочие.
— Работяги, — вдруг неестественно взвизгнул Красников, — это кто разрешил издеваться над рабочим человеком? Кто?
— Слушай, — вышел вперед Зайченко, — слушай, Красников. Не мути воду. Брось разговоры об издевательстве. Не клюнет… Не спекулируй рабочим именем. И если хочешь знать — слушай. Вот ты?! Какой ты рабочий? Ты над заводом издеваешься…
Рабочие одобрительно загудели.
— Я? Меня? — задохнулся Красников и с треском рванул на себе косоворотку.
— Эх, ты, артист! — насмешливо продолжал Зайченко. — Рубаху не рви. Сгодится… Может, ты и был когда-то рабочим, а сейчас весь вышел. Честь свою пропиваешь? Дело твое. А нашинскую молодую Республику — не позволим. И думаю так я, товарищ секретарь, — повернулся он к Костюченко, — на тачке его из цеха.
Рабочие поддержали:
— Выгнать поганую овцу!
— На тачке!
Прессовщик Груша торопливо говорил:
— Братцы, верил я в него, как в бога, а он, как поп — с лица свят, а нутром гад.
Красников тупо озирался. Взгляды рабочих не предвещали ничего хорошего.
— Товарищи, — остановил всех матрос, — товарищи! Рогожу мы повесили по постановлению партийной ячейки.
— И правильно!
— Верно!
— Погодите. Я о другом. Николая Логинова невольно обидели.
Теперь все посмотрели на Кольку.
— Ничего, поймет. Не по нему били, — сказал Зайченко.
— Ясное дело, — раздались возгласы, — поймет парень!
— Секретарь, — неожиданно обратился Красников к Костюченко и низко опустил голову. — Матрос! — продолжал он в наступившей тишине. — Промашку допустил я. Виноват. Прости. — Он с трудом выдавливал из себя каждое слово.
— Проси у всех, — жестко ответил Глеб Дмитриевич.
…Красникова простили, но предупредили: еще одно замечание — и за ворота.
Через некоторое время они начали работать. Колька избегал смотреть на Красникова.
Тот молчал. Только один раз, когда Колька слишком часто стал подавать заготовки, буркнул:
— Не жми. Вишь, пресс расстроился. Браку напорем.
«Не бегал бы по кабакам, — не порол бы браку», — подумал Колька и начал бросать стержни реже.
Колька и Наташа с трудом выбрались из весело шумящей очереди и неподалеку от кассы пересчитали деньги: первая получка в заклепочном цехе!
— Коля, как много! — восторженно закружилась на одной ноге Наташа.
И хотя денег было совсем не так уж много, Колька сам готов был пуститься в пляс. Но рабочему-нагревальщику не положено.
— Маме ситец на платье — раз, — загибала Наташа палец, — тебе косоворотку — два.
Колька протестующе поднял руку:
— У тебя башмаки прохудились.
— Помолчи! Прохудились! Какой ты рабочий без косоворотки? Остальные на продукты.
Колька посмотрел на Наташины разбитые парусиновые туфли.
— Ты получишь ботинки! Давай деньги!
— Если на меня тратить — не дам! — Наташа спрятала за спину кулак с деньгами.
Колька махнул рукой.
…На улице было солнечно. После короткого дождя трава посвежела, стала ярко-зеленой. Дышалось легко. Ветер разогнал тучи, и голубое небо с редкими облаками отражалось в лужах.
— Здрасте, — неожиданно раздался рядом нетвердый голос мастера Грачева, — а вот и мы.
Грачев был навеселе. В шелковой кремовой косоворотке, опоясанной красным шелковым шнуром с кистями, в блестящих лакированных сапогах мастер выглядел празднично — будто на ярмарку собрался.
— Пошли, — положив свою толстую руку на плечо мальчика, пригласил он, — за тобой должок!
— Куда! Какой должок? — пытался вывернуться Колька.
— Как куда? Хитер! Обмывать!
— Кого обмывать? — еще больше удивился Колька.
— Ишь ты, — подмигнул Грачев и, показывая большие желтые зубы, рассмеялся, — тебя, дорогуша. Эх, зеленый ты. Порядок такой спокон веков. Я тебе помог? Помог! То-то же, выходит, должок. Пошли к дяде Ване.
— Никуда он не пойдет, — бросилась на защиту друга Наташа. — Нам в лавку, обновы покупать. Идем, Коля!
Мастер не обратил внимания на ее слова. Он еще крепче вцепился в плечо Кольки и потянул его за собой.
Наташа безбоязненно налетела на Грачева, схватила за кремовую рубашку.
— Как вы смеете? Отпустите Колю. Коля, уходи от него!
Но Колька вдруг по совершенно непонятной для Наташи причине поощрительно улыбнулся мастеру, а ей сказал: «Иди домой!» Наташа растерянно шла за ними, не зная, что думать.
У пивной Грачев ухмыльнулся Наташе и, ловко втолкнув Кольку в распахнутую дверь, сказал:
— А вот и дядя Ваня!
…Наташа так и не поняла случившегося. Досада на Кольку, на себя и злость на мастера душили ее. Крупные слезы текли по щекам. Она не могла знать, что Кольке в последнюю минуту пришла в голову нелепая мысль: попытаться в пивной выведать у мастера, что он перевозит в бочке с помоями и зачем тайком от людей посещает литейку.
…Пьяные возгласы, звон кружек и какой-то сладковато-тошнотворный запах, перемешанный с дымом от табака, поразили Кольку. Ему захотелось бежать отсюда. Но он вспомнил о своем замысле и, преодолевая отвращение, подчинился мастеру, который подтолкнул его к пустовавшему столику.
Грачев смахнул со столика остатки воблы, плюхнулся на стул, постучал грязной вилкой и крикнул официанту:
— Любезный!
Заглядывая в глаза Кольке, он продолжал:
— Правильно, что обмываешь, уважительный парень, то, что было промеж нас, забудь! Забудь!
Колька молчал, лихорадочно обдумывая, как поскорее и лучше сделать свое дело и убежать.
Им принесли две высокие кружки, сушеную воблу и тарелку с солеными помидорами. Размер кружки испугал Кольку. Грачев ободряюще подмигнул Коле и, к величайшему его ужасу, достав из кармана бутылку водки, наполнил кружки чуть повыше половины. Отставив опорожненную бутылку, он скомандовал:
— Бери! Дай бог не последнюю, — Рыжий козел стукнул о Колькину кружку, прильнул к своей ртом и не отрывал губ, пока не выцедил до дна.
И снова Кольку охватил ужас. Еще не выпив, он почувствовал, что его начало тошнить.
— Пей! — приказал Грачев, очищая воблу. — Пей!
Колька не хотел пить. Он оглянулся, словно ища помощи.
Но кругом все были заняты: пили, шумели, курили.
— От крещения нельзя отказываться, все так начинали заводскую жизнь! Пей! — настаивал Грачев.
И Колька поднес ко рту посудину.
— До дна, до дна! — требовал мастер.
Но Колька смог сделать всего несколько глотков и схватил помидор.
— А ты, брат, молодец, свойский, — приговаривал Рыжий козел.
У Кольки закружилась голова. «Ну, вот и выведал тайну», — со злорадством подумал он о себе.
К ним то и дело подходили знакомые мастера, шутили и посмеивались над захмелевшим Колькой.
— Эх, братцы, не в нас пошел народ, — ораторствовал мастер. — Силы в нем нет!
Один из рабочих неодобрительно бросил:
— Оставь ты мальца! Всю получку хочешь из него вытянуть?
Грачев заорал:
— У меня своих хватит!
Откуда-то появился Красников, тоже пьяный, и набросился на Колькиного заступника. Потом он ругал Глеба Дмитриевича за рогожное знамя, кричал в самое ухо мальчику, что Колька стервец, но работать мастак.
Кольке стало совсем плохо, и он стремглав, задевая стулья, выскочил на улицу.
Два часа потратила Наташа на розыски Генки и Каланчи. Втроем они помчались к пивной.
Генка не мог поверить в случившееся. Задыхаясь, на ходу неоднократно переспрашивал.
— Но зачем Колька пошел с ним? Как он мог?
— Я же тебе тысячу раз говорила, — горячилась Наташа. — Схватил за плечо и потянул. Как клещами.
— Вот сыч! — ругался Каланча. — Доберемся мы до него.
За разговорами добежали до пивной.
Первым ворвался в помещение, расталкивая встречных, Каланча. За ним воинственно двигались его товарищи.
Кольки не было. И только буфетчик подсказал:
— Вона, — махнул он пустой кружкой на улицу. — Сидит у забора.
Подростки выскочили из помещения.
Колька, скрючившись, сидел на большом камне и тяжело дышал. Ему было плохо.
— Уведем его отсюда, — взмолилась Наташа.
Генка суетился около Кольки:
— Подожди, сперва приведем его в себя! Коль, ты что? Зачем ты это!
— Колька открыл глаза.
— Ребята… Я… хотел тайну выведать…
— Дурак, — сурово осудил его Каланча.
Утром, по дороге на завод, Колька молчал. Ему было очень стыдно. И хотя Каланча и Наташа старались его подбодрить, Колька оставался мрачным.
На прессе все еще висело рогожное знамя. Красников уже возился с инструментом. Время от времени он с ненавистью смотрел на рогожу. Пришел Глеб Дмитриевич.
— Послушай, — испытующе поглядывая на Красникова, начал матрос. — Сегодня надо под всеми парами дуть, иначе завтра на стапелях сядут на мель. Заклепки на исходе. Зайченко вызывает тебя потягаться с ним: кто больше. Что ответишь?
— А это, секретарь, снимешь? — язык у Красникова не поворачивался, чтобы выговорить ненавистное слово «рогожа».
— Не полагается, пока не проложишь правильный курс.
— А я проложу! Сними ты только эту заразу! В пивнушках и то смеются.
— Разрешите, дядя Глеб? — рванулся Колька. — Я его разом сорву.
Глеб усмехнулся.
— Ну, глядите. Ежели что…
Колька метнулся к прессу, но матрос его остановил:
— Погоди! — он подошел и начал откручивать проволоку, которой было прикреплено древко к станине. Делал он это, как казалось Кольке, мучительно долго…
…Пожалуй, никогда еще в цехе никто так не старался, как Красников и Колька в этот день.
— Мы покажем, — кричал Красников. — Жми, Колька!
Старый цех в Колькиных глазах преобразился. Стоял обычный шум и, как всегда, в цех почти не проникало солнце, но Кольке все казалось каким-то радостным и светлым. Работа шла.
…В обед Коля задумал сбегать в старую литейку. «А вдруг что-нибудь да проведаю?»
Только случайно он не столкнулся с Грачевым, который выходил из чугунолитейного цеха. «Упустил, — огорчился Колька, — опоздал».
И все же, перелезая через груды разбитых кирпичей и мусора, он вошел в здание.
Сквозь пробитую крышу солнечные лучи освещали печальную картину — разбитую печь, нагромождение опок с затвердевшим металлом, перевернутый ковш, до половины зарытый в горы металлической стружки, глубокие воронки от разрывов.
Колька осторожно продвигался вперед. Остановился в разрушенной цеховой конторе. Среди строительного мусора внимание его привлек полузасыпанный металлический ящик. На его крышке лежали осколки кирпичей, стекол. Сбросив их, Колька попытался открыть ящик. Он возился долго, но тот не поддавался его усилиям.
Больше Колька не мог оставаться в цехе — надо было поспеть к началу работы. Он вышел из конторы и неожиданно заметил на земле ключ. Он не был заржавленным, как все окружающие металлические предметы. Колька поднял его, повертел в руках. Не от ящика ли? А если попробовать открыть? Только успел он подумать об этом, как в другом конце цеха раздался чей-то глухой кашель.
Их было двое в заброшенной литейке. Тот, кто кашлял и Коля. Пока об этом знал только подросток. Кашлял, очевидно, Грачев. Он, наверное, вернулся за ключом.
Колька метнулся из конторы. Он лихорадочно оглядывался, искал — куда бы спрятаться. В глаза ему бросилась груда опок, образовавших как бы пещеру с небольшим узким проходом. На коленках он залез туда и забился в дальний угол. В тишине он хорошо слышал тревожные удары своего сердца.
С каждой минутой росло напряжение. Совсем близко послышались шаги. Колька еще дальше отодвинулся в убежище. Неподалеку что-то грохнуло. Почти рядом сопел Рыжий козел и вполголоса ругался.
Но вот шаги его постепенно удалились. Колька с облегчением вздохнул и только сейчас почувствовал, что спина у него мокрая от пота, а во рту пересохло. Он лежал еще некоторое время, не подавая признаков жизни. Потом ему захотелось узнать, что делает мастер.
Осторожно, на локтях, Колька подполз к дыре и выглянул.
Грачев склонился над железным ящиком, лицо его выражало недоумение, страх и злобу.
Колька быстро отполз назад. Он не мог себе простить отчаянную глупость, допущенную им. Сбросив обломки кирпичей с ящика, он не подумал, что следует положить их обратно. Теперь Рыжий козел догадался, что кто-то пытался открыть ящик.
Надо было удирать, но как?
И почему такая тишина и, кроме писка крыс, ничего не слышно? Вдруг внимание Кольки привлекли звуки крадущихся шагов. Они были очень слабыми, временами затихали, будто таяли в воздухе.
Рыжий козел, изучая каждую щель, остановился у Колькиной конуры. Мастер не знал, как ему поступить. Заползти внутрь опасно — вдруг там есть человек. Пораздумав, Грачев поднял камень и швырнул его. Камень ударился о стенку и, отскочив, задел подростка. От боли Колька поджал коленки, съежился.
Мастер прислушался, постоял в нерешительности, а затем с тупым упрямством начал бросать в щель камень за камнем.
Колька закрыл глаза, вздрагивал от ударов, хотелось разжать крепко стиснутый рот и закричать. Но он еще крепче сжимал челюсти. К счастью, он лежал в стороне и камни попадали в него рикошетом.
Рыжий козел постоял, послушал и пошел дальше.
Теперь мастер пустился на хитрость. Ругаясь и шумя, побрел он к выходу и, обежав угол, спрятался за исковерканными чугунными деталями. Отсюда почти все было видно. Рыжий козел сторожил своего врага.
Колька не подозревал об опасности, которая ожидала его. Избитый, пополз он к проходу. Ощупал себя. Все болело. Под руку попалась заклепка, напомнила о Красникове. В заклепочном его ждут. Надо немедленно попасть в свой цех. А вдруг Рыжий козел поджидает его? Пускай! Добраться бы только до ближайшего пролома в стене. Колька, преодолевая боль, пополз. «Ничего, — успокаивал он себя, — так мастер меня не увидит».
Но Грачев давно следил за ним. Еще по шороху в Колькином углу, когда тот выползал наружу, мастер понял, что враг его залег там. Из-за гор мусора он не мог разглядеть, кто именно.
Рыжий козел поднял железный обрубок и, держа его наготове, стал подкрадываться.
Но через несколько шагов мастер неосторожно толкнул носком сапога железку. И сразу противники застыли на месте. Колька понял — его преследуют. Он крепко сжал в кулаке ключ, вскочил на ноги и, прихрамывая, побежал к пролому. Вначале Грачев оторопел, затем ринулся наперерез мальчику. Тот круто повернул назад и, забыв о боли, помчался к другому выходу, но опять мастер оказался в более выгодном положении, преградил путь.
— Отдай ключ, — приближаясь к Кольке, хрипло дышал Грачев.
«Попался, — мелькнуло в голове у мальчика, — попался! Отберет ключ, так и не узнаем ничего». Растопырив свои толстые волосатые руки, полусогнувшись Рыжий козел надвигался на Колю.
Колька с тоской оглянулся. Взор его упал на заводскую трубу. Мгновенно созрел смелый план. Он повернулся и побежал к трубе.
— А-а, — закричал мастер, — вот ты как! — и запустил в подростка куском железа. Колька едва успел пригнуться. Железо просвистело над головой.
Колька дотянулся до первой скобы и, обрываясь, полез наверх. За ним последовал Грачев.
«Лучше упасть, но не отдать ключ», — лихорадочно твердил про себя Коля. Он слышал учащенное, тяжелое дыхание Грачева. Мастер неотступно преследовал его.
Они уже были на значительной высоте. Стало заметно, как покачивалась труба.
Исчезновение Кольки первым обнаружил Красников. Он обегал весь цех, но никто ему не мог ответить, куда делся его подручный.
Красников расстроился. Ему хотелось сдержать слово, данное Костюченко и окончательно заткнуть за пояс своего соперника, утвердить за собой звание лучшего прессовщика.
Этому все благоприятствовало. Пресс Зайченко на два часа поставили на ремонт.
Несколько раз Красников спрашивал о Кольке у Наташи. Но та ничем не могла ему помочь. Еще с начала обеденного перерыва она потеряла из вида Колю.
Спросил он и у Васи. Тот сделал большие глаза и насмешливо-вежливо ответил:
— Вам вашего нагревальщика? Смылся. Куда? А я что, сыщик?
Красников, и так взвинченный, рассвирепел:
— Ты гляди у меня! Всыплю!
— Попробуйте! — насмешливо ответил Каланча. — Мы не из очень пугливых, — и гордо удалился. Он рассказал Наташе о разговоре с прессовщиком.
— А ты бы поискал Колю, — забеспокоилась она. — Не случилось ли с ним что?
Вася только посмеялся!
— Молодец, парняга, — похвалил он своего друга, — так и надо Красникову. Меньше фасонить станет.
— Вот ты какой! — возмутилась Наташа.
— Ты о чем?
— О том! Тебя интересует только свое. А то, что Красников простаивает, и вы тоже не работаете, — тебе наплевать.
Каланча не стал защищаться. Пожал плечами и отошел к своему прессу.
Увидев его, Зайченко на мгновенье оторвался от ремонта станка:
— Слушай, почему не работает Красников?
— Колька отколол номер, куда-то запропастился.
— Вон оно что… — Михаил Федорович минуты две молча возился с прессом и неожиданно предложил: — Сходи, поработай за него! Я без тебя пока обойдусь!
У Васи лицо вытянулось. Помогать Красникову? Помочь ему побольше заграбастать денег, вырваться вперед, а самим сесть в лужу? Нет уж! Не выйдет!
Из цеховой конторы, горячо о чем-то разговаривая, вышли Красников и Костюченко, на ходу застегивавший бушлат.
— Вот он, — указал прессовщик на Каланчу, — знает, где его дружок, а скрывает!
— Вася, где Коля?
— Не видел я его.
— Врет он! — озлился Красников.
— Он правда не знает, — вмешалась, подошедшая Наташа.
— Сговорились, — бушевал Красников, — все сговорились… Рыжий знает, где мой нагревальщик.
— Брось ты, — протирая деталь, выпрямился Зайченко. — Орешь на паренька, а того не знаешь, что хлопец собирался поработать с тобой заместо Коли.
Это сообщение вызвало растерянность у Красникова.
— Отлично. Правильный курс взял! — одобрил Костюченко, довольный, что все уладилось.
Наташа, радуясь за Васю, порывисто схватила его за руку, Каланча вырвался, бешено покосился на Наташу:
— Насчет помощи Красникову — липа. Все накрутил Зайченко. Я могу и не пойти. Запросто. Могу! — повторил он, прямо и гордо поглядывая на Михаила Федоровича и Наташу. Потом шмыгнул носом и упавшим голосом продолжал: — Не люблю таких. Жаден больно до денег. Только что для дела… Потопали! — неожиданно выкрикнул он. — Ну…
В этот момент в цех, крича и размахивая руками, вбежал Груша.
— Секретарь! Скорее, скорее во двор!
Все кинулись за ним.
— Глянь-ко, глянь-ко! — вопил Груша, указывая на самый верх заводской трубы.
Наташа охнула и испуганно заговорила:
— Дядя Глеб, там Коля и Грачев! Он тянет Колю за ногу! Он сорвет его!..
Но Глеб Дмитриевич, Михаил Федорович, Груша, Красников и Каланча уже мчались к литейному цеху. Наташа, спотыкаясь и плача, бежала за ними.
Матрос на ходу расстегивал кобуру револьвера.
— Не стреляйте, убьете парнишку! — схватил его за руку Зайченко.
Они подбежали к трубе, задыхаясь и крича во всю силу легких…
И вовремя. Еще немного и Колька, которого мастер тянул за ногу, полетел бы вниз.
Грачев отпустил мальчика и начал спускаться, ругаясь, за ним молча последовал Колька.
Через минуту они были на земле. Мастер дико озирался, у Кольки дрожали руки, посинели губы.
— Что здесь произошло? — тихо, но властно спросил матрос, вкладывая в кобуру оружие.
Рыжий козел мрачно отвернулся.
Колька протянул Глебу Дмитриевичу ключ от ящика:
— Там, в конторке — ящик…
…В цехе они открыли железный ящик. В нем оказался динамит.
В этот же день выяснилось, что «запасы» мастера предназначались для взрыва стапелей, на которых ремонтировался буксир. В нескольких местах заряды оказались уже заложенными. С помощью ребят нашли и невзрачного мужчину, и женщину с корзинкой, которые помогали Красникову. В бочке же мастер вывозил украденные на заводе слитки олова, которые продавал владельцам кустарных предприятий.
— Молодцы вы, ребята, — похвалил Костюченко, — только бить вас надо. Молчали. Хотели все сами. Вот и дождались бы…
Шли дни.
Друзья все больше привыкали к заводу. Но наступил день, когда надо было идти в школу. Первые желтые листья закружились в воздухе, и с Волги подуло прохладой.
С утра в этот день ребята помогли переехать на новую квартиру Ефросинье Ильиничне. Теперь они шли на рыбалку.
— Мы еще вернемся на завод, — сказал своим товарищам Колька, — окончим школу и начнем по-настоящему строить пароходы.
…В синем небе плыли корабли-облака, а по земле, поднимая пыль босыми ногами, торопились на Волгу четверо неразлучных друзей.
Рыбница — рыболовное судно.