Целую неделю я провалялся в постели. Простыл. Меня не ругали, не упрекали: не расстраивали. Меня лечили компрессами, поили микстурами и настоями трав. Меня не выпускали из-под одеяла. Папа и мама редко отходили от кровати и беспрестанно вздыхали. Вздыхали тяжело и часто. Мне даже жалко их стало.
Один или два раза папа спросил, как мы оказались в погребе.
— Врать можно? — спросил я.
— Нельзя, — покачал головой папа.
— А тайну хранить?
— Тайну хранить можно. — Он поправил одеяло и добавил: — Тайну надо хранить!
— Тогда не могу сказать.
— Остается предположить, что кто-то прилетел с другой планеты, сунул вас в погреб, захлопнул крышку и — на замок.
Папа прошелся по комнате, приоткрыл окно, сел на плетеный стул и хитровато сощурил глаза:
— Одно непонятно, откуда инопланетянам известна наша система запоров? У них, поди, и замков-то нет, а тут такой сложнейший прибор. Непонятно. Это ведь для нас просто защелкнуть замок, — продолжал папа, — а для марсиан.
— Никаких марсиан нет, — сказал я, приподнявшись на локте.
— Как нет? — удивился папа и от удивления даже встал. — В детстве мы верили в них.
— Научно доказано, что нет.
Мои слова озадачили папу. Для него известие о марсианах, вернее, о том, что их нет, было потрясающим.
— Вот ведь как! — покачал головой папа. — А я думал, что инопланетяне существуют не только в воображении фантастов.
— Конечно, существуют! — воскликнул я.
— Ничего не понимаю, — в растерянности остановился папа. — То они есть, то их нет. Сплошные противоречия.
— Никаких противоречий, — начал объяснять я, вылезая из-под одеяла. — Когда взрослые, как ты с мамой, были маленькими, как мы с Алешкой, то были марсиане. А потом в космос полетели спутники, собаки, люди, корабли, луноходы. Даже до Марса долетели. И никаких марсиан не стало, потому что их не было. Это только взрослые, когда они были маленькими, верили в марсиан. Они выдумали их. Понятно?
Папа приложил руку к моей голове.
— Жара нет, а понять нелегко. Значит, марсиан выдумали мы? Так?
— Так, — подтвердил я.
— Но на самом деле их нет?
— Нет, — подтвердил я.
— Значит, люди живут только на Земле?
— Вовсе нет! Люди живут и на других планетах — на голубых, красных, оранжевых.
— Ага! — стал догадываться папа. — Значит, так: марсиане были только в моем детстве.
— Верно, — похвалил я папу за сообразительность.
— В вашем детстве научно доказано, что марсиан
нет?
— Тоже правильно!
— Интересно, как же называются ваши инопланетяне? Голубяне, красняне, синяне, оранжане? Так, что ли?
— Совершенно верно! — подпрыгнул я на кровати и чуть было не свалился на пол.
— Понятно, — сказал папа, загоняя меня под одеяло — Без марсиан… Э-э-э-э… без краснян и оранжан было бы очень скучно. И даже тоскливо.
Папа вынул из-под подушки книгу.
— Ну, на сегодня хватит разговоров. Ты устал. Утомился. Поспи немножко.
Он дошел до двери, остановился, посмотрел на меня и, пряча улыбку, спросил:
— И все-таки, как же вы в погреб попали?
— Папа! — с упреком сказал я. — Это же тайна!
— Ну, раз тайна, то молчу. Я ведь просто так спросил. Все-таки интересно: погреб на запоре, а внизу люди. Хорошо еще, Мария Ивановна шум услышала. А если бы не услышала?
Я молчал. Не мог же я сказать о том, что мы проводили испытания. Трудные испытания. Холодные. Не каждый такие выдержит.
— Ну, ладно, — сказал папа. — Тайна так тайна. Только ведь нет таких тайн, которые бы не перестали быть тайнами. Спи.
И папа вышел из комнаты.
Я закрыл глаза. Спать не хотелось. В голове крутились всяческие мысли.
У кровати на коврике мирно мурлыкал кот Васька. Вдруг он замолчал, приподнял голову и зашевелил ушами.
Звякнуло стекло. Я повернул голову к окну.
Стекло еще раз звякнуло. На кровать упал камешек. На спине у Васьки дыбом поднялась шерсть. Он даже недовольно заурчал, выгибая спину.
Я выглянул в окно. Внизу стоял Алешка. Он держал на поводке Дика, пес прижимался к его ногам.
— Алешка, живой! — радостно крикнул я.
Кот Васька бросился к дверям.
— Тише ты! — предупреждающе прошипел Алешка, взяв Дика за ошейник. — Услышат!
— Не бойся. В доме никого нет. Мама с папой травы собирают, а я с Васькой. Залезай.
— А Дик? — не выпуская поводка, спросил Алешка.
— Привяжи. Не убежит.
— Убежать-то не убежит, только не хочу, чтобы его видели.
— А ты под веранду его, — подсказал я.
Алешка отстегнул поводок, сказал Дику что-то на ухо и погладил. Дик скрылся под домом. Алешка ловко взобрался на подоконник. Он долго прислушивался, вздрагивая при каждом шорохе и подозрительно озираясь, но потом успокоился.
Только кот Васька продолжал урчать, беспрестанно шевеля длинными усами.
— Опять записка, — таинственно прошептал Алешка, вынимая из кармана клочок красной бумаги. — В том же тайнике нашел. Читай.
Я осторожно развернул записку и прочел:
Совершенно секретно.
После прочтения уничтожить.
Беркуту и Чайке.
Я с недоумением посмотрел на Алешку:
— Какой «Беркут»? Какая «Чайка»? — спросил я.
— Эх ты, не знаешь! — покачал головой Алешка. — У всех космонавтов позывные есть. Короткие, как у птиц. Чтобы по радио легче разговаривать было.
Алешка поднес кулак ко рту и заговорил, словно в микрофон:
— Я — «Беркут», я — «Беркут», вызываю «Чайку». Перехожу на прием. — Алешка убрал «микрофон» и спросил: — Чего молчишь? Отвечай, «Чайка».
— Это кто — «Чайка». Я — «Чайка»?
— Ну, конечно, ты. Я — «Беркут», а ты, выходит, «Чайка», — разъяснил Алешка, но такое объяснение меня не устраивало.
— Это почему же «Беркут» ты, а не я? Может, я — «Беркут»?
— Какая разница, кто «Беркут», а кто «Чайка»?
— Раз никакой, то будь «Чайкой», а я — «Беркутом»!
Алешка стал раздувать ноздри. Он походил на кота
Ваську. Даже волосы у него приподнялись. Глаза округлились, а на лбу заблестели капельки пота.
— Понимаешь, — начал он, — в Звездный писал я. Мне и ответили. Значит, первое имя мое, а второе — твое. Ясно?
— Яснее ясного, — вздохнул я.
Пришлось уступить и на этот раз. В самом деле, первым-то про космос придумал Алешка. Пусть он будет «Беркутом», раз ему нравится это слово. «Чайка»— Ведь тоже неплохое имя. И летает она не хуже беркутов. Я крикнул Ваське: — Брысь!
Кот просунул морду в щель и исчез.
— Читай дальше, — наклонился надо мной Алешка. — «Беркуту» и «Чайке», — повторил я вслух. —
«Старт неудачен. Духом не падайте. Ликвидируйте иностранные хвосты. Не бросайте друг друга в беде. ЦПК».
— ЦПК — центр подготовки космонавтов, — подсказал Алешка.
— Про это я и сам догадался. Скажи лучше про иностранные хвосты.
— Яснее ясного неясно.
— Сказал тоже: «яснее ясного неясно»! — приподнялся я с постели. Ты по-русски-то не умеешь говорить. «Яснее ясного неясно»… Ясно, Алешка! Яснее ясного ясно! Иностранные хвосты — это твои двойки по немецкому.
— По английскому, — поправил Алешка. — Только зачем он мне?
— Как зачем? А с оранжанами как ты будешь разговаривать? Руками?
— Руками не руками, но ведь и английского они не знают.
— Подожди ты, — попытался я остановить Алешку. — Английский они не знают, но их язык очень похож на иностранный.
Я сбросил одеяло и сел, свесив ноги с кровати.
— Давай поговорим по-оранжански, — предложил я. А как? — удивился Алешка.
— Проще простого. Наши слова нужно не по-нашенски говорить! По-оранжански. Ясно?
— Яснее ясного!
— Представь: мы прилетели на Оранжад. Сели, открыли люки, вышли на чужую планету. Видим, оранжане идут. С цветами. Обязательно с цветами. Душистыми, как после грозы. Подошли. Стали. Что мы скажем?
— Агром-ворей! — выпалил Алешка и растянул рот до ушей.
Я с восхищением посмотрел на него.
— Правильно! «Агром-ворей», — значит, «здравствуйте». А они ответят…
— Здаром-бугрей! — не задумываясь подхватил Алешка. — Будьте здоровы, значит.
— Верно, — восхитился я. — У тебя поразительные способности к языкам. Не знаю, почему только по английскому двойка? Наверно, учительница ошиблась… Давай дальше!
— Трактиорен карбютор, — продолжал увлеченно Алешка, да так быстро, что я еле-еле успевал переводить. — . Симпло фуген трактиорен. Оранжадо громго гроген…
— Мы прилетели к вам, — переводил я вслед за Алешкой, — мы прилетели к вам… что значит «трактиорен»? Трактор, что ли?
— Не трактор, а корабль.
— То-то. А то нескладуха получается. Получается «прилетели на тракторе».
— На корабле, тебе говорят. Переводи дальше.
— Мы прилетели на космическом корабле для того, чтобы узнать, как вы живете. Это неважно, что мы не похожи на вас, а вы на нас. Главное, мы понимаем друг друга.
Я ткнул Алешку локтем в бок:
— Шпарь дальше!
— Рикогра рекрен грибен, — шпарил Алешка.
— Мы долго летели на Оранжад — тридцать третью планету семьдесят седьмой солнечной системы пятьсот сорок восьмой галактики… Очень долго… Подожди, Алешка…
— «Беркут», — поправил Алешка.
— Все равно подожди. Я не успеваю.
Но Алешка продолжал тараторить по-оранжански:
— Агромен гроген громборей!
Язык у оранжан несложный. Слова рокочущие, потому что в них вставляется часто звук «р». Часто встречается в словах и звук «г». А вот мягкого знака в оранжанском алфавите совсем нет. При разговоре губы надо делать трубочкой. Тогда произношение получается чисто оранжанским.
— Мы рады, что вы встречаете нас цветами, — продолжал я переводить. — «Беркут», а какие у них цветы?
— Оранжанские! — заявил Алешка. — Яркие-яркие. Большие-пребольшие. На кристаллы похожи.
— Может, на кораллы.
— Вот-вот, на кораллы. Большие кораллы. И без запаха.
— Это что же за цветы без запаха?
— Говорю, оранжанские. Сначала у них были запахи. Потом пропали.
— Как так пропали?
— Откуда я знаю? — начал злиться Алешка. — Может, у них катастрофа была?
— Бедные они, бедные! — пожалел я оранжан. — Как же им помочь? А?
Как вернуть запахи оранжанским цветам, не знал ни я, ни Алешка. А что это за цветы без запаха? Все равно что бумажные. Или пластмассовые.
Из задумчивости нас вывел шум под верандой. Там загремели какие-то железяки, гавкнул Дик, раздалось жуткое мяуканье, и тотчас же в комнату влетел взлохмаченный Васька.
Мы насторожились.
Алешка пристально посмотрел в окно и выдохнул:
— Таратута идет.
— Кто? — переспросил я. — Вовка?
— Нет, отец, — забеспокоился Алешка. — Большой Таратута идет. Сюда. Надо скрываться.
Алешка нырнул в комнату. Я оперся локтями о подоконник и стал осматривать улицу.
***
У ограды остановился плечистый дядя с круглой, как футбольный мяч, головой. Маленькие глазки беспрестанно бегали и, казалось, не могли остановиться ни на секунду.
— Тебя, кажется, Германом кличут? — навалившись на штакетник, пропел Таратута.
— Кажется, Германом, — не совсем любезно ответил я.
Большой Таратута поморщился, но продолжал улыбаться.
— Скажи-ка, Герман, не видел ли ты мальчишку? Рыжего такого? Может, видел?
— Рыжего?
— Да, рыжего.
— Всего-всего рыжего?
— Да, всего из себя рыжего. Видал?
— Нет, не видел.
— А мне показалось, он сюда забежал.
— Вам просто показалось, — улыбнулся я.
— Вот сорванец! Куда же он скрылся?
Большой Таратута оттолкнулся от штакетника, потер подбородок и, прищурив глаза, подмигнул:
— А может, вы заодно? А?
— Нет, не заодно, — ответил я и захлопнул окно.
— Вот паршивцы! — донеслось до меня.
Из-за шкафа показался Алешка. Кот Васька шмыгнул под кровать. Под домом зазвенели железные банки.
Я пристально посмотрел Алешке в глаза. У него еще больше стало веснушек.
— Я потом все объясню, — махнул он рукой и достал из кармана синенькое стеклышко. — Вот, смотри, что это?
— Где взял? — спросил я, разглядывая стеклышко.
— Не угадаешь.
— А если без загадок.
— На погребе. Стекло потеряли, когда мы сидели в корабле.
— А может, раньше? Откуда ты знаешь?
— Догадываюсь. Оно лежало прямо на крышке. Раньше мы увидели бы его. А если бы не увидели, оно свалилось бы с крышки. Ясно?
— Не совсем. Почему ты в тот же день ничего не сказал?
— В тот день, в тот день, — передразнил меня Алешка. — В тот день не до стеколок было. Да и не я его нашел. Мама подобрала.
Интересно, откуда могло появиться стеклышко на погребе? Да и вообще, откуда оно? Все края у него неровные, острые.
— Мама говорила, что таких много было на крышке. Кто-то что-то разбил, а подобрать не успел. — Алешка неожиданно замолчал, к чему-то прислушиваясь. В этот момент он был похож на индейца, почуявшего опасность.
— Твои идут! — испуганно прошептал Алешка. Скрипнула входная дверь. Алешку словно ветром сдуло с подоконника.
— Дика береги! — крикнул он на прощанье, скрываясь за углом сарая.
В комнату вошли мама и папа. Из-под кровати вылез Васька и бросился маме под ноги.
Мама очень удивилась, увидев, что я не сплю. Она поправила одеяло, дала отвар какой-то травы и немного водички. Папа внимательно осмотрелся.
— Здесь никто не был? — растягивая слова, спросил
он.
— А что? — спросил я, усиленно думая, как мне вести себя.
— Да так, ничего. Впечатление такое, как будто ты с кем-то разговаривал.
— Разговаривал, — неожиданно сознался я.
Васька терся около мамы. Так и хотелось запустить в него подушкой.
Папа стоял надо мной, ожидая ответа.
— Разговаривал, — повторил я. — С большим Таратутой разговаривал.
— Знаю, — кивнул папа. — Знаю, что ты был нелюбезен с ним. Он жаловался на тебя. Говорит, я думал, что ваш сын — это ты, значит, — культурным человеком растет, а он грубиян.
— Так и сказал — грубиян? — Я даже задохнулся от возмущения.
— Да, так и сказал: грубиян! — повторил папа и присел у кровати.
— Что здесь произошло? Объясни, пожалуйста!
— Он обозвал нас сорванцами и паршивцами.
— Кого это — нас? — насторожилась мама, отталкивая Ваську в сторону.
— Меня, — замялся я. — Ну и других мальчишек.
— Каких мальчишек? — продолжала допытываться мама.
— Всех мальчишек. Всех, которые есть на свете! — выпалил я.
— Он, наверно, погорячился, — попытался вступиться за большого Таратуту папа. — Дело в том, что у него пропала собака.
— Дик! — вырвалось у меня.
— Ты знаешь, где он?
Я ничего не ответил. Я сделал вид, что страшно устал. Мне трудно слово сказать. Я могу только смотреть. Смотреть на кота Ваську, который презрительно сощурил свои большие зеленые немигающие глаза.
Папа встал, взял маму за локоть, и они вышли, осторожно прикрыв за собой дверь.
Я схватил коробочку с витаминами и с силой запустил ее в Ваську. Коробочка пролетела мимо, а витамины горохом рассыпались по полу.
Васька неторопливо встал, махнул хвостом и залез под шкаф.
Это еще больше меня разозлило, но под рукой ничего больше не было, и я отвернулся от Васьки.
Неужели Алешка действительно украл собаку? Что же теперь будет?
Странное дело: Дик молчал все время, пока рядом стоял Таратута. Здесь что-то неладно. Во всем этом надо хорошенько разобраться. Пусть что хотят, то и думают, а про Дика я никому не скажу. Не скажет про него и Васька.
Я крепко сжал ладонь и ойкнул. На безымянном пальце выступила кровь. Про стеклышко-то я совсем забыл.