– Ну, как хочешь, – пожала плечами другая мама. Она осторожно выбрала самого большого и черного жука, оторвала ему лапки (которые аккуратно высыпала в стеклянную пепельницу на журнальном столике) и запихнула в рот.
– Ам, – довольно хрустя жуком, пробормотала другая мама и достала следующего.
– Ты помешанная! – выпалила Коралайн. – Помешанная, злая и странная.
– Разве можно так разговаривать со своей мамой? – с полным ртом жуков спросила та.
– Ты не моя мама, – твердо сказала Коралайн.
Другая мать проигнорировала ее слова.
– Пожалуй, ты немного перевозбудилась, Коралайн. В полдень мы с тобой можем немного повышивать или заняться рисованием. Потом обед, а затем, если будешь хорошо себя вести, разрешу поиграть с крысами у кровати. Вечером я прочту тебе сказку, подоткну одеяло и поцелую на ночь, – она плавно перебирала пальцами, и ее руки стали похожи на уставших бабочек. Коралайн вздрогнула.
– Нет, – сказала она.
Другая мама выпрямилась. Рот вытянулся в тонкую линию. Она съела еще одного жука, потом еще одного – так дети уплетают изюм в шоколаде. Взгляд ее черных пуговиц уперся в карие глаза Коралайн. Блестящие черные волосы скользили по шее и плечам, словно на них дул ветер, ощутить который Коралайн не могла.
Больше минуты они смотрели друг на друга. Другая Мама воскликнула:
– Ну и манеры!
Затем осторожно – чтобы жуки не выбрались – свернула пакет и убрала в сумку. А потом начала вставать – все выше, выше и выше – ранее она не казалась Коралайн такой высокой. Другая мама опустила руку в карман фартука и вытащила черный ключ. Нахмурившись, она бросила его в сумочку, и снова порылась в кармане: теперь она достала нужный – тонкий серебряный ключик.
– А вот и мы! – пропела она, с видом триумфатора продемонстрировав ключик. – Это для тебя, Коралайн. Для твоей же пользы. Потому что я люблю тебя. Будешь учиться манерам. В конце концов именно они делают человека человеком.
Она вытащила Коралайн в коридор и подвела к зеркалу. Затем погрузила ключик в зеркальную поверхность и повернула его.
Зеркало открылось словно дверь, за ним находилась темная каморка.
– Выйдешь, когда научишься себя вести и станешь любящей дочерью, – объявила другая мама. Она толкнула Коралайн в мрачную черноту – глаза-пуговицы ничего не выражали, а к нижней губе прилип кусочек жука – и захлопнула зеркальную дверь, оставив Коралайн в полной темноте.
Из глаз едва не покатили слезы, но Коралайн остановила рыдания, не дав им прорваться наружу. Она глубоко вздохнула и вытянула руки, чтобы исследовать свою тюрьму. Та оказалась размером с чулан: места, чтобы сидеть или стоять достаточно, а вот лечь уже нельзя. Одна стена была стеклянная, холодная на ощупь.
Коралайн еще раз обшарила чулан руками в надежде найти дверную ручку, кнопку или секретную панель – хоть что-нибудь, указывающее на выход. Поиск ничего не дал. На руку свалился паук, Коралайн вскрикнула и всплеснула руками. Но кроме паука в темноте никого не было, лишь Коралайн.
Внезапно ее ладонь коснулась чего-то, больше всего похожего на чье-то щеки и губы, маленькие и холодные. Кто-то прошептал в самое ухо:
– Шшш! Тихо! Молчи – вдруг ведьма подслушивает.
Коралайн промолчала. По лицу, нежно, как крылышко мотылька, провела холодная рука.
Другой голос, дрожащий и настолько тихий, что Коралайн подумала, уж не послышалось ли ей, спросил:
– Ты... ты живая?
– Да, – прошептала Коралайн.
– Бедняжка, – вздохнул первый голос.
– Кто ты? – тихо спросила Коралайн.
– Имена, имена, имена, – пробормотал другой голос. – Имя – первое, что теряешь, когда перестаешь дышать, и останавливается сердце. Воспоминания сохраняются дольше имен. Я до сих пор берегу образ моей няни в лучах майского утра: она несет мой хулахуп и лопатку, а вокруг на ветру покачиваются тюльпаны. Но я не помню ее имени, да и тюльпанов тоже.
– Вряд ли у тюльпанов бывают имена, – заметила Коралайн. – Они просто тюльпаны.
– Возможно, – печально прошелестел голос. – Но мне всегда казалось, что у этих тюльпанов имена есть. Красные, красно-апельсиновые и красно-апельсиново-желтые: они как тлеющие угольки в камине детской зимними вечерами. Я помню их.
Голос звучал так грустно, что Коралайн протянула руку туда, откуда он исходил, и, встретив холодную ладошку, от души пожала ее.
Глаза начали привыкать к темноте, и Коралайн увидела – или вообразила, что видит, – три фигуры, призрачные и бледные, как луна на дневном небосклоне. Фигуры детей примерно ее роста. И холодная рука в ответ пожала ей ладонь.
– Спасибо тебе, – произнес чей-то голос.
– Ты девочка или мальчик? – спросила Коралайн.
Повисло молчание.
– У меня были в детстве юбки и длинные вьющиеся волосы, – наконец ответило с сомнением существо. – Но теперь, когда ты спрашиваешь, мне кажется, что в один прекрасный день у меня забрали юбки, отрезали волосы и одели в бриджи.
– Мы больше не придаем этому значения, – ответил первый голос.
– Скорее, мальчик, – продолжал голос держащего ее за руку. – Думаю, когда-то я был мальчиком.
И существо мигнуло чуть ярче в темноте зазеркальной каморки.
– Что с вами всеми случилось? – спросила Коралайн. – Как вы попали сюда?
– Она заперла нас, – заговорили голоса. – Украла наши сердца, наши души, отобрала жизни; она оставила нас в темноте и забыла о нас.
– Бедняги! – ужаснулась Коралайн. – И давно вы здесь?
– Очень, очень долго, – ответил ей голос.
– Да. Неизмеримо долго, – добавил другой голос.
– Я ушел через дверь буфетной, – произнес тот, кто считал себя мальчиком. – И обнаружил, что снова оказался в гостиной. Но она меня ждала. Сказала, что она моя другая мама, с тех пор своей настоящей мамы я уже не видел.
– Беги! – зашептал самый первый голос, принадлежащий девочке, как вообразила себе Коралайн. – Беги пока в твоих легких еще есть воздух, пока кровь бежит по твоим венам, пока сердце не потеряло тепло! Беги, пока у тебя еще есть разум и душа.
– Не собираюсь я убегать! – сказала Коралайн. – У нее мои родители. И я пришла их вернуть.
– Ах, но она будет держать тебя здесь, пока дни не обратятся в прах, листья опадут, а годы пролетят с быстротой тиканья часов!
– Нет, не будет! – возразила Коралайн.
В зазеркальной комнате наступила тишина.