Мешок водрузили посреди зала, и один из Бентозавров стал рассказывать:
- Однажды глубокой ночью нас поднял Лупибей и принказал перенести этот мешок от ворот замка в самый глубокий и тайный грот, а потом завалить его камнями. "И если кто из вас проговорится о главном сокровище Великого Треххвоста,- пригрозил Лупибей, когда мы закончили работу,- мои Лапншевники сразу же узнают, и тогда всех Бентозавров я отправнлю в морские пещеры!" Мы молчали до сегодняшнего дня. Но теперь нет над нами ни Спрутов, ни власти Великого Треххвоста. Девочка Смешинка и ее друзья принесли нам желаннную свободу. И мы дарим это сокровище нашим избавителям.
- Правильно! Правильно! - закричали вокруг. - Нет,- раздался вдруг голос, и все замолчали. Это говонрил Звездочет-Клоун.- Нет, друзья! Свободу вы завоевали санми. Это сокровище принадлежит вам по праву.
Среди присутствующих начался спор. Одни говорили, что нужно отдать мешок Смешинке и ее друзьям, другие предлангали разделить его содержимое поровну между всеми жителя
слушаться... А потом и мне захотелось командовать. Лупибей страшно злился. Только он ничего не мог поделать. Если бы разоблачил меня, то и его никто не стал бы слушаться. Вот он и терпел... До сегодняшнего дня.
- Но как ты, Звездочет-Клоун, узнал о тайне Великого Трех... тьфу! Этого прохвоста? - удивился Храбрый Ерш.- Ведь все видели его - и не догадывались...
Звездочет-Клоун улыбнулся.
- Я очень внимательно рассматривал Великого Треххвонста и меня удивило его сходство с обыкновенной Свистулькой. Потом я увидел на его обеденном столе гигантскую недоеденнную креветку и спросил повара Тунца, есть ли на кухне больншие креветки. Он сказал, что нет и не было. Владыка ел обыкнновенные, даже мелкие креветки. Итак, сказал я себе, на столе рядом с Великим Треххвостом тоже лежала мелкая креветка, но казалась гигантской, значит, и сам владыка только казалнся, но не был таким громадным. И тогда я понял, что увелинчивает его прозрачная выпуклая стена.
- Почему же ты нам не сказал ничего? - спросила Сменшинка.
- Если бы я высказал тогда свою догадку, Лапшевники тотчас донесли бы Лупибею и он моментально уничтожил бы меня, чтобы скрыть тайну. Я не открыл ее даже Сабире. Минлая, самоотверженная Сабира! Ты спасла меня от смерти, а сама погибла...
- Я жива! - послышался тоненький голосок. - Я жива! Я жива! словно эхо раздавалось с разных сторон.
Все расступились и увидели, что из лучей выросло ненсколько Звезд разного цвета.
- Вот это да! А где же среди вас моя подруга, та, единнственная Сабира? '
- Я! Я! Я! - закричали одновременно все Звезды.- Я та самая, единственная Сабира. Я твоя подруга.
- Здорово! - обрадовался мудрец.- Теперь у меня ненсколько подруг вместо одной. А что будем делать со Свиснтулькой?
- Судить ее! - закричали все вокруг.
- Не нужно меня судить! - взвизгнула Свистулька.- Я буду вам служить... Я никогда не буду делать зла!
- Потому что не сможешь,- сказал Звездочет-Клоун. А Храбрый Ерш веско добавил:
- И не позволим!
ПРОЩАНИЕ
Вот и пришло время Смешинке, Капельке и его отцу Каппе пруда Тарусава расставаться с Коралловым городом. Вместе с ними отправлялся старый аист Остроклюв. Да, да. Остронклюв, который наконец принял свой облик и перестал превранщаться то в Мичмана-в-отставке, то в Звездочета-Клоуна - таких диковинных непонятных существ.
- Почему ты не хотел быть самим собой? - спросила его Смешинка.
- Если бы я был самим собой в этом царстве насилия, то нашел бы верную гибель. Меня, признаться, смерть не страншила, но я не мог допустить, чтобы погибла ты, Смешинка:
ведь мы должны были вернуть радость людям и помочь жителям Кораллового города.
- Но как ты переставал быть самим собой?
- С помощью волшебного "галстука гостя". Капелька сказал, что я, имея его, могу по своему желанию принимать любой облик. Вот я этим и воспользовался.
А в это время морские жители высыпали на улицы города провожать своих избавителей. Так же, как и в первый приезд Смешинки, здесь гремела музыка, били барабаны. Но теперь это была радостная музыка. И жители весело улыбались и громко смеялись своим собственным смехом - их научила этому Смешинка.
- Прощайте,- сказал Храбрый Ерш, и глаза у него были подозрительно красные.- Прощайте и не забывайте Кораллонвый город! Теперь мы заживем счастливо.
Остроклюв попрощался со своими подругами-Звездами.
Он подолгу вглядывался в каждую, но так и не смог определить, кто же из них та, единственная Сабира. У каждой Звезндочки был голубой глаз, и каждая говорила ему:
- Прощай, мой добрый единственный друг! Потом бросились обниматься с путешественниками Барабулька, Бекасик и Бычок-цуцик. Барабулька, не стесняясь, ренвела в голос.
- Приезжайте к нам! - говорила она, всхлипывая. - Мы всегда будем ждать вас! Честное слово!
Она сняла с себя чешуйку и протянула Смешинке:
- Помни, если тебе понадобится наша помощь, сожги эту чешуйку, и мы тотчас появимся.
Последний раз помахали путешественники жителям прекнрасного Кораллового города и поднялись на защитные стены, выступавшие из воды. Там встретили их Справедливые Дельнфины, жаркое солнце и свежий ветер! Старый аист расправил крылья и крякнул;
- Ну, полетим! Ого-го, сколько пассажиров! Садитесь, сандитесь! Аист отправляется!
Смешинка, Каппа и Капелька сели на широкую спину станрого аиста, и он взмыл в голубое небо. Внизу катились зеленонватые волны с белоснежными гребешками и, резвясь, мчались Справедливые Дельфины.
Так они летели, пока не показалась земля. И увидели путеншественники, что дома в селениях покосились, поля заросли сорняками, скот одичал, а люди сидят у своих домов и плачут, глядя туда, куда улетел старый аист. Уже никто и не верил, что он вернется.
- Смотрите, летит! - крикнул кто-то, вглядываясь в небо. И все закричали:
- Летит, летит! Старый аист вернулся!
И вдруг раскрыли рты от изумления: в солнечный летний день с неба пошел... снег.
То Смешинка брала горстями из мешка чудесные зернышнки и бросала вниз. А пока летели они, превратились в сверканющие белые снежинки. И тот, кому попадала в рот снежинка смешинка, разражался веселым жизнерадостным смехом. (С тех пор и говорят люди: "Смешинка в рот попала").
Закипела вокруг работа: люди принялись строить, панхать, сеять, почувствовали радость жизни, радость труда. А линца их то и дело озарял веселый, добрый, всепобеждающий смех.