- А что там?
- Полы, потолки, засыпка, окна-двери, крыльцо и по мелочам: погреб, туалет, забор. Всего понемногу, и все надо делать.
- Опять крайние, - вздохнул кто-то.
- А куда их девать? - кивнул Прокопов на дочку. - Таскаем за собой, как кутят.
- Откуда же людей снимать? - продолжил тот же голос. - На всех объектах в обрез. Ставили бы своих. Они же начинали делать? Пусть кончают.
Прокопов к печке подошел, сел на чурбачок.
- Ну, давайте наших, - согласился он и, взяв кочережку, принялся шевелить ею прогорающие поленья. Мягко ухнула, распадаясь и оседая, гора углей.
- Давайте наших... - повторил Прокопов. - Жилье, восьмиквартирка и общежитие. Снимем?
- С жилья нельзя.
- Дальше. Теплотрасса. С нее?
- Тоже, конечно, не стоит.
- Школа. Медпункт. Еще два жилых дома, - ровно перечислял Прокопов, набивая печку поленьями. - Бытовка лесопилки. Столярка. Все.
- В общем, мы крайние.
- Крайние не крайние, - повернулся Прокопов к ребятам. - Я думаю, вы разозлитесь и сделаете быстро. Так что подумайте, посоветуйтесь и ставьте хороших людей. Я вас очень об этом прошу. И как отец. Куда же их девать?
Вспыхнули новые поленья в печурке. Прокопов, освещенный их неверным пламенем, глядел на дочку.
Леночка вдруг встрепенулась, спросила у Славика о времени и, подойдя к отцу, решительным тоном сказала:
- Папа, пошли домой. Тебе пора спать. Болтуша, тоже пошли. Я вас сейчас ужином накормлю.
Прокопов взял дочку на руки, попрощался. Григорий поднялся его проводить. Задремавший Болтун бросился за хозяином. Андрей следом вышел.
На улице посвежело. Даже холодом тянуло.
В тишине было хорошо слышно, как звенит о чем-то Леночка, а ей вторит неторопливый отцовский басок. Долго было слышно. Голоса глохли, удаляясь. Вот уже Прокопова совсем не слыхать. А только Леночка еще звенит и звенит, уходя. И что-то печальное чудилось в этом тонущем во тьме и тишине детском голоске.
- Гриша? - негромко спросил Андрей. - А что у него с женой?
- Откуда я знаю? - вздохнул Григорий. - Уехала она. Вроде мать заболела. Но что-то... Какие-то разговоры... Не знаю.
Ребята из сушилки потянулись в вагончики. Андрей сапоги переставил на решетке и возле, чтобы все хорошо сохли, и уселся читать.
Время от времени, дабы наплывающую дрему разогнать, он оставлял книгу, оглядывал свое хозяйство и шел на улицу, бродил по лагерю, мимо спящих вагончиков.
В один из таких походов возле столовой он услышал шаги.
- Что ж ты бродишь всю ночь одиноко? - пропел Андрей в темноту и почувствовал холодок внезапного страха.
- Андрей?
- Зоя, что так поздно?
Остановившись против Андрея, Зоя молчала. Было темно, но Андрей чувствовал, что смотрит она на него. И от этого невидимого, но осязаемого взгляда, Андрею стало не по себе.
- Что с тобой? Что случилось?
- Что случилось, что случилось, что такое получилось, - медленно проговорила Зоя.
- Что с тобой? - громче сказал Андрей.
- Не кричи. Спят, - дважды капнула словом Зоя. - Ничего не случилось.
- Спроси: как жизнь, ответят: ничего. Но это ничего еще не значит. Так?
- Так. А ведь нам скоро уезжать. Меньше месяца.
- Ты не рада?
- Рада-то рада...
- Знаешь, Иван сегодня какого-то парня...
- Знаю, - перебила Зоя. - Знаю. Ох, Андрюша, влезла я зря, кажется.
- Куда влезла?
- Как куда? Нам ведь скоро уезжать.
- Ну и что?
- А как же Иван?
- Что Иван?
- Плохо ему здесь будет.
- Оставайся. Все давай останемся возле Ивана. Будем его охранять.
- Не надо смеяться. Мне его жалко.
- Что здесь людей хороших нет?
- Есть. Но для них он - Ваня Бешеный Судак.