На маленькой террасе кроме него не оказалось ни души, но Ринберг был даже рад своему временному одиночеству.
Пока он наслаждался тишиной, гости продолжали веселиться на празднике тетушки Боринштейн: музыка, смех, разговоры, перезвон бокалов доносились откуда-то издалека. Терраса была оазисом тишины и спокойствия среди пустыни звуков.
Вечерний воздух приятно холодил. Именно это Ивану и было нужно — ясная голова и трезвый расчет, чтобы вывести на чистую воду всех крыс из его окружения.
Спецы Данилевского нарыли много интересных фактов, которыми следовало заняться незамедлительно. Но вместо этого он вёл себя как мальчишка- бегал за приглянувшейся девчонкой, отбивал её у настырных поклонников и ревновал как сумасшедший.
Нет, она не давала никакого повода, но легче почему-то не становилось — его помешательство на Островской прогрессировало со страшной силой: сначала она ему просто понравилась, потом появилось стойкое ощущение, что они уже встречались прежде, а сейчас Ринберг и вовсе считал её своей…
Стоило ему увидеть Алевтину в компании Шабарина и Крупельницкого, как всё его хвалёное самообладание испарилось за секунду.
— Какого чёрта эти двое себе позволяют?! — подумал Иван, напрасно он пошёл на поводу у тётушки Боринштейн и оставил с ней девушку.
Мужчины, сменяя друг друга, стремились придвинуться поближе к Островской и нашептать что-то в её аккуратное ушко. Они, словно голодные волки вокруг трепетной лани, кружили около Али. Для Ринберга наблюдать за их потугами со стороны было просто невыносимо. Что-то первобытное взыграло в нём: он вышел из себя и потащил Алевтину танцевать, хотя уже тысячу лет сам этого не делал.
При воспоминании об их танце Иван невольно улыбнулся. Жаль, но долго наслаждаться тишиной ему не довелось, именно в такой приятный момент его одиночество было грубо нарушено.
За спиной раздались тяжелые шаги, и Ринберга довольно бесцеремонно окликнули:
— Эй, зажигалки не найдется?
— Нет, — без раздумий ответил Иван, всё ещё погруженный в приятные мысли об Островской.
Мужской голос показался ему знакомым, и Ринберг повернулся, чтобы проверить свои предположения.
— Да уж… — хмыкнул Шабарин, окинув его неприязненным взглядом. — У таких снега зимой не допросишься…Жалко что ли?
— Не курю, — равнодушно бросил Иван.
— О, да это же Ринберг весь такой положительный правильный, — наконец-то рассмотрел его Юрий.
— И?..
— И ничего удивительного — спортсмен и зожник, — последние слова Шабарин выплюнул, будто грязное ругательство, хотя язык его при этом немного заплетался. И когда, спрашивается, он успел так набраться?
— Юрий, вы пришли сюда для того чтобы поговорить о моём образе жизни?
Спокойный, скорее даже безразличный, тон Ивана подействовал на Шабарина, как красная тряпка на быка.
— О-о-о…Вы только посмотрите- сколько превосходства… Думаешь победил? — всё больше распалялся Юрий. — Рано радуешься. Бабы есть бабы, на всё пойдут ради своей любви!
Дальше вслушиваться в бессвязный бред, который так увлечённо нёс Шабарин, Ринбергу совершенно не хотелось, но уйти, не дождавшись Алевтину, он тоже не мог. Не хватало ещё оставить её один на один с этим субъектом.
— Правда, любовь эта…она у них разная: у кого к деньгам, у кого к людям… Вот таким как Островская чувства подавай, — с издевкой протянул Юрий. — Что молчишь?.. А, ладно, я всё равно должен тебя разочаровать. В жизни Тинки великая любовь уже была, и это не ты.
С одной стороны, Иван вроде бы понимал, на что намекает его собеседник, а с другой, отчаянно не хотел ему верить.
— Как же так? Такой осторожный человек- Иван Соломонович Ринберг- и не проверил людей из своего окружения? — мерзко рассмеялся Шабарин, как никогда довольный своими вопросами. — Не веришь? Давай, спроси её сам, как умница Островская после успешной карьеры в Москве снова оказалась в этой глуши…
— Что значит снова? — вытолкнул из себя Ринберг.
— А то и значит. Помнишь, семь лет назад у вас был гениальный проект жилого комплекса с федеральным финансированием?
Иван кивнул и ошарашенно уставился на него.
— Тинка тогда работала в банке, это она слила подробности вашего проекта, и мы смогли перебить вашу цену в тендере. Забыл, что ли, как вы с папашей рвали и метали, требовали наказать виновного?
Нет, это просто не могло быть правдой! Но Шабарин говорил с такой гордостью, что кое-какие сомнения в душе Ринберга ему всё же удалось посеять.
— Пить, Юрий надо меньше, чтобы сказки не рассказывать. Зачем ей это?
— Догадайся сам, это же так просто! Потому что она любила и любит меня. Вон даже сына мне родила.
Иван отрицательно показал головой.
— Не веришь? Ладно, смотри, — он ткнул пальцем в экран телефона, немного покопался, а затем сунул Ринбергу в лицо фото, на котором сам Шабарин обнимал улыбающуюся девушку: тёмные очки скрывали почти половину её лица, а короткие рыжевато-золотистые пряди, выбивающиеся из стильной укладки, игриво разбросал ветер.
— Кто это? — зачем-то переспросил Иван, хотя и сам уже догадывался, какой ответ сейчас услышит.
— Островская… — прозвучало рядом как приговор собственной глупости.
С большим трудом, но Ринберг оторвался от фото и поднял глаза на Алевтину, замершую около двери и почти переставшую дышать. Кто знает, как давно она там стояла.
Иван не был уверен в том, что когда-либо хорошо знал Островскую, но воспоминания о той- другой, он, как Кощей свою смерть, хранил в самых отдалённых уголках памяти.