Квиллер встретил вторник с чувством, что это будет решающий день. Так оно и вышло, хоть и не совсем как он ожидал. По тому, как он себе рисовал перспективы дня, Харриет, наверное, согласится всё рассказать, на почте его будет ждать открытка, а Коко отыщет ключ к разгадке. Для начата был весьма недурен и завтрак: французские гренки с яблочным маслом и ломтиками бекона, а потом яйцо-пашот с жарким из мелко нарезанной солонины. Потом у сиамцев возникло настроение сыграть в домино — и у игрока Коко, и у преданной зрительницы Юм-Юм.
Коко начал как обычно, сбрасывая лишь четыре-пять костяшек каждым взмахом хвоста и ограничивая тем самым игру короткими словами: лак, дай, лайка, гад, клей, бил, век, лаз, залежи, клика.
Окрас у них был в общем негативный, и это заставило Квиллера призадуматься. Он сказал:
— Приободрись, старина! Шире мах!
После этого появились слова более подходящие случаю: гадка лежка, как «Четыре очка», гладка глава, как Эксбридж, лжива лавка, как антиквариат Нуазетты. Некоторые пары объединялись в тандем: клейкий злак, жалка балда. Если Коко знал, что делал, то последнее означало: устал, с него хватит.
Квиллер выдал сиамцам угощение, перед тем как отправиться на ланч с наследницей Эплхардтов. Доехав до Сосен в наемном экипаже, он обнаружил, что она ждёт его на крыльце главного здания. Когда усаживал её в экипаж, понял — она дрожит, как дрожала в воскресенье, бросив матери вызов. Он предположил, что они перекинулись словцом-другим. Миссис Эплхардт была чрезмерно гостеприимна, пока дочь не проявила признаков неповиновения. Теперь, без сомнения, считалось, что он дурно на неё влияет: берегись журналистов!
Когда отъехали от Сосен, он сказал Элизабет:
— Этот цвет вам очень к лицу.
— Спасибо, — улыбнулась она. — Мне нравятся все оттенки фиолетового, но мама считает их не слишком респектабельными — что бы это ни значило.
— Я замечал, что женщин возвышенных и обладающих индивидуальностью тянет к фиолетовому, — ответил он, думая об Эвфонии Гейдж, которая была одной из самых оригинальных и независимых жительниц Пикакса.
Элизабет надела бледно-фиолетовое платье, подпоясанное плетеным шнурком. Её русалочьи волосы были заправлены под шляпу из тропической соломки, которая выглядела так, будто её заливал дождь и топтала лошадь.
— Это шляпа моего отца, — горделиво поведала она. — Он называл её своей гогеновской шляпой.
— У вас своеобразный вкус на одежду, — сказал он. — Эти длинные платья, которые вы носите… — У него истощился запас слов. Что он мог о них сказать?
— Вам они нравятся? Они из Индии, Африки и с Явы. Домотканый хлопок и цветной батик. Люблю экзотические ткани. Мама говорит, я выгляжу уродкой, но это единственное, чем я могу себя выразить.
Они подъезжали к гостинице «Домино», и он заметил:
— Две здешние гостьи прочли в газете о несчастном случае с вами и сказли, что вы были их ученицей, Эдит и Эдна Мозли.
— Как замечательно! Хочу их повидать!
— К сожалению, сегодня утром они переправились, чтобы ехать домой — в Бостон, кажется.
— Почему они не дали мне знать, что были здесь? — сказала она. — Когда мама записала меня в академию, я психически была в очень плохом состоянии. А они оказачись так добры! Вы тоже очень добрый, мистер Квиллер. Вы не женаты — я не ошибаюсь?
— В настоящее время не женат… но я помолвлен, — быстро добавил он.
— Какая она? — спросила Элизабет.
— Она умна, мила, с ней хорошо, у неё мелодичный голос. Она заведует публичной библиотекой Пикакса.
— Я бы хотела быть библиотекарем, — задумчиво сказала она, — но у меня нет систематического образования. Мама убедила меня, что для колледжа у меня недостаточно характера и выдержки.
Они доехали до центра, и она пришла в негодование.
— Как они могли осквернить такой красивый остров?! Эти ужасные магазины! Эти вульгарные качалки!
Чтобы смягчить её ужас, он беззаботно сказал:
— Мне чудится, что все эти пятьдесят качалок заняты и качаются в унисон вроде ноющего хора, создавая электромагнитные волны, от которых рухнет весь курорт.
Она успокоилась и усмехнулась.
— Худшее ещё впереди, — продолжал он. — Вестибюль увешан черными пиратскими флагами, а есть мы будем в Корсарской комнате, вход в которую охраняет пират-головорез.
Сидевший за столом заказов Дерек взглянул на Элизабет, потом, вопросительно, — на Квиллера, а потом снова на даму в необычной шляпе.
— Привет, мистер К.! Вы хотите в свою обычную угловую кабинку? — спросил он, тихонько добавив: — Ого-го! Ничего себе!
Когда уселись, Элизабет сказала:
— Этот человек в вестибюле такой высокий!
— Это Дерек Катлбринк, фигура известная в Пикаксе, актёр Театрального клуба… Коктейль, мисс Эплхардт, или аперитив?
— Пожалуйста, называйте меня Элизабет, — попросила она.
— Только если вы будете называть меня Квиллом.
Минутку поколебавшись, она попросила шардоне с колой, а он сказал, что возьмёт то же самое, только без вина.
— А теперь мне до смерти хочется что-нибудь узнать о вашем имени — Джеймс Макинтош Квиллер с «в». Это имя, которое вам дали при рождении?
— На самом деле… нет. Перед моим рождением мать читала Спенсерову «Царицу фей» и дала мне имя Мерлин Джеймс. Можете себе представить, как ровесники издевались над первоклассником Мерлином в средней школе. Поэтому, поступив в колледж, я сменил имя. Моя мать была Макинтош.
— А, это уже совсем другое, — сказала она. — Сначала я должна объяснить законы нумерологии. Каждая буква алфавита имеет соответствующий номер, начиная с единицы дня буквы «А». Когда вы доходите до пяти для Джеймса, то опять начинаете с единицы. Чтобы зашифровать имя, вы даете каждой букве цифровой эквивалент, складываете их и сокращаете до однозначного числа. Это понятно?
— Пожалуй, да, — пробормотал он, хотя мысленно перенесся на сорок лет назад к мисс Хис с её зубастой улыбкой.
— Когда я зашифровала имя, которое вы мне назвали, в результате появилась цифра два, а инстинкт подсказывал мне, что вы не соответствуете двойке. У меня было чувство, что вы — пятерка! Поэтому, если вы чуточку подождете, я сейчас зашифрую имя, данное вам при рождении. — Царапая что-то в блокноте, она бормотала: — Мерлин сокращается до восьми… плюс три для Джеймса и три для Квиллера… Сумма равняется четырнадцати, а это число сокращается до пяти! Я это знала! Вы — пятёрка! — победно вскричала она.
— Это хорошо или плохо?
— Это означает, — возбуждённо сказала она, — что вы любите свободу, приключения и перемены. Вероятно, вы много путешествовали, потому что легко привыкаете к новой обстановке и у вас есть живой интерес к новым местам и новым людям. А кроме того, у вас есть изобретательность, которая должна быть полезна при вашей работе.
— При всей моей скромности, — признал Квиллер, — должен сказать, что вы правильно подметили. Но откуда вы узнали, что предыдущее число неправильно? Не так уж хорошо вы меня знаете.
— Это ваша аура, — серьёзно сказала она. — У вас аура пятёрки.
— А какое число у вас?
— Я — семёрка, как и ваш Коко. Составляя кошачьи гороскопы, я столкнулась с удивительным фактом: Као Ко Кун сокращается до семи, и то же самое происходит с Коко, а в случае с Юм-Юм, или Фрейей, каждое имя даёт одно и то же число — один. Это означает, что она терпелива, независима и обладает сильной волей. Коко аристократичен, склонен к науке и тонок умом, но достаточно скрытен.
— Замечательно! — сказал Квиллер.
В задумчивости он проглотил миску гумбо, меж тем как его сотрапезница отщипнула половинку от сандвича с курицей без майонеза. Постепенно он навел её на разговор о приготовлении трав, о лечебных травах, а потом о ядовитых.
— Островитяне, возможно, знали ядовитые растения, — сказала она. — Они изготовляли свои собственные лекарства. Вы когда-нибудь бывали в Тёмной деревне?
— Так аборигены называют поселок Провидение?
— Да, и это любопытное место. Отец часто возил нас через село. Если бы вы заказали после ланча экипаж, я бы могла править.
— Правда, что их возмущают чужие?
— Чаще всего. Но мы всегда вели себя тихо и уважали их частную жизнь. Островитяне любили отца. Он часто разговаривал на берегу с рыбаками и покупал часть их улова.
Она погрузилась в задумчивое молчание, и он какое-то время дал ей возможность повспоминать. Неожиданно она спросила:
— Квилл, хотите называть меня Лиз? Никто, кроме отца, никогда меня так не называл. Он был моим лучшим другом и единственным, кто когда-либо меня слушал.
— Счёл бы за честь… Лиз, — сказал он. — Давно умер ваш отец?
— Шесть лет назад, и мне до сих пор одиноко. С мамой мы друг друга не понимаем. Уильям и Рикки хорошие братья, но у них свои семьи и своя жизнь.
— А как насчёт Джека?
— Мы не ладим, — резко ответила она. — Когда мы росли, он вечно надо мной издевался — рисовал усы моим куклам и склеивал страницы моих любимых книжек.
— И ваши родители ему это спускали?
— Мама его прощала, говорила, что он от природы игрив и не имеет в виду ничего дурного, а отец — ну… отец никогда и не пытался с ним спорить. Понимаете, Квилл, Джек был такой красавчик, что ему все с рук сходило. Теперь-то он поистаскался на бесконечных вечеринках.
— У Джека есть профессия?
— Женитьбы, — едко ответила она. — Он разводился трижды, а ему всего двадцать шесть. Мама говорит, ей все равно, сколько у него женщин, но зачем ему надо на всех на них жениться? Это похоже на дурную привычку. Вы когда-нибудь что-нибудь подобное слышали? Эту тему у нас в семье обсуждать не любят, но я уверена — он снова женился и хочет из этого выпутаться. Каждый раз, когда Джек проводит дома несколько недель, у него есть скрытая цель. Он был женат на рок-певице, на фигуристке (она была славная) и на итальянской актрисе.
— В один прекрасный день он женится на библиотекарше и с той поры заживет счастливо, — сказал Квиллер.
Лиз усмехнулась.
— Я всё болтаю. Расскажите мне о себе. Где вы живете?
— В перестроенном яблочном амбаре в Пикаксе — три тысячи человек населения. Раньше я писал для ежедневных газет больших городов, но теперь мой друг издает небольшую местную газетку. Я пишу для неё и таким образом участвую в жизни городка.
— Вы кажетесь счастливым, — с лёгкой завистью произнесла Лиз.
— Думаю, я достиг гармонии. У меня есть друзья, и я пишу книгу.
— А я несчастлива, — горько вздохнула она. — Вы были правы, когда сказали, что мне нужен собственный дом. Когда я дома, то теряю воодушевление, честолюбие и аппетит.
— Чем вы это объясняете? — спросил он мягко, хоть и жаждал подробностей.
Когда-нибудь он и впрямь напишет книгу — он всегда собирал материал.
— Мама хочет руководить моей жизнью, выбирать мне друзей и принимать за меня решения. Ещё немного — и я просто сдамся. Ну вот. Это все, что я намерена вам об этом сказать.
— Давайте съездим в Тёмную деревню, — предложил Квиллер.
Он нанял двухколёсный экипаж, и они направились к восточному побережью, Лиз села на облучок. Потянулись галечные пляжи со столиками для пикников, перемежающимися с мусорными контейнерами. Группки туристов загорали на купальных полотенцах, собирали агаты или делились ланчем с бездомными котами.
— Я видел одичавших котов повсюду, кроме Сосен, — сказан Квиллер.
— Ещё бы, — откликнулась она. — Они знают, где их не желают видеть.
Немного погодя изрезанная колеями дорога раздваивалась и ныряла в лес. Тишина почти физически давила на плечи.
— Тёмная деревня, — шепнула Лиз. — Чувствуете её чары?
Древние деревья раскидывали над дорогой темный балдахин ветвей. Высились громадные, открытые всем ветрам кедры, сплетавшиеся в гротескные фигуры, и сучковатые дубы со стволами футов в пять диаметром, покрытыми лишайником. Пока лошадь тащилась по колеям, колеса наёмной повозки угрожающе скрипели. Если не считать этого, стояла почти пустынная тишина. В лесу виднелись то ветхая хижина, то обвалившаяся крыша, но не было и признака человека. Дорога, извиваясь меж гигантскими деревьями, уходила все дальше в лес. Квиллеру приходилось напоминать себе о том, чтобы время от времени делать глубоких вдох.
Дальше начали появляться разбросанные жилища — жалкие убежища, сколоченные из обломков разбитых кораблей или каких-то кусков дерева, давным-давно сметенных непогодой с неведомых дальних берегов. У некоторых домиков были дворики, огороженные кольями разной высоты, за которыми виднелись по две-три грубые надгробные плиты. И все же рядом со смертью заметна была и жизнь. Несколько предметов одежды одиноко болталось на бельевой веревке, старый пёс дремал на пороге, а во дворике поблизости щипал сорняки козел. Ловко увернувшись от лошадиных копыт, дорогу перебежал одичавший кот. Какие-то дети, игравшие во дворе, убегали, как только экипаж подъезжал. В окнах то и дело что-то двигалось, будто кто-то смотрел оттуда на чужаков. Где-то кукарекал петух.
Дорога стала шире перед маленьким, но недурно выстроенным зданием школы с флигелями для мальчиков и девочек, обшитыми заводским алюминием. Неподалеку стояло старое, потрепанное непогодой здание — как бы призрак универсального магазина; два изможденных старика, сидевшие на скамейке перед ним, свирепо взглянули на проезжавший экипаж. Другое, крашенное белым здание имело бравый вид, но только с фасада; на дверях его виднелся крест.
Затем жилища стали попадаться всё реже и реже; появлялось всё больше открытых, залитых солнцем пустошей, пока дорога не оборвалась на высокой песчаной дюне. Здесь она сворачивала вправо и терялась в путанице сорняков и подлеска.
Лиз сказала лошади «Тпрру!».
— Тяжело ему было тянуть экипаж по этим колдобинам, пусть немножко отдохнет.
«А дальше что?» — подумал Квиллер. Казалось, на уме у неё что-то большее, чем благополучие старой клячи. Она была захвачена какой-то мыслью.
— Это был волнующий опыт, — сказал он. — Нелегко поверить, что люди так вот живут. А куда ведёт эта заросшая дорога слева?
— Раньше здесь была прямая дорога к пляжу — её закрыли, когда возник Клуб Гранд-острова.
Он старался подыскать тему, которая могла бы её заинтересовать.
— Это, вероятно, та песчаная дюна, где в прошлый уик-энд застрелили одного парня, — сказал он вслух, а про себя подумал: «Эта женщина даже газет не читает; возможно, и о выстреле не слыхала».
Лиз внезапно повернулась к нему:
— Квилл, по-моему, мой ангел-хранитель послал мне эту змею, чтобы я встретила вас.
— Очаровательный комплимент, — холодно отозвался он, — но вы дорого заплатили за столь сомнительную выгоду.
Он надеялся, что это признание не вызовет неловкого молчания.
— С тех самых пор, как умер отец, — серьёзно сказала она, — мне некому было довериться.
— Вас что-то тревожит? — осторожно спросил он.
— Как раз здесь несколько лет назад со мной был ужасный случай, и я никогда никому не могла о нём рассказать.
— Сколько вам было лет?
— Шестнадцать.
Квиллерово любопытство на всех парах рванулось вперёд, но он сказал с деланным безразличием:
— Если разговор принесёт вам облегчение, я готов вас выслушать.
Она несколько минут думала, лицо её под старой отцовской шляпой казалось трагичным.
— Мы с мамой проводили лето здесь. Отец только-только умер, и мне так было одиноко! Потом на несколько недель приехал Джек. Мама только что выплатила большую неустойку, чтобы избавиться от первой его жены, а он как раз опять женился. Мама была расстроена, но ведь её любимчик Джек мог вытянуть у неё что угодно.
Мысли её явно бродили по царству семейных интриг. Квиллер постарался вернуть её обратно:
— Итак, он приехал в Сосны погостить несколько недель…
— Он замаливал грехи. Был ласков с мамой и даже со мной. Мы играли в крокет, ходили под парусом, и однажды он, совсем как отец, взял меня прокатиться по Тёмной деревне. Мы взяли мой любимый экипаж, любимую лошадь и корзину с ланчем, чтобы перекусить на южном берегу. Я так была счастлива! Думала, наконец-то у меня появился старший брат, который станет моим поверенным.
Взятый напрокат конь заржал и забил копытом, но Лиз была погружена в воспоминания.
— Мы проехали через Тёмную деревню, а у развилки дорог он свернул влево, в сорняки. Я сказала: «Куда ты правишь, эта дорога закрыта!» — а он так противно искривил рот и ответил мне такое, что повторить я не смогу, как не смогу и рассказать, что он пытался сделать! Я выпрыгнула из экипажа и с плачем побежала к дороге, что идет по побережью. Там несколько рыбаков вытаскивали на берег лодки, и я сказала им, что я из Сосен. Сказала, что мой брат сыграл надо мной шутку и уехал без меня. Они помнили моего отца и отвезли меня домой на лодке. В ней билась мокрая, скользкая рыба, но я им все равно была благодарна.
— Вы рассказали о случившемся матери? — спросил Квиллер.
— Как я могла! Она бы мне не поверила. Я ей сказала только, что потеряла память. А Джек ей заявил, что я с ума сошла. Рикки счел, что я горевала по отцу и прогулка через Темную деревню вызвала у меня нервный приступ. Для меня на все лето наняли сиделку, а Джека мама отослала в Европу, покуда делала выплаты его второй жене. Это была божественная справедливость — потому что в Италии он встретил актрису и женился сызнова.
Откуда-то с горизонта донёсся грохот, и Квиллер полюбопытствовал:
— Это гром? Или ракеты атаковали Канаду?
— Это далеко, — сказала Лиз. — Иногда мы слышим отдаленное громыхание за двое суток до того, как гроза доходит до нас. Это довольно волнительно.
— Так или иначе, а нам надо отвести на отдых в конюшню эту усталую клячу.
В центре он проверил почту — от Полли ничего не было — и нанял экипаж, чтобы отвезти Лиз домой.
— Я головой и сердцем чувствую, как с меня свалился громадный груз, — сказала она. — Не станете ли вы как-нибудь моим гостем на ланче в Клубе?
Он согласился, надеясь, что приглашение можно будет оттягивать до тех пор, пока он благополучно не отбудет в Пикакс. Он сделал своё доброе дело — фактически даже два. Сочувственно выслушал и чуть ли не позволил сделать себя чем-то вроде крестного отца. С практической точки зрения встреча с королевским семейством плодотворной не была. Материалов для колонки она не давала, расследования не продвигала. Более того, если он когда-нибудь и напишет книгу, то уж не о людях вроде Эплхардтов… Эта несветская мысль была вызвана собственной его насущной заботой, которая завладела им из-за случайного замечания Лайла Комптона, что Полли, возможно, решит остаться в Орегоне. С каждым днём, проходившим без открытки, Квиллерово беспокойство возрастало.