— Он спился и был уволен. Хек фабуладоцет: надо меньше пить.
Майор Гвоздь не понял предпоследней фразы начальника, но уточнять не стал.
— Извините, у меня неотложные дела, — холодно бросил начальник Гвоздю. — Я должен подписать срочные бумаги.
— Пожалуйста, пожалуйста, — сказал майор. — Подписывайте. Мы подождем.
Начальник демонстративно начал подписывать бумаги.
— Любаша, — шепнул Гвоздь, — дай жвачку.
Крутая полезла было в карман.
Не ту, не ту, — остановил ее майор, искоса поглядывая на начальника метрополитена.
А какую? — тоже невольно переходя на шепот, спросила Любка.
Майор молча постучал указательным пальцем себе по губам.
Крутая вынула изо рта жвачку и с легким недоумением отдала майору. Гвоздь молниеносно что-то прилепил к жвачке, а саму жвачку, столь же молниеносно, прилепил снизу к стулу, на котором сидел.
Все это произошло в считанные секунды.
Начальник закончил подписывать бумаги и поднял глаза на майора.
Ну так какие у вас еще ко мне вопросы?
Да, пожалуй, больше никаких, — широко улыбнулся майор Гвоздь. — Спасибо большое. Было очень приятно с вами побеседовать.
Любка с Гвоздем вышли из управление, сели в машину и поехали.
Хорошо, что у тебя жвачка во рту оказалась, — сказал Гвоздь, крутя-вертя баранку.
У меня там всегда жвачка, — ответила Крутая, чмокнув очередной жвачкой. И спросила: — А что это вы к стулу прилепили?
Жучок, [6] — пояснил майор и вставил в правое ухо крохотный наушничек. — Хочу этого Борзунова поподслушивать. Он явно темнит. Ты заметила, как он нервничал, когда отвечал на мои вопросы?
Ага, — сказала Любка. — А классно вы ему жучок втюхали.
Да что толку! Все равно мы пока что пролетели, как фанера над Парижем.
Сейчас уже так не говорят, Петр Трофимыч.
А как говорят?
Реально в отстой задвинуть.
Да-а? Интересно… А чего это он там про рыбку-то упоминал? — вспомнил вдруг Гвоздь.
Про какую рыбку?
Про хека.
— «Хек фабула доцет», — повторила Любка слова начальника. — По-латыни это означает: «Мораль сей басни такова».
Майор уважительно покосился на Крутую.
— Я смотрю, Любаша, ты и по-современному рубишь, и по-латыни шпаришь.
— Так я ж крутая, Петр Трофимыч, — выдула Любка изо рта пузырь жвачки.
…В Большом доме их ждал Кипятков.
— Ни одна из негритянок, проживающих Питере, никогда не слыхала ни о каком профессоре Федякине, — доложил капитан.
— Вот так номер, чтоб я помер, — с досадой крякнул майор.
В эту минуту появились Димыч с Тимычем. По их унылым физиономиям Гвоздь разу понял, что и ребятам ничего выяснить не удалось. Но все же для проформы спросил:
— Ну, чего хорошего скажете, орлы?
— Ничего хорошего, Петр Трофимыч, — о вздохом ответил Тимыч.
Полный голяк, — добавил Димыч, тоже со вздохом. — Никто не знает, что это за штуковина на кладбище.
Выходит, нас всех реально в отстой задвинули, — сделал вывод майор Гвоздь, подкрутив усы.
В общем, все как один упали духом. Кроме майора Гвоздя, разумеется.
— А ну, не падать духом! — приказал он. — Знаете правило из семи слов?
Никто не знал.
Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда не сдаваться! Уразумели?!
Уразумели! — сразу приободрились все.
Вот и отлично!.. Жора!
Я!
— Слетай, старина, в адресный отдел, пусть выяснят фамилию и адрес бывшего начальника метрополитена.
— Слушаюсь!
Кипятков «улетел». И сию минуту «прилетел».