Повёл Дед-Столет солдат через топи-болота, через ручьи и речки, лесами да перелесками. Повёл тропками нехожеными, кочками неприметными, где ни пешему, ни конному дороги нет.
И привёл в партизанский лагерь.
Глава седьмая,
в которой мы будем радоваться вместе с Иваном
Собрались партизаны вокруг солдат. Накормили-напоили. Расспрашивают.
Потом Дед-Столет говорит:
- Сейчас я вас командиру представлю. Только так: лицо его увидите - не удивляйтесь и виду не подавайте. Лицо у него обожжённое. И он своего лица не знает, потому что мы все зеркала в лагере попрятали.
Спустились солдаты вслед за дедом в штабную землянку.
В землянке тепло. В печке дрова потрескивают.
За самодельным столом сидит человек в военной гимнастёрке. Лицо у него всё в шрамах от ожогов. И руки - в шрамах.
- Здравствуйте, товарищи, - сказал человек. - Вы и есть пять Иванов, за которыми фашисты охотятся? Знать, крепко им насолили!
Показался Ивану голос будто знакомым.
- Насолить не насолили, а уйти среди бела дня - ушли.
- Ишь как, - засмеялся партизанский командир. - Так запросто и ушли?
И смех показался Ивану знакомым. Где же он его слышал?
- Запросто не запросто, а стрельба была, - отвечает, а сам в командира всматривается.
И командир на Ивана глядит внимательно.
- А стрельба, говоришь, была? - и по лбу ладонью провёл.
И жест этот тоже знакомый.
Дрогнуло сердце у Ивана, шагнул он к командиру.
- Алёша, - сказал тихо, - Алёша, брат...
И командир - к Ивану:
- Иванушка!
Обнялись братья и замерли.
И все, кто в землянке был, замерли. Даже дрова в печке потрескивать перестали.
Так постояли братья в тишине, может, минуту, а может, час.
Кто-то всхлипнул.
Дед-Столет глаза бородой утёр.
И все тихонько из землянки вышли. Оставили братьев одних.
Алёша рассказал, как выскочил из горящего танка и отполз в кусты. Как нашли его внуки Деда-Столета. Принесли в свою деревню. Спрятали. Выходили.
Стали вспоминать они старушку мать, места родные, старшего брата своего Степана.
А потом Алёша спросил:
- Скажи мне прямо, Иван. Очень у меня страшное лицо?
- Лицо как лицо. Обгорелое немного. И без бровей проживёшь.
Улыбнулся Алёша:
- Все зеркала от меня в лагере попрятали. А я в ковшик с водой гляжусь. К новому своему лицу привыкаю.
Тут кто-то тихонько постучался в дверь. И обожжённое Алёшино лицо вдруг преобразилось, разгладилось, и глаза засияли ласково.
- Входи, - сказал Алёша.
Дверь отворилась, и вошла Алёнушка с котелком в руках.
- Обед принесла, товарищ командир.
Голос у Алёнушки - как колокольчик.
Поставила Алёнушка на стол котелок, ложки, хлеб, соль.
- Спасибо, Алёнушка, садись с нами, - пригласил Алёша.
Алёнушка ломаться не стала, присела к столу.
Тут достал Иван из-за пазухи краюшку. Положил на стол.
- Вот. Мать этот хлеб испекла. На крайний случай.
А хлеб тёплый, будто сейчас испечённый, и пахнет от него ржаной мукой, парным молоком и лаской материнских рук.
Склонился над краюшкой Алёша, и страшные шрамы от ожогов на его лице будто стали незаметнее. Поцеловал он краюшку, смахнул с глаз непрошеную слезу, сказал:
- Дорогая память. Береги, брат, до крайнего случая.