СОРРЕЛЛ
Просыпаюсь от сильной головной боли. Не могу увидеть рану на затылке, как бы творчески я к этому не подходила, поворачивая маленькое зеркало к зеркалу в ванной. Тем не менее, я чувствую, что двухдюймовая рана распухла, и прикасаться к ней чертовски больно. Принимаю душ и готовлюсь к занятиям, морщась от ярких лучей солнечного света, проникающих сквозь витражные окна академии «Туссен», пока направляюсь в комнату «Секвойи» — типично, что единственный день, когда погода здесь улучшилась, это тот день, когда облака на самом деле были бы благословением, а не проклятием.
Все говорят о Себастьяне, швырнувшем мне в голову эту дурацкую банку с газировкой. Я слышу, как они шепчутся об этом, пока сижу за своим столом и роюсь в сумке в поисках блокнота и ручки. Я почти не думала об инциденте в коридоре — была слишком занята тем, что произошло в моей комнате прошлой ночью, чтобы думать о чем-то еще, — но, похоже, остальная часть школы не думала ни о чем другом.
— Ты в порядке? — спрашивает Эшли, садясь на сиденье рядом со мной. — Я слышала о Себе и знаю, что он чувствует себя ужасно из-за этого.
Я горько смеюсь, бросая на нее суровый косой взгляд.
— Серьезно?
— Да. Он переживает. Я видела его сегодня утром за завтраком, и он был бледен как привидение. Себ просто был так зол из-за того, что застрял здесь, и вечеринка была испорчена, и…
— И он швырнул в меня банку, чтобы почувствовать себя лучше?
Эшли хмурится на меня, как будто я веду себя странно.
— Ты не понимаешь, на что это иногда похоже. Ты… — фыркает Эшли, хмурясь все сильнее, пока, похоже, подыскивает подходящее слово. — Ты новенькая. Мы застряли здесь надолго. Иногда кажется, что мы никогда не выберемся отсюда к чертовой матери. Напряжение нарастает.
— Прости, почему ты вообще разговариваешь со мной прямо сейчас? У меня не сложилось впечатления, что мы друзья. — Я обвинила ее подружку в каком-то довольно мрачном дерьме, в мой первый день здесь. Она видела, как мне было противна та хрень, которая творилась на вечеринке. Она…
Черт возьми.
У меня слишком сильно болит голова для этого.
Швыряю черную шариковую ручку на свой стол.
— Послушай, Эшли. Напряженность накалилась до предела. Я поняла. Это старшая школа, и независимо от того, насколько хорошо воспитан человек и насколько богаты его родители, я знаю, что это не мешает им быть мудаками и вести себя как дети. Я не стучала о вечеринке. Не знаю, почему Форд не вызвала меня выступить в актовом зале, но клянусь, что не я была причиной санкций, которые Форд наложила на нас. Я так же связана и ограничена ими, как и все остальные. А теперь, пожалуйста, возвращайся на свое место. У меня раскалывается голова, и я почти ничего не вижу. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.
Эшли выглядит так, будто хочет поспорить, но, когда открывает рот, ничего не выходит. Девушка качает головой, что выглядит как разочарование, затем хватает свою сумку из-под стола и возвращается на свое обычное место у двери на другой стороне комнаты.
Я прохожу через перекличку, и никто больше меня не беспокоит.
История, английский и биология проносятся мимо как в тумане.
Даже не знаю, почему посещаю эти занятия. Я уезжаю в среду, и у меня нет причин подвергать себя всему этому. Но когда подумала о том, чтобы спрятаться в своей комнате и переждать там остаток своего времени в «Туссене», почувствовала такую клаустрофобию и панику, что это показалось мне единственным реальным вариантом.
Я говорю себе, что это от скуки и тесноты, пока почти не верю в это. Притворяюсь, что в моей комнате не пахло Тео, когда я проснулась этим утром. Отказываюсь признавать тот факт, что мои простыни все еще смяты, потому что прошлой ночью мы занимались на них сексом, и…
— А-а-а! Вот ты где. Я повсюду тебя искала. Что это, черт возьми, такое? — Лани садится на стул напротив меня в обеденном зале, глядя на беспорядок, который я устроила из своего обеда. Сэндвич представляет собой гору каши в середине подноса, а пластиковая вилка торчит из него как флагшток.
— Несъедобно, — мрачно отвечаю я.
— Я вижу. Вот. Съешь это, — она кладет плитку шоколада, все еще в обертке, на стол рядом с моим подносом.
Я возвращаю ее ей.
— Все в порядке. Ты не обязана этого делать. Я просто не голодна.
Лани сует ее обратно.
— Чушь собачья. Я знаю, как выглядит девушка, которой нужен шоколад. Ты расстроена из-за вчерашнего?
Я беру плитку шоколада, открываю ее, засовываю в рот и откусываю кончик. Сахар взрывается у меня на языке, и на какую-то секунду я действительно чувствую себя лучше.
— Мне насрать на вчерашнее, — бормочу я с набитым ртом.
Ноэлани бросает на меня укоризненный взгляд.
— Я твой друг. Ты же знаешь, что можешь сказать мне, если это так. Я не буду думать о тебе плохо из-за этого. Ты всего лишь человек. А Себ — придурок. То, что он сделал, было…
Я сглатываю.
— Серьезно. Все в порядке. Если не считать того, что злюсь из-за огромной шишки на затылке, я действительно в порядке. Мне насрать на Себастьяна. Честно говоря, сейчас у меня на уме другие, более неотложные дела.
Лани откусывает от своего сэндвича с яичным салатом, приподнимая брови.
— Например?
На мгновение я подумываю о том, чтобы отмахнуться от ее вопроса и найти оправдание своему мрачному настроению. Но ее серьезный взгляд и искренняя забота в тоне заставляют меня глубоко вздохнуть.
— Мне нужно сходить к медсестре.
Она бледнеет, бросая свой сэндвич на поднос.
— Черт, Соррелл. Тебе плохо? У тебя сотрясение мозга? Нельзя шутить с подобными вещами. Нужно доставить тебя в нормальную больницу, если у тебя какие-то странные симптомы…
— Нет, нет, с головой все в порядке. Честное слово. Дело не в этом.
Лани смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
— Тогда что?
Ух, боже, это будет отстой. Я делаю глубокий вдох и откидываюсь на спинку стула, зажимая переносицу между большим и указательным пальцами.
— Ладно. Мне неприятно это признавать, но… Мне вроде как нужна таблетка экстренной контрацепции.
— Я думала, ты его ненавидишь, — говорит Лани, сидя рядом со мной возле кабинета медсестры.
Девушка не переставала грызть ногти с тех пор, как я рассказала ей о том, что произошло прошлой ночью. И, казалось, она совсем не была шокирована, когда я рассказала ей о Тео. Если уж на то пошло, Лани кажется взволнованной. А ее навязчивое покусывание ногтей могу приписать лишь к симптомам нервозности — мне действительно нужно через секунду войти в этот кабинет и сказать медсестре, что прошлой ночью я трахнулась с кем-то без защиты.
— Я и ненавижу, — рычу я, откидывая голову назад, пока… ай. Нет. Наклонять голову назад под таким углом действительно больно.
Я выпрямляюсь на стуле, тяжело вздыхая от нелепости этой ситуации. Рядом со мной Лани поворачивается на своем сиденье так, чтобы быть полностью лицом ко мне, все ее существо гудит от переполняющей энергии.
— Вы, ребята, сейчас встречаетесь? Он говорил тебе, что влюблен в тебя? Это между вами… — качает головой Лани. — Я не знаю. Серьезно или что-то в этом роде?
Я корчу ей рожу.
— Нет, конечно, нет. Я с ним не встречаюсь. Я бы купила Тео Мерчанту билет в один конец прямо в ад, если бы могла. И зачем ему признаваться в своей вечной любви ко мне, Лани? Этот парень, черт возьми, едва знает меня.
Разочарование сменяет ее восторженное выражение лица.
— Ну, не знаю. Я просто подумала… ты не можешь отрицать, что между вами двумя возникла напряженность. После того как он выбил дерьмо из Себастьяна, и… ты переспала с ним прошлой ночью, Соррелл! Зачем тебе спать с ним, если ты так сильно его ненавидишь?
Я надуваю щеки, бросая взгляд на часы на стене. Уже почти два пятьдесят. Кабинет медсестры закрывается в четыре. Еще много времени, чтобы увидеться с ней, но у нее назначены другие встречи. Если они сдвинутся, она не сможет вместить меня. И я не смогу с ней увидеться. Сегодня. Я приехала в «Туссен», для того чтобы разрушить жизнь Тео, а не чтобы вместо этого залететь от него. Это просто гребаное безумие.
— Момент безумия, — говорю я Лани, повторяя свои мысли вслух. — Моя жизнь была сплошным безумием с тех пор, как я попала сюда.
Могу сказать, что ей не нравится такой ответ. Девушка смотрит в пол, жуя то, что только что отгрызла от большого пальца, и дергая коленями вверх-вниз, вверх-вниз.
— Значит, ты ничего к нему не чувствуешь? Совсем ничего? — спрашивает она.
— О, конечно, я кое-что чувствую к нему, но в этом нет ничего хорошего. Послушай, я знаю, ты пытаешься быть милой и просто заботишься обо мне, но тебе не обязательно ждать со мной. Если тебе нужно идти, то мы можем встретиться с тобой позже. Это действительно не проблема.
Ее глаза вдвое больше обычного размера и полны боли, когда она говорит:
— Боже. Я бы никогда не бросила тебя в такой момент, как сейчас. Каким другом я была бы, если бы позволила тебе самой пройти через это?
«Таким другом, который мне нужен прямо сейчас?»
Я знаю, что, сказав ей нечто-то подобное вслух, я только еще больше раню ее чувства. И в чем-то Лани права — с тех пор как я потеряла Рейчел, у меня не было друга, на которого можно было бы опереться. Я так привыкла заботиться о себе и справляться со своими проблемами в одиночку, что мне действительно приятно, когда кто-то поддерживает меня в этом. Я просто хочу, чтобы она перестала говорить о Тео, о том, что он сделал, и о том, что я чувствую к нему, хотя бы на пять секунд. Мне и так нелегко выкинуть этого ублюдка из головы.
— В прошлом году мне пришлось брать здесь такую таблетку, — ни с того ни с сего признается Лани. — Все было не так уж плохо. Они не задавали слишком много вопросов.
Должна сказать, что удивлена, услышав это. Я просто предположила, что Лани девственница. Девушка такая милая и застенчивая, что мне никогда не приходило в голову, что она может быть сексуально активной. Я поворачиваюсь к ней, глядя на нее новым взглядом.
— С кем ты спала? — спрашиваю я.
Она краснеет.
— О, его здесь уже нет. Он закончил школу в прошлом году. Его звали Клэй. Это была ошибка, но… все равно было весело, — говорит Лани, ухмыляясь.
— Лани! — я прижимаю руку к груди, изображая шок. — Никогда бы не подумала, что ты такая распутница…
Дверь в кабинет медсестры распахивается, и оттуда выбегает девушка со слезами на глазах, прижимая тряпку ко рту. И рыдает, когда видит меня и Лани, а затем убегает по коридору.
— Что за?..
— Мисс Восс?
Мышиного цвета волосы медсестры Райли сегодня заплетены в косички, завязанные резинками с маленькими розовыми пластиковыми цветочками. У нее такой вид, будто она собирается попробовать угостить меня леденцом. Но Райли не будет так широко улыбаться мне, когда поймет, зачем я пришла к ней — неразборчивые в связях подростки без капли здравого смысла не заслуживают конфет в конце визита. На данный момент медсестра улыбается мне.
— Заходи, милая, — говорит медсестра.
— Хочешь, чтобы я пошла с тобой? — спрашивает Лани.
— Ты знаешь правила. Только пациент может войти в кабинет, — говорит медсестра Райли. — Но не волнуйся, Лани. Я верну тебе Соррелл в мгновение ока.
Я следую за медсестрой внутрь и сажусь на смотровой стол, как она мне указывает. Сестра Райли напевает, направляясь к высокому картотечному шкафу в углу комнаты и открывая его. Пролистывает ряд файлов, находит мой — он огромный — а затем достает его, кладет на стол и начинает подключаться к своему компьютеру.
— Почему моя папка такая большая? — спрашиваю я, нарушая неловкое молчание.
— Хмм? О! — сестра Райли поворачивается ко мне с улыбкой в миллион мегаватт. — Да, большая. Когда новый студент прибывает в «Туссен», мы должны собрать все его медицинские записи от предыдущих врачей. Нам нужны печатные копии всего, что есть в файле. Знаешь ли, погода здесь такая плохая, что электроэнергия постоянно выходит из строя. Если у тебя возникнет чрезвычайная ситуация в такое время, то нам понадобятся печатные записи твоей истории болезни. Не стоит давать тебе лекарства, на которые у тебя аллергия, не так ли?
— Полагаю, что нет.
— И я помню, что получить все твои записи было чем-то вроде кошмара, — смеется она, грозя мне пальцем. — Ты много переезжала, когда была маленькой, не так ли?
Я просто тупо смотрю на нее.
— Я была в системе усыновления.
Ее улыбка тускнеет.
— О, да. Верно. Теперь я вспомнила. Извини.
— Все в порядке.
— Итак, что привело тебя сюда сегодня? — быстро меняет тему медсестра. — Голова беспокоит?
— Нет. — И я была права. Действительно, ее улыбка полностью исчезает, когда я объясняю причину своего визита.
Я ухожу, не только приняв экстренную таблетку в присутствии медсестры Райли, но и с рецептом на противозачаточные, от которого я вежливо пыталась отказаться, но она настояла, чтобы я взяла. Медсестра сообщила мне, что мне придется воспользоваться им за пределами академии, но она не будет чувствовать себя комфортно, выдавая мне экстренное противозачаточное средство, не удостоверившись, что у меня есть меры, которые не позволят мне снова потребовать его в будущем. Для нее не имело значения, что я уезжаю через несколько дней. Райли была настойчива, а мне нужна была эта чертова таблетка. Мне пришлось взять рецепт, и она дала мне гребаный леденец, когда я выходила за дверь.
Четыре часа спустя меня так тошнит от лекарства, что даже встать с постели кажется монументальной задачей. Вот почему я кричу: «Уходи!» вместо того чтобы открыть дверь, когда кто-то стучит после восьми.
Человек никуда не уходит.
Человек, который является Тео, без каких-либо проблем проникает в мою комнату, даже несмотря на то, что проклятая дверь была заперта.
Я падаю обратно на свежевыстиранные простыни, театрально постанывая.
— Ух! Это похоже на дурацкую плохую шутку, которая постоянно повторяется, чувак. Я прячусь в своей комнате. Ты появляешься у моей двери. Я говорю тебе идти к черту, а ты игнорируешь меня. Тебе не надоело все это?
Войдя, Тео сначала даже не смотрит на меня. Он проводит мгновение, осматривая все остальные элементы комнаты, кроме меня — фальшивые фотографии моей фальшивой семьи на комоде; билеты на концерты и корешки фильмов, засунутые в раму зеркала; полароидные снимки, которые Гейнор мастерски подделала, изображая меня с группой улыбающихся друзей, которых я не знаю; маленький плюшевый мишка на прикроватном столике; серьги, ожерелья и браслеты в коробке, которые я никогда не носила. Все это фальшь. Гребаная ложь.
Одетый с ног до головы в черное, с темными волосами, падающими на его дико красивое лицо, Тео выглядит как призрак, когда просматривает фикцию, которую Гейнор отобрала для меня, наблюдая за каждой маленькой деталью с яростной интенсивностью. Парень берет в руки позолоченную серебряную рамку с фотографией меня моложе, сфотографированную рядом с симпатичной женщиной средних лет с открытыми, ясными голубыми глазами и длинными темными волосами того же оттенка, что и у меня, и высоким, интеллигентного вида мужчиной в очках, у которого на конце такой же плавный изгиб носа, как у меня. Гейнор проделала огромную работу по поиску образов, в которые я бы хорошо вписалась.
— Расскажи мне о них, — просит Тео.
Я чуть не давлюсь от смеха. Он знает, зачем я приехала сюда. Знает все о Рут и «Фалькон-хаус». Зачем утруждать себя этой ерундой? Я стону, закрывая лицо рукой, желая отгородиться от него и всего остального дерьма.
— Знаешь, прошлая ночь ничего не меняет.
На мгновение он замолкает. Кровать рядом со мной прогибается; парень без приглашения сел. Какой сюрприз.
— Нет? — тихо спрашивает Тео.
— Нет. — Это слово произносится с трудом. — Для меня это ничего не меняет.
— Тебе не приходило в голову, что это может изменить ситуацию для меня?
Это действительно смешно. Я опускаю руку, приподнимаясь на локтях. Комната качается, в голове стучит, в животе кружится тошнота, но действие противозачаточного средства, которое я проглотила в кабинете медсестры Райли, второстепенно по сравнению с моим вспыльчивым характером.
— О? И что же это изменило для тебя, Тео? Ты решил, что Рейчел теперь ничего для тебя не значит? Что вместо этого ты влюблен в меня? Ты, блять, меня даже не знаешь, — выплевываю я.
Тео остается спокойным перед лицом моей ярости. На самом деле выражение его лица трудно прочесть, но, хоть убейте, мне кажется, я вижу, как на мгновение по его чертам пробегает печаль.
— Как я могу? Ты даже сама себя не знаешь.
— Я прекрасно знаю себя, — возражаю я. — Я знаю, что ты отнял у меня самую важную вещь в мире. Ты вообще сожалеешь о том, что произошло, Тео? Сожалеешь о чем-нибудь из этого? Ты хотя бы скучаешь по ней?
В мгновение ока лицо Тео превращается в маску ярости, такую бурную и мощную, что она почти совпадает с моей собственной.
— Конечно, я чертовски скучаю по ней! — огрызается он. — Скучаю по ней каждый гребаный день, больше, чем ты можешь себе представить. Но я не загоняю себя в угол из-за горя. Боже, иногда ты бываешь таким избалованным ребенком.
Это обвинение — пощечина. Это чертовски больно. Мое лицо становится горячим, кровь приливает к щекам. Я так возмущена, что хочу нанести ответный удар, укусить его, выцарапать ему глаза, разрезать кожу так жестоко, что задеть кости, но у меня нет слов, чтобы причинить ему боль так же эффективно, как он причинил ее мне — меня полностью лишили способности говорить. Жаль, что Тео не лишён дара речи. Он наклоняется ко мне, губы сжаты в тонкую линию, и впервые я вижу настоящую, неподдельную боль в его золотистых глазах. Я ошеломлена тяжестью его взгляда на моей коже.
— Рейчел была мне дорога. Ты никогда, блять, не узнаешь, что она значила для меня. Ты ходишь по этому месту с задранным носом, ведешь себя как гребаная жертва, но ты не единственная, кто пострадал от всего этого. Ты действительно думаешь, что единственная, кто просыпается посреди ночи, чувствуя, что не можешь дышать? Думаешь, ты единственная, кто чертовски раздавлен этим? Я даже не могу посмотреть на себя в зеркало. Ты можешь ненавидеть меня до самых глубин своей души, пока не почувствуешь, что это съедает тебя заживо, но могу гарантировать тебе прямо сейчас, что ты никогда не будешь ненавидеть меня так сильно, как я ненавижу себя. А теперь расскажи мне о людях на этой гребаной фотографии, Соррелл!
Я моргаю, глядя на него, потрясенная словами, которые Тео только что обрушил на меня… и совершенно сбитая с толку его последней командой.
— О чем, черт возьми, ты говоришь? Я ничего о них не знаю! Они ненастоящие!
Он сжимает челюсть.
— Настоящие.
— Это фотография со стока! Это просто модели, которые Гейнор нашла в интернете. Она загрузила фотографию семьи на пикнике на пляже, и заменила девушку на изображении мной. Почему тебе так трудно это понять?
Тео сжимает руки в кулаки.
— Ты такая чертовски упрямая, — шипит он.
— Если я так чертовски тебя раздражаю… если ты так сильно любил Рейчел…
Я задыхаюсь, пытаясь заговорить. Когда я начала плакать? Икаю, пытаясь обуздать нахлынувшие на меня эмоции, но это бесполезно. Это слишком много для меня. Больше меня. Более могущественное, с чем я могу бороться.
— Если ты так сильно любил ее, тогда почему ты вообще здесь? — я стискиваю зубы. — Как ты мог спать со мной прошлой ночью?
Если Рейчел так много значила для меня, то как я могла спать с ним прошлой ночью? Этот вопрос прожигает пылающий след в моем сознании, уничтожая все остальные мысли. Вот в чем суть: этот самый вопрос — истинный источник моего гнева. Я ненавижу Тео, но… Рейчел была моей подругой. Я изо всех сил старалась игнорировать то, что чувствую — неоспоримое влечение, которое испытываю к Тео. Я протестовала против этого день и ночь, пытаясь оттолкнуть его, отвергнуть его без всякой на то причины, но не имеет значения, что я делаю. Я все еще чувствую это, каждое мгновение бодрствования, каждый день, и не могу от этого избавиться. То, что я чувствую к нему, выходит за рамки простого влечения. В «Туссене» полно других горячих парней, но они не занимают мои мысли и не мешают мне спать. Я не думаю о них двадцать четыре часа в сутки. Не жажду и не нуждаюсь в них так, как жажду и нуждаюсь в Тео. То, что я чувствую к нему, выходит далеко за рамки влечения. У меня что-то тянет под ложечкой. Голод, для которого у меня нет названия. Отчаяние и настойчивость по отношению к нему, которые не имеют никакого смысла, пугают меня до полусмерти каждый раз, когда я пытаюсь встретиться с этим лицом к лицу.
Тео — живое воплощение разочарования, когда говорит:
— Рейчел ушла, Соррелл. Мне пришлось смириться с этим давным-давно. Ты здесь. — Кажется, он борется с тем, что сказать дальше. — Ты жива. Ты в моей жизни. Да простит меня Бог, но я ничего не могу поделать с тем, что люблю тебя.
Это слишком тяжело вынести.
— Ты не любишь меня. Ты не знаешь значения этого гребаного слова.
Тео смеется горьким смехом.
— Я очень хорошо знаю, что это значит.
— Тогда как ты можешь сидеть здесь и говорить мне, что любил ее, и в то же время говорить мне, что любишь меня? Это невозможно. Я не хочу этого слышать!
— В этом-то и проблема, не так ли? Ты просто не хочешь смотреть правде в глаза.
— Убирайся нахуй из моей комнаты, пока я не начала кричать.
Я думаю, парень собирается сразиться со мной в этом вопросе. Когда он не боролся со мной, когда я говорила ему что-то сделать? Но Тео встает с кровати. Холодный лунный свет, льющийся через огромное панорамное окно у кровати, окрашивает его бледную кожу в мертвенно-серебристый цвет, когда он смотрит на меня.
— Ты знаешь, что это правда. И ты тоже это чувствуешь. Отрицай сколько…
— О, поверь мне. Я, блять, так и сделаю. Ты бредишь. — Даже когда говорю это, меня разрывает на части желание запустить руки в его волосы, убрать непослушные пряди с его лица. Я хочу почувствовать их густоту и пропустить его волны сквозь пальцы. Хочу заползти к нему на колени и поплакать у него на груди; как будто круг его рук — единственное безопасное место, оставшееся на Земле. Такая жестокая и горькая ложь.
Чувство вины невыносимо.
Я хочу убежать от ненавистных вещей, которые он говорит мне, но не могу. Правда обо всем этом разрушает меня, хотя Тео не озвучил ту правду, которая ранит меня больше всего. Я уворачиваюсь от этой мысли, стараясь не дать ей оформиться в моем сознании, но у знания есть свой собственный разум. И он хочет, чтобы его услышали.
Я ревновала.
Слушая, как Тео говорит о своем горе и о том, как сильно он любил Рейчел, мне захотелось вылезти из своей гребаной кожи. Это вызывало ужасную тошноту, хуже, чем от принятой таблетки, пока не стало всем, о чем я могла думать. Он любил Рейчел. Это неопровержимый факт. Я видела это на его лице и слышала в его голосе. И слышать, как он это говорит, было больно. Я никогда не испытывала такого горького стыда.
Тео отодвигается к краю кровати, и какая-то жалкая, ужасная часть меня внезапно не хочет, чтобы он уходил. Как я могу чувствовать себя таким образом, так противоречиво и раздираемо, когда мой путь должен быть предельно ясным? Боже, я просто хочу свернуться калачиком и перестать дышать. Если бы это избавило меня от этого замешательства и боли, тогда я бы с радостью предалась забвению.
— Лани рассказала мне о противозачаточных. Не злись на нее, — говорит Тео, останавливая меня, когда я резко сажусь на кровати. — Она просто беспокоится о тебе. И хочет помочь. Я пришел сюда только для того, чтобы узнать, все ли с тобой в порядке.
Мои глаза щиплет, они наполняются новым потоком слез. Не знаю, почему так важно, что Тео знает о таблетке, которую я приняла. Он был там прошлой ночью. Он трахнул меня. Тео вошел в меня, и знает, что мы по глупости не использовали никакой защиты. Очевидно, что нужно было бы что-то сделать, чтобы смягчить любые катастрофические последствия того, что мы сделали. Но смущение от того, что он узнал о том, что я сделала от Лани просто… по какой-то причине это чертовски раздражает меня. Я поднимаю руки в воздух, позволяя им упасть на колени — демонстрация чистой покорности судьбе.
— Отлично. Как можешь убедиться, я в полном порядке. Теперь, когда успокоил свою совесть, можешь уйти.
Его глаза полны стали и раздражения.
— Моя совесть чиста. Мне было бы все равно, если бы ты не приняла таблетку.
— О, пожалуйста, Тео! Какой парень трахает девушку и не хочет убедиться, что ему не придется платить алименты…
— Хватит, — тихо говорит он. — Как я сказал тебе, мне было бы все равно. Я знаю, что у этого дерьма иногда бывают дерьмовые побочные эффекты, поэтому пришел убедиться, что с тобой все в порядке.
Я не знаю, что делать с этим заявлением. Действительно не знаю.
— Хорошо. Меня не рвет, если ты это имеешь в виду, — говорю я с горечью. — Но в порядке ли я? — я качаю головой, отчаянно цепляясь за то немногое здравомыслие, что у меня осталось. — Нет. Я не могу сказать, что со мной все в порядке.
На секунду мне кажется, что парень собирается подойти ко мне. Измученное выражение его лица указывает на то, что он это сделает. И на эту долю секунды его утешительные объятия — это все, чего я жажду в этом мире. Тео проводит руками по волосам, напряженно выдыхая через нос. А потом смотрит на меня.
— Мне действительно жаль.
Когда дверь за ним закрывается, я падаю на подушки и рыдаю.