СОРРЕЛЛ
Я промокла до нитки.
Ноги болят. Бедра горят. Легкие разрываются. Я вся в грязи.
Мчусь вниз по склону холма, едва удерживаясь на ногах. Какой-то ужасный страх ревет в глубине моего сознания, предупреждая, что, если перестану бежать, меня постигнет поистине ужасная судьба, и я не могу заставить себя вырваться из объятий этого страха. Чувствую себя так, словно нахожусь в ловушке внутри песочных часов, погружаясь в песок, который слишком быстро сыпется с одного конца на другую, и я цепляюсь за края стекла, пытаясь не исчезнуть, не дать узкой щели поглотить меня, заставить исчезнуть.
Мой череп раскалывается на части.
Я продираюсь сквозь деревья, слепо мчась вперед, не думая о том, куда направляюсь. Темно, холодно, я не вижу, куда, черт возьми, иду, но я не прекращаю бежать. В конце концов, я отправилась в путь. И продолжаю бежать.
Я напугана больше, чем когда-либо в своей жизни, и не знаю почему.
Просто продолжаю бежать.
Ночь тянется передо мной бесконечно. Я подворачиваю лодыжки, падаю и снова встаю. Мои руки скользкие от крови, ладони разодраны.
Спустя вечность позади меня в темноте вспыхивают огни, отбрасывая на землю два желто-белых столба, освещая асфальт. Я останавливаюсь как вкопанная, усталость пронизывает меня до костей, и наклоняюсь, упираясь руками в промокшие джинсы, кашляя и глотая отвратительно холодный воздух, пытаясь отдышаться.
Позади меня хлопает дверца машины.
Подождите.
Дверь машины?
Внезапно меня осеняет: я на дороге. Гребаная дорога. Не на разрушенной дороге, на которую мы с Гейнор притащились пару месяцев назад. Эта дорога целая, в целости и сохранности, по ней вполне можно ехать.
— Соррелл, ты сломаешь себе шею, мчась сюда вот так. Пожалуйста, садись в машину и поговори со мной?
Убийственное спокойствие Тео делает со мной что-то, чего я не могу объяснить. Страх и паника исчезают, оставляя меня наедине с моим изнеможением, и внезапно все, что я могу сделать, это остаться стоять на своих ногах. Когда чувствую его руку на своем плече, то поворачиваюсь и прижимаюсь к нему, издавая сдавленный всхлип, утыкаясь лицом в его грудь. Теперь парень снова надел футболку, скрывая имена на своей грудной клетке, но я как будто чувствую, как они горят у меня под руками, и чувствую себя такой потерянной и измождённой, что не могу ничего сделать, кроме как плакать.
Тео поднимает меня, заключая в свои объятия, и несет к машине — гладкому черному «Мустангу». Осторожно сажает на пассажирское сиденье, пристегивая ремень безопасности. Я в оцепенении, когда парень садится в машину и трогается с места. Мы едем не обратно в гору, а вниз.
— Куда мы направляемся? — натянуто спрашиваю я.
— В какое-нибудь особенное место, — отвечает он.
И я слишком устала, чтобы задавать еще какие-то вопросы.
Я возмущаюсь, когда Тео проезжает мимо автобусной остановки.
Гребаная автобусная остановка!
Мой гнев — это живое, дышащее существо.
Не должно было быть никаких других дорог, ведущих в академию, только одна одинокая разрушенная дорога, которую я увидела, когда приехала в «Туссен». На вывеске было написано, что она непригодна для проезда. Директор Форд говорила, что по ней опасно ездить. Но вот мы мчимся по совершенно хорошей дороге, уличные фонари мелькают за окнами машины.
Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, пока не чувствую вкус крови, отказываясь открывать рот, потому что знаю, что произойдет, если сделаю это. Я начну кричать, ругаться, размахивать кулаками, но не вижу, как это поможет чему-либо прямо сейчас.
Я в ярости к тому времени, когда Тео поворачивает налево, и мы въезжаем в маленький городок — гребаный городок! — проезжая мимо знака с надписью: «Вы въезжаете в Самнер, штат Вашингтон. Население 1287 человек. Пожалуйста, ведите машину осторожно».
Аптека. Универсальный магазин. Почтовое отделение. Агентство по недвижимости. Винный магазин. Мы проезжаем мимо каждого из этих предприятий, единственной машины на изрытой выбоинами дороге под дождем, и я киплю в изумленном молчании. Еще через полмили вверх по дороге Тео заезжает на парковку. Закусочная «Пэтти» находится на другой стороне стоянки, все еще открыта, ее огни сверкают в темноте.
Тео глушит двигатель. Он смотрит на свои руки, секунду ковыряет ногти, потом говорит:
— Пойдем. У них здесь отличный кофе. Тебе понравится.
Я смотрю на телефон Тео, моргая при виде изображения на экране.
Это, блять, невозможно.
Там, на фотографии, я, заключенная в объятия Тео. Он целует меня в щеку, а я морщусь, притворяясь, что ненавижу это. Но это не так. Могу сказать, что это не так. Мне это нравится.
— Один черный кофе. Один со сливками. Один кусочек сахара.
Высокая официантка с ямочками на щеках ставит две чашки, одну для меня, другую для Тео, нервно улыбаясь нам. Она не приняла у нас заказ, когда мы вошли. Ее лицо просияло, когда женщина увидела, что мы вошли, но Тео предупреждающе покачал головой, и женщина кивнула, поворачиваясь обратно к кассе. Парень подвел меня к кабинке у окна и усадил на скамейку, управляя моими конечностями, как будто я была инертным роботом, а затем сел на скамейку напротив меня, прочищая горло. Затем дал мне свой телефон и сказал просмотреть галерею.
Мне все еще не удалось обработать фотографии, которые я пролистала.
Я в желтом летнем платье стою перед «Спейс Нидл», подняв руки вверх. Я сплю в объятиях Тео, уютно устроившись в ворохе простыней. Я на диване, волосы собраны в беспорядочный пучок, в руке кекс, щеки пухлые, на кончике носа глазурь, улыбаюсь, как маленький ребенок. Я в Центральном парке, с мокрыми от дождя волосами, сжимаю в руках снежный шар, который сейчас стоит на комоде в моей спальне в академии. Мы с Тео целуемся. Мы с Тео целуемся в миллионе разных образов, в разных позах, в разных местах, окруженные снегом, под дождем и омытые солнечным светом.
Тео, и я, и Лани, и Эшли, и Себастьян, девочки в бикини, мальчики в шортах. На этом снимке на ребрах Тео написано только одно имя, и оно мое.
— Дайте мне знать, если я смогу предложить вам, ребята, что-нибудь еще, — тихо говорит официантка.
Тео благодарит ее, и она отступает обратно за прилавок, давая нам немного пространства.
— Что это? — шепчу я.
— Это мы, — просто отвечает Тео.
— Ты лжешь.
— Нет.
— Это фотошоп.
— Нет.
Кладу его телефон на стол перед собой.
— Думаешь, я идиотка, Мерчант? Гейнор отлично прифотошопила меня на всех тех фотографиях в моей комнате. Они выглядят настоящими. Ты действительно думаешь, что я не пойму, когда увижу фальшивые фото?
Тео делает ровный вдох и тянется к своему телефону. Быстро просматривает изображения и находит то, что ищет. После долгого молчания, уставившись на экран, он прикусывает нижнюю губу, придвигая телефон ко мне.
Я лежу на больничной койке. Мои глаза закрыты. На мне больничный халат, а голова обмотана толстыми бинтами. Я подключена к слишком большому количеству мониторов и аппаратов, чтобы сосчитать.
— Гейнор была твоей сиделкой, — говорит Тео. — Большую часть времени она работала в ночную смену, и именно в это время ты приходила в себя чаще всего. Иногда ты вспоминала несчастный случай. Большую часть времени… нет.
Я отталкиваю его телефон.
— О чем ты говоришь?
— Были летние каникулы, и мы поехали погостить к другу Уэста в Лос-Анджелес. В горах была вечеринка. Я должен был отвезти нас всех домой, но слишком много выпил. Ты выпила только одно пиво, поэтому предложила отвезти нас обратно. Себастьян и Эшли дурачились на заднем сиденье машины. Я тоже дурачился с ними, будучи идиотом, но вырубился на полпути к месту. На дороге было масляное пятно. Ты попыталась притормозить на повороте и в итоге вылетела через ограждение на полосу встречного движения.
Тео проговаривает это с нулевой интонацией в голосе, быстро, как будто зачитывает список. Как будто это история, которую он рассказывал уже много раз раньше.
Но это неправда.
Я бы запомнила, если бы это было правдой.
— Я из Лос-Анджелеса, — говорю я ему.
— Ты отсюда, — говорит он. — Из Самнера. Я тоже. Мы выросли по соседству друг с другом, Соррелл. Я знаю тебя всю свою гребаную жизнь.
И это, дамы и господа, как раз то место, где я теряю сознание.
Я не помню, как оказалась в своей комнате. Но каким-то образом просыпаюсь в своей постели. Я без своей промокшей насквозь одежды, в спортивных штанах и футболке, дрожу под одеялом. Тео сидит на стуле рядом с моей кроватью и смотрит в окно. Он вздыхает, когда понимает, что я не сплю.
— Извини, — натянуто говорит Тео. — Я пытался медленно втянуть тебя в это, но… Кажется, это было недостаточно медленно.
Я помню все, что он сказал мне тогда в закусочной. Хотела бы забыть, но его слова запечатлелись в моей голове, повторяясь снова и снова.
— Зачем ты это делаешь? — шепчу я. — Что получаешь от этого? Это какая-то попытка смягчить свою вину перед Рейчел?
— Рейчел… — Тео раздувает ноздри, снова выглядывая в окно. Вена пульсирует на его виске, сигнализируя о вспышке разочарования, которая выглядит очень реальной. — Я не знаю, как это сделать, не спровоцировав тебя снова, — говорит он.
— Спровоцировав?
— Ты потеряла сознание в закусочной. Ты часто теряешь сознание.
— Нет, не правда.
— Это… правда, — говорит он, горько смеясь. — Мы уже проходили через это раньше и всегда заканчивалось плохо, так что просто…
Тео вскидывает руки, позволяя им упасть обратно на колени. Глубокий вдох, кажется, немного успокаивает его.
— Слава Богу, в ту ночь мы все были пристегнуты ремнями безопасности. Машина не врезалась ни в какие другие транспортные средства, только в ограждение. Однако подушка безопасности со стороны водителя не сработала. Ты ударилась головой о руль. Нам всем удалось выбраться из машины, но ты застряла. Я не мог вытащить тебя с пассажирской стороны, — выдавливает смешок Тео. — А твое окно было чертовски упрямым и отказывалось разбиваться.
Парень смотрит на свои руки. На неровные шрамы там — слабые, серебристые линии, пересекающие его кожу.
— В конце концов я пробил его кулаком, — говорит он как ни в чем не бывало. — Защитное стекло не должно было быть острым, но… Кажется, они были неправы на этот счет, не так ли? Себастьян и Эшли ждали у обочины машину скорой помощи. Я остался с тобой на дороге. Двигатель автомобиля загорелся. Он не взорвался, как в кино, но… было плохо. Движение было ужасным, бампер к бамперу, и эти гребаные идиоты не остановились, чтобы вызвать аварийные службы дальше по дороге. Им потребовалось тридцать минут, чтобы добраться до нас. Если бы они добрались туда раньше, я не знаю… — Его глаза блестят. — Может быть, все было бы не так уж плохо. Но у тебя даже не было никаких открытых ран. Крови не было. Они сказали, что я не сделал хуже, переместив тебя, но…
— Прекрати, — хриплю я.
— Если бы я оставил тебя в машине, возможно, они смогли бы должным образом стабилизировать твою шею. Ты была в порядке день или около того. Но потом случилась компрессия. Твой мозг раздулся до такой степени, что им пришлось проделать в твоем черепе огромную гребаную дыру. Они думали, что ты не выживешь. У тебя было три отдельных ушиба мозга. Твой хирург сказал, что самый большой из них был катастрофическим. Сказал, что ты даже не переживешь ночь. Но был еще один хирург. Чертовски… отчаянный, — качает головой Тео. — Она поклялась, что сможет тебя вылечить, и сделала это. Вроде того. Она была чертовски безрассудна… но ты выжила. Ты была в коме восемнадцать… — он замолкает.
Я в ужасе от слез, которые текут по его щекам.
Этого, блять, не происходит.
Вытирая слезы тыльной стороной ладони, Тео, наконец, снова смотрит на меня.
— Восемнадцать… дней, — заканчивает он. — После того как ты справилась с отеком, кровотечением и операцией, другие врачи сказали, что ты ни за что не очнешься после восемнадцатидневной комы. А если бы и очнулась, то осталась бы овощем на всю оставшуюся жизнь. Но ты проснулась. И с тобой все было в порядке. Ты могла видеть. Говорить. Двигаться. Ходить. Это был лучший день в моей гребаной жизни.
— Ты болен. — Я пытаюсь убежать, но мои руки словно наливаются свинцом, когда я пытаюсь откинуть одеяло. Как будто я иду по густой, липкой грязи, и мое тело не реагирует на команды мозга.
Тео вскакивает со стула и садится рядом со мной, беря меня за руку.
— Что в этом не кажется тебе правдой? — требует он. — По логике вещей, зачем мне выдумывать нечто подобное?
— Потому что! Я не знаю! Я… если бы что-то из этого было правдой, тогда почему бы мне этого не помнить? Если бы я проснулась после всего этого и со мной все было в порядке, почему бы мне не вспомнить?
— Сначала они сказали, что это амнезия. Кратковременная потеря памяти. Обычное дело после такого рода травм головы. Но через пару недель ты все больше и больше теряла себя. Они начали подозревать, что это что-то более сложное. Я был последним, что ты запомнила. Впрочем, обычно я так же тот, кого ты вспоминаешь в первую очередь, — признается Тео.
Я откидываюсь на подушки, каким-то образом находя в себе силы убрать свою руку из его.
— Лжец.
— Хотел бы я, черт возьми, солгать. — Тео всегда был таким отстраненным. Замкнутым. Холодным. Суровым. Я никогда не видела его таким. Разрушенным. Сломленным. Наполненным болью.
— Если…
Есть так много способов отговорить себя от этого. Так много «если». Я не могу вместить их все в свою голову сразу.
— Если ты мне не лжешь, тогда почему я думаю, что я из Лос-Анджелеса? Почему… почему я помню, что была там в приемной семье?
Тео дышит ровно, плечи напряжены.
— Ты никогда не была в приемной семье. Твои родители…
Я отшатываюсь, ошеломленная.
— Мои родители?
— Люди на снимках в твоих фоторамках, — серьезно говорит он. — Твой отец погиб в аварии на мотоцикле, когда тебе было одиннадцать. Твоя мама умерла от рака, когда тебе было тринадцать.
— Господи Иисусе!
— Да. Черт! Слишком быстро. Все происходит слишком быстро. Я все порчу.
У меня были… были родители? Я не могу переварить этого. Просто не могу. У меня в мозгу происходит короткое замыкание, когда я пытаюсь понять то, что только что сказал мне Тео, так что я даже не пытаюсь.
— Ты все еще не объяснил, почему у меня есть эти другие воспоминания…
— Во многих случаях травмы головы являются полной загадкой. Мозг — это все еще неизвестная вселенная, которая все еще исследуется. Очень мало в этом имеет смысла. У человека может быть раскроен череп, может показаться, что у него нет логических шансов на выживание, но этот человек полностью выздоравливает. А есть люди, которые получают крошечную шишку на голове и теряют все. Двигательные функции. Способность говорить. Память. Самоощущение. Однако мозг всегда хочет исцелить себя сам. И он очень умело заполняет пробелы. Если разум чувствует, что он в опасности и его окружение не имеет смысла, он сделает все возможное, чтобы придать смысл своему окружению. Твой разум все еще восстанавливается после аварии, поэтому он заполняет пробелы, дает тебе предысторию и историю, ощущение себя, чтобы ты могла выжить. В конце концов опухоль в твоем мозгу пройдет сама собой, и ты начнешь вспоминать.
Тео звучит так уверенно. Ни тени сомнения в голосе. Тень неуверенности в его глазах говорит об обратном. Это заставляет меня думать, что в его фантастической, абсолютно безумной истории есть что-то еще, и что мне действительно не понравится, когда парень в конце концов выдаст эту информацию.
Я на секунду закрываю глаза, переводя дыхание.
Вдох… Выдох…
Вдох… Выдох…
Какое-то шаткое спокойствие овладевает мной, но я знаю, что, как только снова начну говорить, это спокойствие покинет меня. Мгновение наслаждаюсь этим, пытаясь собрать свои мысли воедино в какую-то структуру, имеющую хоть какой-то смысл. А затем говорю:
— Хорошо. Допустим, я поверю во все это, тогда что… Я вот так бродила вокруг, думая, что выросла в приемной семье, что не знаю тебя или кого-то еще из моего прошлого? В течение нескольких недель?
Тео откидывается на спинку стула, поднимает взгляд к потолку.
— Боюсь, прошло немного больше времени.
Я вдруг чувствую себя очень плохо.
— Месяцы?
Он ничего не говорит.
— Тео! Ради всего святого! Скажи мне, что я не плавала в фальшивом, фантастическом мире в течение нескольких месяцев!
Неохотно парень опускает свои шоколадно-золотые глаза, его взгляд находит мой и удерживает его.
— Прошло почти два года после несчастного случая.
Желчь поднимается к задней стенке моего горла. Кажется, что меня сейчас стошнит.
— А Рейчел? Рейчел не было все это время, и я… — Я хочу сказать эти слова, действительно хочу, но не могу их произнести. Мое горло болит, наполнено огнем, сжимается. Я не могу глотать. Не могу дышать. Не могу ничего из этого переварить. Моего лучшего друга нет уже почти два года, а я топчусь на месте, думая… Не знаю, о чем я думала. Я так чертовски сбита с толку, что моя голова, кажется, вот-вот расколется на части.
Моя растущая паника усиливается, когда глаза Тео закрываются, как будто он только что прошел через ментальную дверь, через врата, в место, где я не могу последовать за ним.
— Что? Что бы это ни было, ты можешь просто сказать это сейчас. Ты уже перевернул мир с ног на голову. Просто… ради Бога, я больше не могу этого выносить! Выкладывай!
— Хорошо, — выпаливает Тео. — Рейчел не была мертва с момента аварии.
Надежда воспаряет во мне на одно прекрасное мгновение. Она не умерла? О мой Бог. О боже мой…
— Ты была Рейчел. — Могу сказать, что это признание дается ему с трудом; слова выглядят так, словно они вонзают бритвенные лезвия ему в горло. — Точно так же, как ты была Амелией. Точно так же, была Кэтрин.
— Нет. Нет, это невозможно. Я помню ее.
— Когда начала терять себя после того, как очнулась от комы, ты начала говорить людям, что тебя зовут Амелия. У тебя была целая жизнь как у Амелии. История. Прошлое. Я оставался с тобой в больнице так долго, как только мог. Я пытался напомнить тебе о том, кем ты была до несчастного случая, и о нашей совместной жизни. Той, которую мы так долго планировали. Ты была Амелией три месяца. Ты так отличалась от того человека, в которого я влюбился, но в то же время ты была такой же, в глубине души. Твоим любимым цветом по-прежнему был зеленый. Любимым вкусом мороженого была соленая карамель. Ты все еще была доброй, храброй, саркастичной и защищающей. Ты все еще смотрела на меня так, будто я был единственной вещью, которая имела значение в этом мире. Однако вся наша история была стерта. Каждый особенный момент, который мы когда-либо переживали вместе, просто… — щелкает пальцами Тео. — Исчез. Однажды я просто… — он стискивает челюсти. — Я сорвался. Я был так расстроен, и… накричал на тебя. Это так поразило тебя, что ты на секунду все вспомнила. А потом… просто уставилась в стол и ничего не сказала. После этого ты три дня смотрела в пространство. Когда снова заговорила, Амелии уже не было. Ты была Кэтрин.
Никогда я не испытывала такого ужаса, как сейчас.
Я даже не могу понять, как должна верить всему этому. Если бы могла, я бы встала с этой кровати и побежала к двери, но знаю, что мои ноги меня не понесут. Не успею я сделать и трех шагов, как упаду на пол и разрыдаюсь.
— Как долго… предположительно… я была Кэтрин? — ошеломленно шепчу я.
— Семь ужасных гребаных месяцев, — отвечает Тео. — Ты ненавидела меня. Была чертовски зла. В депрессии. Ты сбежала из больницы и зависала с незнакомцами. Пила слишком много. Принимала наркотики. Тем не менее, ты все еще была собой, несмотря на весь гнев и боль. Я все еще мог видеть тебя там. Так что я остался. Я пытался помочь тебе вспомнить. В тот раз старался быть более терпеливым. Более понимающим. Но Кэтрин… — он неуверенно смеется. — Ну, она чуть не убила меня, черт возьми, если честно. В конце концов, у тебя чуть не случилась передозировка на вечеринке. Скорая отвезла тебя в больницу в Сиэтле. Они промыли твой желудок и накачали тебя «Нарканом», и к тому времени, когда я приехал туда, чтобы забрать тебя, ты уже не была Кэтрин. Ты внезапно стала Рейчел.
Я не…
Нет.
Я зажмуриваю глаза.
Это неправильно.
Этого не может быть.
— Они думают, что травма вызывает эти сдвиги. Стресс. Твой разум прошел через так много, что всякий раз, когда сталкивается с действительно трудным опытом или не может справиться со своим окружением, он просто… — Тео щелкает пальцами. — Твой старый врач, доктор Перес, объяснил, что это похоже на переключение каналов в телевизоре. Зрителю не нравится шоу, которое идет, поэтому он смотрит то, что происходит на другом канале.
— И я — зритель во всем этом?
— Твое подсознание, — говорит Тео. — Животная часть твоего мозга, которая распознает опасность, была настолько активирована после аварии, что твое подсознание попало в ловушку этого цикла борьбы или бегства. И оно улетает каждый раз, когда становится трудно. И ты становишься кем-то другим. И я… — Его голос срывается. Он резко останавливается.
Тео выглядит скорее сердитым, чем расстроенным, но я чувствую, что должна как-то его утешить. Тем не менее, яростный вихрь эмоций в моем нутре, который говорит мне, что я должна презирать его, сохраняется. Как я должна заставить его чувствовать себя лучше, если хочу заставить его страдать за то, что он сделал? Если то, что он говорит, правда, тогда почему я не могу избавиться от этой ужасной ярости, которая, кажется, так стремится отравить меня?
— Тебе нужно немного отдохнуть, — бормочет Тео. — Я бы сказал, что прямо сейчас это один из тех моментов, когда все становится трудным. Если я буду настаивать еще больше… — он проводит руками по своим густым волнам, издавая побежденный смешок, в котором нет ни капли юмора. — Кого я обманываю? Наверное, уже слишком поздно, черт возьми. Боже… серьезно. К черту мою жизнь.
Парень встает со стула, кряхтя, когда снова надевает кроссовки. Я даже не заметила, что он их снял. Судя по их виду, дождь промочил их насквозь. Тео дрожит, морщится, когда засовывает в них ноги и начинает завязывать шнурки.
— Не надо, — шепчу я.
Он вскидывает голову.
— Что?
— Не уходи. Я все еще ненавижу тебя. И думаю, что ты в буквальном смысле хуже всех. Но… Я не хочу, чтобы ты уходил, — признаюсь я.
— Я больше не могу отвечать ни на какие вопросы. Я не хочу сказать тебе больше того, что уже сказал. Не прямо сейчас…
— Я больше ничего не хочу знать. Пока нет. Я просто… Пожалуйста? Останься?
— Ты хочешь, чтобы я спал с тобой? Здесь? — запинается Тео. — После всего этого?
Я так чертовски устала. Такая потерянная. Я измотала себя, пытаясь идти в ногу с информацией, которую передавал мне Тео, но обработка каждой маленькой детали стоила мне чего-то, и это больше, чем просто энергия. Такое чувство, что, что бы я ни потеряла, я этого не верну.
— Я чувствую, что могу просто ускользнуть, если ты уйдешь, — признаюсь я. Пожалуйста. Просто останься со мной. Ляжешь рядом со мной? Подержишь меня за руку?
Эта версия Тео неузнаваема. Он совсем не похож на того парня, которого я встретила здесь в свой первый день в «Туссене». Он выглядит… счастливым.
Моя голова пульсирует так сильно, что я все равно не могу ясно мыслить. Если это какая-то уловка, чтобы заставить меня простить его, тогда, черт возьми, это будет легко опровергнуть, не так ли? Утром я направляюсь прямо к директору Форду. Один разговор с ней подтвердит или опровергнет утверждения Тео. Если он лжет мне об этом, я перережу этому ублюдку горло. Это была бы такая жестокая, ужасная ложь, и он заслужил бы все, что бы я с ним сделала за это.
Но я уже знаю правду.
На самом деле нет никакого смысла Тео лгать о чем-то столь диковинном, как это. К чему это приведет его в долгосрочной перспективе? Значит, он говорит правду.
Я просто ничего из этого не понимаю. Ничто из этого не будет иметь смысла, по крайней мере, до утра.
Тео медленно подходит к кровати. Матрас прогибается, когда парень откидывает одеяло и ложится рядом со мной, полностью одетый. Я не прошу его раздеваться. Мы здесь не для того, чтобы трахаться; речь не об этом. Я просто хочу чувствовать себя в безопасности и чувствовать тепло другого тела рядом со своим. И, честно говоря, я боюсь. Если все это правда, то я могу даже не проснуться завтра, и эта мысль ужасает. Не могу даже думать об этом. Я не хочу потерять себя. Но если это произойдет, то, по крайней мере, так я проснусь в объятиях Тео Мерчанта.