СОРРЕЛЛ
ТРИ ГОДА НАЗАД
Снежинки танцуют в воздухе, паря, словно подвешенные там по волшебству. Последние четыре дня в Нью-Йорке бушевала зимняя буря, и мы с Тео застряли в помещении, согреваясь под одеялом и просматривая фильмы «Марвел». Теперь, когда метель, которая, казалось, была так настроена испортить наше путешествие, прекратилась, мы закутались в самые толстые куртки, какие только смогли найти, и отправились в мир, чтобы выпить кофе.
Массивные зимние ботинки; толстые ярко-розовые варежки; разноцветный шарф; я едва вижу Тео под странным, разномастным набором теплой одежды, которую он носит. Парень поворачивается ко мне, прищурив глаза поверх своего шарфа.
— Тебе лучше не смеяться над моим нарядом, Восс, — рычит он.
— Даже не мечтала об этом, — говорю я ему, подавляя смешок. — Я думаю, ты выглядишь очень мило. Очень хорошо подготовлен. Нет ничего сексуальнее мужчины, который знает, как одеваться по погоде.
— Знал, что мне следовало надеть то манкини, — ворчит Тео. — Как ты можешь думать, что я горячая штучка, если даже не можешь как следует разглядеть мою задницу?
— О, я прекрасно вижу твою задницу, и она все еще мокрая! — Тео поскользнулся и приземлился на задницу в двух шагах от входной двери «Браунстоуна», в котором мы остановились. Он пытался отшутиться, но думаю, что на самом деле это было больно. Я пообещала поцеловать его там получше, когда мы вернемся, чего, я уверена, он с нетерпением ждет.
Скорчив мне гримасу, парень хватает меня за руку и переплетает ее со своей, игриво притягивая меня к себе.
— Если я снова упаду, ты последуешь за мной, — говорит он.
— С удовольствием, — соглашаюсь я. — Всегда. По-другому и быть не могло. — Я проверяю время на своем мобильном телефоне; сейчас только полдень.
Облака тумана распускаются, как цветы из дыма, когда мы едем по Бруклину, хихикая, как идиоты, и цепляясь друг за друга изо всех сил, когда скользим на островках из льда.
— Мы прошли восемь кофеен, малышка. Какого черта нам нужно тащиться через полгорода, чтобы выпить кофе? — жалуется Тео.
— Потому что я так хочу, — я нахально ухмыляюсь ему. — Кроме того, кофе в этом заведении был любимым напитком дяди Рэя.
Дядя Рэй, с его жесткими седыми усами, пятнадцатью парами коричневых вельветовых брюк и навязчивой идеей каждое утро непременно выходить за экземпляром «Нью-Йорк таймс», хотя он никогда, ни разу ее не читал. При мысли о нем меня охватывает укол печали. Когда мама и папа умерли, переезд через всю страну, чтобы остаться с человеком, которого я едва знала, казался концом света. Однако мне не потребовалось много времени, чтобы проникнуться к нему симпатией. Дядя Рэй был забавным и эксцентричным; его причудливость почти сразу расположила меня к нему. Я до сих пор смеюсь над тем фактом, что этот человек учился в одном из самых престижных колледжей страны и не мог понять, как пользоваться пультом от телевизора.
Тео сжимает мою руку, подталкивая меня плечом. Он всегда так хорошо умел читать мое настроение.
— Ты скучаешь по нему, — говорит он. — Отлично. Если нам придется пересечь Полярный круг, чтобы заказать кофе в любимой кофейне дяди Рэя, пусть будет так!
Мы добираемся до кофейни через тридцать минут. Каким-то чудом никто из нас больше не упал, но у нас онемели пальцы на ногах, и есть шанс, что мы оба обморозили носы. Когда официантка приносит кофе, Тео делает один глоток и чуть не выплевывает его через стол.
— Черт возьми, Восс, он ужасен.
— Знаю, — говорю я, морщась, когда делаю глоток из своей кружки; чернильно-черная жидкость внутри на вкус и запах напоминает паленые волосы. — Я сказала, что это любимый кофе дяди Рэя. Я не говорила, что он вкусный.
Тео поднимает брови.
— Мы прошли мимо стольких «Старбаксов», — он снова морщится, мужественно проглатывая очередной глоток кофе.
Я снова смотрю на часы. Двенадцать сорок три.
— Ты, наверное, раз четвертый смотришь на часы с тех пор, как мы проснулись, Восс. Тебе нужно где-то быть?
Я прикусываю кончик языка, ухмыляясь.
— Нет. Я просто не хочу застрять на улице после наступления темноты, вот и все. Скоро снова пойдет снег.
Тео смотрит на меня как на сумасшедшую.
— У нас еще много дневного света, малышка.
Кофе, который мы пьем, ужасен на вкус, но он чертовски крепкий. И мы буквально фонтанируем энергией, когда уходим. Тео бросает в меня снежком, когда мы переходим дорогу, и очень быстро мы втягиваемся в полномасштабную битву в снежки, к которой случайно присоединяются еще четверо прохожих. Мы почти вернулись к «Браунстоуну», задыхаясь от смеха, щеки горят от холода, когда Тео хватает меня за руку и тащит к небольшому магазину. Вместо того чтобы продавать крендельки и хот-доги, в этом магазинчике продаются туристические безделушки: мини-статуя Свободы; футболки с надписью: «Я люблю Нью-Йорк»; брелоки для ключей Эмпайр-Стейт-билдинг; миллион разных снежных шаров.
— Не смотри. Я куплю тебе подарок.
— Я жила здесь, Тео! Мне не нужен сувенир! — смеюсь я.
Тео хватает мои руки в перчатках и закрывает мне глаза.
— Делай, как тебе сказали.
— Ох, такой властный.
Его дыхание теплое и пахнет мятой, что неудивительно после всех жевательных резинок, которые он сжевал, чтобы избавиться от неприятного привкуса кофе.
— Ты даже не представляешь, каким властным я буду с тобой позже, — шепчет Тео.
Нервная дрожь пробегает у меня по спине от этого; мы так долго обходили секс стороной, что думаю, что сойду с ума, если мне придется ждать еще дольше. Мы оба дразнили друг друга, но сейчас подходим к тому моменту, когда остановиться, пока все не зашло слишком далеко, совсем не просто.
Тео касается кончика моего носа своим.
— Не двигайся.
Я стою очень, очень тихо, все еще закрыв глаза руками в варежках, пока Тео шутит и обменивается мнениями с продавцом магазина.
— Хочу снежный шар! — кричу я.
— Я принесу тебе чертов снежный шар, — игриво рычит Тео.
Минуту спустя он возвращается — я чувствую его присутствие, мое тело так хорошо его ощущает — и Тео тянет меня за рукав пальто, отводя мои руки от глаз.
— Вот, — говорит он.
Стеклянный шар в его руках немного больше обычного снежного шара. Внутри находится миниатюрная версия манхэттенского горизонта, усыпанная крошечными белыми крапинками. Там кружится еще больше искусственного снега, имитируя воздух, который окружает нас сейчас. А еще вспыхивают серебряные и золотые блестки. Это прекрасно — город, наполненный волшебством и чудесами.
— Мне нравится. Напоминает о Рождестве. Я обычно сидела у окна и смотрела, как идет снег, и мечтала о том, как ты появишься из ниоткуда, чтобы удивить меня.
— Сталкер.
Я хлопаю его по руке.
— Что это там? — я пытаюсь постучать по стеклу, но не могу в этих проклятых перчатках.
— Где?
— Сундук пирата. — Там, у подножия мини Эмпайр-стейт-билдинг, есть маленький пиратский сундук.
— Это маленький сейф. Посмотри на дно. Можно положить туда крошечный подарок или записку.
Я таращусь на него, широко раскрыв глаза и разинув рот.
— Ты что-то туда положил?
— Да.
— И что внутри?
— Секрет, — говорит он. — Не открывай пока. Ты должна пообещать мне, что не будешь…
— Боже мой, ты серьезно? Я умру от любопытства. Ты не собираешься мне сказать, что там внутри?
Глаза Тео словно расплавленный шоколад и мед. Они искрятся весельем, когда парень растягивает губы в извиняющейся улыбке и медленно качает головой.
— Терпение, малышка. Пообещай мне.
— Ух. Отлично. Обещаю.
Когда возвращаемся в «Браунстоун», я снова проверяю время. Без семи минут два.
Тео хватает меня сзади, заставляя вскрикнуть, когда поднимает меня на нижнюю ступеньку.
— Ладно, хватит уже. Плохая девочка. Скажи мне, что с часами, или я тебя укушу.
— Где ты собираешься меня укусить?
— За задницу, — говорит он. — Сильно.
— Хорошо, хорошо, прекрасно! Боже! У меня есть для тебя подарок! Он должен был прибыть сюда вчера, но из-за снега… — мое сердце застряло у меня в горле. Я нервничала из-за этого всю неделю. С тех пор как у меня появились деньги, оставленные мне родителями, я хотела купить этот подарок для Тео, но для этого нам пришлось приехать в Нью-Йорк, чтобы забрать его. Я все ждала и ждала…
Тео подозрительно косится на меня.
— Там что-то есть? Для меня?
— Да.
— Как он туда попал?
— Я дала кое-кому ключ.
Он пытается не улыбаться.
— Это было невероятно рискованно. Что это?
— Ну, не думаю, что мне стоит говорить тебе сейчас, учитывая тот факт, что ты скрываешь от меня свои маленькие секреты, — говорю я, размахивая снежным шаром перед его лицом.
Тео корчит гримасу, затем поворачивается и мчится вверх по лестнице. К тому времени как я догоняю его, парень уже отпирает дверь и протискивается внутрь.
— Где это?
— В гостиной… Тео, подожди! — Боже, он такой ребенок. Я скидываю свои зимние ботинки в коридоре, прежде чем броситься за ним.
В гостиной Тео стоит неподвижно, уставившись на черный футляр для инструмента, лежащий на толстом плюшевом ковре. На лицевой стороне корпуса красивым золотым шрифтом изящно выведено имя «Чарльз Руфино».
— Ты издеваешься надо мной, — шепчет Тео.
Я вдруг становлюсь очень, очень застенчивой.
— Если тебе не нравится…
Снежинки тают на кончиках волос Тео, превращая его волны в локоны. Парень опускается на колени, пальцы слегка дрожат, когда расстегивает защелки на футляре и осторожно поднимает крышку.
Виолончель внутри потрясающая.
Это инструмент мечты Тео.
— Это индивидуальный заказ, — выдыхает он, протягивая руку; его пальцы зависают в дюйме над грифом инструмента, как будто он боится даже прикоснуться к нему.
Дерево настолько темное, что граничит с черным; в тигровую полоску и отполированное до блеска, это необычная вещь. Инструмент даже у меня вызывает желание протянуть руку и заставить его звучать.
— Это… — шепчет Тео, недоверчиво качая головой. — Это виолончель стоимостью тридцать тысяч долларов, Соррелл.
Это не так. Ладно, тридцать четыре тысячи долларов, но я не хочу, чтобы он это знал.
— Все в порядке? — с тревогой спрашиваю я.
В глазах Тео стоят слезы, когда он встает. Парень просто смотрит на виолончель. Смотрит и смотрит.
— Если тебе не нравится, я всегда могу…
— Я так люблю тебя, — шепчет он.
— Что?
— Я сказал, что подожду, пока ты не будешь готова к тому, чтобы я полюбил тебя, малышка. Я пытался остановить себя, и мне стыдно за то, как сильно я потерпел неудачу, — Тео смотрит на меня, и это написано на его лице — чистая, абсолютная, всепоглощающая любовь. Это выражение я уже много раз видела на его лице, но он больше не пытается его скрывать. Шагнув вперед, Тео обхватывает мое лицо ладонями. — Скажи мне, что ты тоже любишь меня, и я клянусь, что сделаю тебя чертовски счастливой, — говорит он.
Это даже не вопрос. Я тысячу раз представляла, как скажу ему, что влюблена в него, но всегда пугалась этого признания. Боялась, что это прозвучит глупо, или я испорчу момент, когда попытаюсь произнести слова, запинаясь. Но сейчас слова даются легко, просто потому, что они правдивы.
— Я люблю тебя, — шепчу я.
Парень закрывает глаза.
— Скажи мне, что любишь меня, и я буду поклоняться тебе каждый день до конца твоей жизни.
— Я люблю тебя.
— Скажи мне, что любишь меня, и мы будем принадлежать друг другу вечно.
— Я люблю тебя.
— Скажи мне, что любишь меня… — он прижимается своим лбом к моему, запуская пальцы в мои волосы, — …и мы никогда не оставим друг друга.
— Я люблю тебя, Теодор Уильям Мерчант. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Я помню.
Помню, хотя даже еще не открыла глаза.
Так много всего — образы, события, чувства — разложено веером у меня под рукой, как карточки в картотеке. Я пролистываю их, перескакивая от одного к другому и крошечные фрагменты моего прошлого встают на свои места. Моя мама — она была такой красивой! — приветствовала меня из школы, присев на корточки, чтобы обнять меня. Мой отец, поющий мне с переднего сиденья машины. Гораздо меньшая, гораздо более неуклюжая версия Тео, делящаяся своими конфетами, смеющаяся надо мной, когда я упала со скейтборда, и злящаяся на меня, когда я впервые победила его в «Марио Карт».
Похороны моих родителей.
Тео, сидящий в конце класса, в мой первый день в «Туссене». Как от его вида у меня перехватило дыхание. Как мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди.
Тео, целующий меня в коридоре дома Кирана Дэвиса.
Тео тайком затаскивающий меня в свою спальню поздно ночью. Мы, пожирающие друг друга, делящиеся горячим дыханием, заставляющие друг друга кончить в первый раз.
Так много радости и так много боли, требуют, чтобы их почувствовали все сразу. Это почти невыносимо.
Снова и снова повторяется моя поездка в Нью-Йорк с Тео, пробиваясь между этими моментами других времен и мест, требуя, чтобы их увидели. То время, которое мы с ним разделили в «Браунстоун», было краеугольным камнем; так много всего изменилось с того момента, когда Тео впервые официально сказал мне, что влюблен в меня, и я ответила взаимностью. Это была наша точка невозврата. Мы дали обещания, которые навсегда привязали нас друг к другу, но стоили нам очень дорого в процессе.
Я знаю, где нахожусь. Знаю, кто я такая. Перекатываюсь на бок и подтягиваю колени к груди, тихо всхлипывая, когда все возвращается ко мне. Даже то, что я не хочу вспоминать.
Мое время в роли Амелии.
В роли Рейчел.
Эти воспоминания странные, искаженные. Я вижу их так, будто наблюдаю вне своего тела. Как будто они на самом деле мне не принадлежат. Полагаю, что так и есть. Плачу еще сильнее, когда на цыпочках прохожу свое время в роли Кэтрин. Наркотики. Крики. Драки. Боже мой, количество дерьма, через которое я заставила пройти Тео, невообразимо. Я даже не могу начать обрабатывать что-либо из этого, поэтому быстро переключаюсь. В какой-то момент мне придется столкнуться с этим лицом к лицу, но сейчас натиск всего этого просто невыносим.
— Привет, малышка. — Мягкий звук голоса Тео заставляет меня вздрогнуть.
О боже. Я не могу встретиться с ним лицом к лицу. Не после того, как сбежала от него посреди ночи, чтобы сделать то, чего он так отчаянно не хотел, чтобы я делала.
— Соррелл.
Я худший человек на свете. Зарываюсь лицом в выбеленные простыни больничной койки.
— Ш-ш-ш, все в порядке.
Каталка стонет, когда парень забирается на матрас позади меня. Он ловко обнимает меня рукой, обходя капельницу и все провода, которые ко мне подсоединены, а затем нежно прижимает меня к себе. Его шепот в мои волосы, его дыхание скользит по моей шее сзади.
— Ты чуть не довела меня до сердечного приступа. Снова, — бормочет Тео.
— Прости, — стону я. — Мне очень жаль.
— Не стоит. Ты в порядке. С тобой все будет хорошо.
— Ты не злишься на меня?
Спустя долгую секунду я чувствую, как Тео качает головой.
— Нет. Я злюсь на себя. Ты была храброй и прошла через это сама, потому что я был слишком напуган, чтобы даже подумать об этом. Я должен был быть здесь ради тебя. Должен был держать твою руку…
— Не смей, — я поворачиваюсь в его объятиях, нуждаясь в том, чтобы увидеть его. Однако мое сердце разбивается на миллион осколков, когда я смотрю на него; с его налитыми кровью глазами, огромными впадинами под глазами и смертельной бледностью кожи парень выглядит так, словно прошел через ад и вернулся обратно. — Не смей винить себя из-за того, что тебя здесь не было. — Я выдавливаю из себя слова, каждое из которых причиняет мне отчаянную боль. — Ты и так достаточно настрадался. Я не хотела, чтобы тебе пришлось держать меня за руку и целовать на прощание, прежде чем меня отвезут в операционную, я не могла так поступить с тобой. Это было эгоистично с моей стороны. Так чертовски эгоистично, но я не жалею об этом. Не сейчас, когда вспоминаю, сколько раз тебе уже приходилось…
Тео застывает, его глаза расширяются.
— Подожди. Ты помнишь?
Надежда в его глазах почти ломает меня. Мой якорь. Мой дом. Тео никогда не колебался. Ни разу не подвел меня. Даже когда я вбила себе в голову, что мне нужно убить его, черт возьми. Он не ушел. Понятия не имею, как мне быть достойной его… но я, черт возьми, постараюсь.
— Скажи мне, что любишь меня, и я рискну смертью, чтобы найти дорогу обратно к тебе, — шепчу я.
Парень резко садится на кровати, глядя на меня сверху вниз.
— Соррелл?
— Скажи мне, что любишь меня, и мы переживем все, что угодно. Вместе.
Его глаза блестят, полные слез.
— Я люблю тебя, — говорит он.
— Скажи мне, что любишь меня, и я… — У меня нет возможности закончить. Тео прерывает меня поцелуем. Он нежен, обращается со мной так, будто я могу сломаться. И есть хороший шанс, что я могла бы это сделать. Чувствую себя как отбитое дерьмо. Моя голова никогда раньше не болела так сильно, и мое тело чувствуется таким невероятно слабым, но, когда Тео целует меня, снова держит в своих объятиях, я никогда не чувствовала себя более неуязвимой.