СОРРЕЛЛ
Я сразу же вырубаюсь, слишком уставшая, чтобы должным образом оценить свое окружение.
Утром просыпаюсь под пение птиц, и от этого неистового щебетания у меня сводит зубы. Моя новая кровать — объемная, словно облако, мягкое и обволакивающее. Такая теплая и уютная, что я подскакиваю с неё, как только прихожу в себя, в ужасе от того, что могла мечтать о таком комфорте в подобном месте. Лучи холодного утреннего света проникают в комнату через большое окно в раме, выходящее на озеро, где Джереми приземлил «Супер Каб» ночью. Самолет уже улетел. Единственное, что сейчас скользит по поверхности воды — это пара очень крикливых канадских гусей.
— Заткнитесь на хрен, придурки.
Они не замолкают.
Быстро обнаруживаю, что у меня есть собственная ванная комната, которая просто прекрасна, вся из розового кварца, итальянского мрамора и зеркал. Совершенное излишество. В «Фалькон-хаусе» повезет, если я доберусь до самых простых, очень потрескавшихся, очень ветхих душевых кабин до того, как по утрам закончится горячая вода. Здесь же у меня есть доступ к моей собственной ванне? Нелепо.
Моя спальня достаточно большая, чтобы в ней легко поместилась ненавистная, чрезвычайно удобная двуспальная кровать, а также тумбочка и комод с другой стороны от двери. Под вторым окном стоит антикварный письменный стол, а под ним плюшевое кресло с откидной спинкой. Вдоль стен выстроились полки, готовые и ожидающие моих книг и всего ненужного снаряжения, которое Гейнор приготовила для меня, чтобы я выглядела как обычная учащаяся, прибывшая заканчивать свой последний год в старшей школе вдали от своих старых друзей и семьи.
Здесь очень красиво, и я абсолютно ненавижу это.
Принимаю душ, стиснув зубы от волн нервов, которые появляются из ниоткуда, без приглашения. Они не рассеиваются и к тому времени, как я сушу волосы, и заканчиваю наносить тушь и блеск для губ. И продолжают приставать ко мне, пока я одеваюсь.
Слава богу, что в этом богом забытом месте не заставляют своих учеников носить форму.
Мне никогда раньше не приходилось надевать ничего подобного. Ни в одной из начальных школ, между которыми меня мотало в детстве, когда я переходила из одной приемной семьи в другую. Ни в государственной средней школе, в которой я училась два года, пока однажды, когда мне было тринадцать, ни с того ни с сего, Рут и Гейнор не пришли и не забрали меня у школьных ворот. Самое близкое, что я когда-либо носила к униформе — это черная одежда, которую Рут требует носить в «Фалькон-хаусе». Черная рубашка, черная майка, черная юбка, черные брюки, черное нижнее белье. Нам выдают пособие на одежду раз в месяц и разрешают покупать все, что захотим, при условии, что это черное, и мы не претендуем на эти вещи больше, чем как на мимолетное владение.
Это облегчает жизнь нескольким сотрудникам, нанятым для стирки и уборки в доме. С пятнадцатью молодыми девушками в возрасте от тринадцати до восемнадцати лет, черная одежда у всех, гарантирует, что гардероб каждой легко стирается, и никто не спорит о том, чьи футболки или джинсы выбираются из сложенных в корзины для белья после дня стирки.
Конечно, девочки-подростки все равно будут ссориться из-за таких вещей, но все знают, что ссоры из-за мелкой ерунды не одобряются и немедленно наказываются. Поспорите с другой девушкой из-за одежды, и вы быстро обнаружите, что вам выделили одну пару дырявых спортивных штанов и одну выцветшую футболку на всю неделю. Вам придется стирать эти вещи самостоятельно каждый вечер после тренировки, если не хотите чертовски вонять.
У меня никогда раньше не было собственной одежды, поэтому я никогда не возражала против того, чтобы принять то, что осталось в корзинах после всех. Все, о чем я когда-либо заботилась — это иметь вещи, которые хорошо сидят и в которых удобно тренироваться.
А это?..
Я смотрю на свое отражение в зеркале моей новой комнаты, чувствуя себя немного не в своей тарелке. Синие джинсы. Белая рубашка. Все новое и хорошего качества. Я выгляжу… Думаю, что выгляжу хорошо. Я даже не подумала проверить одежду, которую Гейнор положила в мои сумки. Меня так мало заботили подобные вещи, что это просто не имело значения. Но теперь же я даже не узнаю себя. Мои черты лица такие же, как всегда. Мои разномастные глаза — один голубой, другой зеленый — всегда были и всегда будут самой поразительной чертой во мне. Моя кожа чертовски бледна. Хотя переносица слегка усыпана веснушками — доказательство того, что этим летом я действительно видела немного солнца. Мои волосы темно-черные (по словам Рут, цвета воронова крыла), прямые, как стрела, и почти до талии. Мне всегда казалось, что мои губы, естественно ярко-красные, выглядят немного великоватыми для моего лица. Черная одежда, которую я носила в течение многих лет, скрывала очертания моей фигуры, но теперь, оценивая себя в зеркале, я вижу, что у меня есть изгибы. Изгибы, которых я раньше даже не замечала.
Помимо всего этого… как я выгляжу? Я похожа на девушку с миссией мести? На девушку, отчаянно скучающую по своей лучшей подруге?
Нет.
Я вижу обычную девушку, которой скоро исполнится восемнадцать, одетую в обычную одежду, собирающуюся начать свой первый день в новой школе.
Какого хрена?
— Через пять минут перекличка! Все должны быть в комнате «Секвойи» к восьми. Открывайте двери и спускайте свои задницы вниз, дамы!
Голос по ту сторону двери моей новой спальни достаточно приятный. Певучий и звонкий. Однако громкий хлопок по двери — это нечто совсем другое. Это не терпит возражений. Какими бы изнеженными и избалованными ни были люди, которые будут окружать меня в ближайшие недели, я все равно нахожусь в тюрьме. И я не могу позволить себе забыть об этом.
— Майра! О. Боже. Мой! Перестань уже расти! Тебе никто никогда не говорил, что быть такой высокой отвратительно?
— Карла! О… БОЖЕ мой. Ты сделала татуировку на груди? И ты определенно увеличила себе сиськи. Чертовски ненавижу тебя, девочка. Родители не позволят мне сделать себе такие же, пока мне не исполнится двадцать один год.
— Смотри куда идешь! Черт, Лео. Как ты умудрилась стать еще более неуклюжей во время каникул?
Думаю, это именно то, что значит явиться на перекличку в качестве заключенного в тюрьме. В коридорах плечом к плечу стоят незнакомые люди; я пробираюсь сквозь них, стиснув зубы. Сердце колотится, ладони покрыты холодным потом, когда прокладываю путь через море девушек, которые, кажется, все знают друг друга, встречая серию пустых взглядов, когда они скользят по мне. Есть и другие девушки моего возраста, слоняющиеся по периферии, стоящие в дверях своих спален, нервно разглаживающие свои платья и юбки, как будто они тоже чувствуют себя ужасно неуютно в своей новой одежде.
Два. Три. Четыре. Я перестаю считать их нервные лица и опускаю голову, тихо бормоча каждый раз, когда чуть не сталкиваюсь с кем-то, кто резко останавливается передо мной.
Я знала, что буду не единственной новенькой в «Туссене». Сара немного покопалась, прежде чем они с Рут решили, что будет разумно записать меня в академию. Они не хотели, чтобы я выделялась, как белая ворона. На кого, вероятно, обратят внимание школьный совет и родители, когда в стенах их драгоценной академии начнут происходить плохие вещи? Люди с подозрением относятся к незваным гостям. Но, как ни странно, в этом году в «Туссен» поступило двадцать новых учеников. Двадцать новых лиц, с разными историями, как парней, так и девушек. Рут решила, что такое количество других новичков будет подходящим прикрытием.
— Господи. Похоже, в этом году они приняли заявки из цирка, — исходит ехидный комментарий от девушки с ярко-рыжими волосами, слоняющейся с тремя другими девушками в начале коридора, ведущего к лестнице. Она морщит нос, когда оглядывает меня с ног до головы. — Я имею в виду, вау. У нее чертовски странные глаза.
Ах, да. Глаза. Я ожидала этого. Один из них зеленый, другой синий. Большое, блять, дело. Однако старшеклассники всегда найдут, за что придраться к своим сверстникам. Я презрительно смеюсь себе под нос над мелочностью комментария этой сучки, в основном потому, что я видела себя в зеркале миллион раз и точно знаю, что мои несовпадающие глаза потрясающие. Она может набрасываться сколько угодно, но ее горечь не сделает меня менее крутой.
— Она, наверное, ведьма, — усмехается девушка.
— О, да? — Этот ее комментарий уж слишком хорош. Я не могу упустить возможность огрызнуться на нее. — Я слышала, что на самом деле большинство ведьм рыжеволосые. Триста лет назад тебя бы сожгли на костре за волосы такого цвета.
Их маленькая группка злобно хихикает, когда я поднимаюсь по лестнице — не могу сказать, смеются ли они надо мной или над рыжей, но неважно. Мне насрать в любом случае. Я просто не могу дождаться, когда выберусь отсюда. Мои ботинки стучат по ступенькам, мои шаги отдаются эхом в такт учащенному сердцебиению.
«Это временно, Соррелл. Только временно. Ты вернешься домой раньше, чем успеешь оглянуться».
Внизу, на первом этаже, полированный мрамор, стены высотой в пятнадцать футов и потрясающие абстрактные картины на стенах делают академию больше похожей на экстравагантный отель, чем на учебное заведение. На первый взгляд, я думаю, что цветы в вазах, расставленных по всему холлу, ненастоящие, но запах лилий и гардении, наполняющий мой нос, невозможно имитировать без химикатов.
Хрустальные люстры над головой отбрасывают теплый свет на огромное фойе, придавая ему ощущение роскоши, которое, кажется, никогда не испытывала на собственном опыте. Озлобленные сироты с историей насилия не часто попадают в такие места. Все еще с опущенной головой, я ориентируюсь в безумии нижнего уровня, быстро продвигаясь сквозь шум болтовни, направляясь к комнате «Секвойи». Рут убедилась, что я запомнила планировку школы, прежде чем покинуть «Фалькон-хаус». Я точно знаю, где мне нужно быть, и сколько шагов мне потребуется, чтобы добраться до места назначения. В отличие от других школ, которые я посещала, классы здесь не пронумерованы и не организованы по кафедрам. Они названы в честь цветов или деревьев, и у каждого из них своя тема.
Магнолия. Секвойя. Колокольчик. Гербера. Сосна.
Я прохожу мимо дверей всех этих комнат, не обращая внимания на подростков, которые толпятся внутри, все в восторге от волнения, которое приходит с новым учебным годом и воссоединением друзей. У меня здесь нет друзей. Если бы это зависело от меня, я бы не стала заморачиваться, но Рут очень ясно дала понять, когда я уходила из дома: «Вписывайся. Найди свою нишу. Если изолируешься от других девушек, то сделаешь себя мишенью, Соррелл. Люди — особенно подростки — очень чувствительны к неизвестному. Стань одной из них. Заставь их доверять тебе. Сделай так, чтобы они полюбили тебя. От этого зависит весь наш план. Сообщество в «Туссене» становится сплоченным, как только ученики узнают друг друга получше. Ты не можешь позволить им держать тебя на расстоянии вытянутой руки».
Это, конечно, обоснованно. В этом есть смысл. Но я столько лет была закрытой книгой, что на самом деле не знаю, как люди заводят друзей и укрепляют свою преданность в таком месте, как это. Но собираюсь это выяснить. Мне придется. А сейчас все, чего я хочу, это найти комнату «Секвойи» и сделать себя настолько незаметной, насколько смогу.
Когда вхожу в дверь, в комнате кипит жизнь. Пара голов поворачивается ко мне, на лицах учеников появляется небольшая хмурость, но по большей части никто не обращает на меня никакого внимания. Я сажусь в дальнем конце комнаты и достаю из сумки блокнот и ручку. Холодный пот, покрывший мои ладони, теперь делает мою кожу липкой по всему телу.
Какого черта я здесь делаю? Как, черт возьми, я могла подумать, что смогу это сделать?
Один за другим окружающие меня стулья заполняются лощеными девушками с идеально высушенными феном волосами и идеальным макияжем. Подтянутые парни с широкими плечами и улыбками соседского мальчишки хлопают друг друга по плечам, поздравляя с многочисленными недавними спортивными победами.
Я съеживаюсь на стуле, стараясь казаться меньше. Если бы только я могла просто исчезнуть…
Дверь открывается в последний раз, впуская в комнату двух новых людей; первый — сурового вида мужчина лет сорока, одетый в аккуратно отглаженную белую рубашку и серые костюмные брюки. Без галстука. Без пиджака. Однако нет никаких сомнений в том, что он занимает здесь авторитетное положение. Это исходит от него, точно так же, как от Рут исходит ее авторитет. Его волосы темно-каштановые, но густая борода, которую мужчина носит, имеет светлые вкрапления. Очки в черной оправе. Глаза цвета холодного, пасмурного зимнего утра.
Учащийся, следующий прямо за ним…
Мой пульс ускоряется, когда я вижу его лицо.
«О, мой Бог. О, боже мой, о боже мой, срань господня».
Внезапно становится трудно дышать.
Я очень мало помню о той ночи, когда произошел несчастный случай. Мы с Рейчел изрядно выпили (моя выносливость была нулевой, я впервые пробовала крепкий алкоголь), и подробности того, что произошло, в лучшем случае туманны. С той ночи у меня осталось одно единственное воспоминание о мальчике с угольно-черными волосами, — единственный мимолетный образ, на котором он смеется, сидя на водительском сиденье автомобиля, его лицо отражается в зеркале заднего вида. Его красивые черты лица — гордые скулы и сильная линия подбородка, пухлые губы и интригующие золотисто-шоколадные глаза — преображаются благодаря широкой улыбке. Помню, в тот момент я подумала, что он самый красивый парень, которого я когда-либо видела в своей жизни. После этого пустота.
У Тео Мерчанта широкие плечи. Он выше большинства учащихся мужского пола, которые расположились в комнате «Секвойи». И у него татуировки. Серая рубашка с длинными рукавами закрывает большую часть его кожи, но я могу разглядеть намек на замысловатые узоры на его запястьях, выходящие за рукава и поднимающиеся по шее, выглядывающие из-за воротника рубашки. В нем есть что-то очень притягательное, когда парень неторопливо проходит между столами в конец комнаты. Все взгляды следят за ним; как будто он причина, по которой все пришли сюда, и теперь старшеклассники, окружающие меня, терпеливо ждут, когда парень сотворит какое-нибудь чудо, свидетелями которого они пришли сюда стать. По какой-то странной причине мне кажется, что я тоже отражаю их реакцию на него.
— Рад видеть, что вы все пережили каникулы, — объявляет мужчина в передней части комнаты. — Сегодня с нами по крайней мере пять новых лиц. — Он окидывает нас взглядом, в то время как Тео Мерчант садится на стул через два ряда от меня, бросая свою сумку на пол у своих ног.
— Я мистер Гарретт. Я буду преподавать у некоторых из вас математику. Если не увидимся на математике, то, по крайней мере, я буду здесь каждое утро во время переклички. Кроме того, я не собираюсь мучить никого из нас, заставляя новеньких представляться. Вы достаточно взрослые, чтобы проводить такие светские делишки в свободное время. Будьте добры друг к другу. Не будьте придурками. Если узнаю, что кто-то из вас ведет себя как придурок, то вам придется чертовски дорого заплатить. Все понятно?
Ученики вокруг меня хихикают. Я неуверенно улыбаюсь, слегка забавляясь тем фактом, что мужчина использовал ругательство. Сара презирает сквернословие. Она не дура и прекрасно осознает, что мы все ругаемся как моряки, но, черт возьми, да помогут нам небеса, если мы будем ругаться перед ней. Даже Рут и Гейнор умеряют свои выражения, чтобы избежать ее гнева.
Мистер Гарретт проводит перекличку, и я удивлена архаичным методом, который он использует для подсчета голосов. Нет смарт-планшета. Нет сканера карт-ключей. «Туссен» может похвастаться совершенно новыми ноутбуками для своих учеников, а также онлайн-порталами, разбросанными повсюду, где учащиеся и преподаватели могут сообщать о чрезвычайных ситуациях или проблемах. Даже есть портал, куда я должна отправлять свои работы, а также где могу оставлять уведомления для своих друзей, которых еще предстоит найти и открывать окна чата с любым из моих учителей. Но мистер Гаррет придерживается старой школы. Древний планшет для бумаг, который он держит в руке, выглядит так, словно вот-вот развалится на части. Его синий пластик повсюду потрескался, а металлические заклепки на задней панели окружены оранжевым кольцом ржавчины.
Гарретт называет имя за именем, и гул его голоса сливается с фоновым гулом болтовни, в то время как я беззастенчиво смотрю прямо на Тео Мерчанта.
Этот ублюдок убил Рейчел.
Возможно, он и не сжимал руки вокруг ее шеи и не ломал кость нарочно, но его безрассудство гарантировало, что она не вышла из машины и не ушла той ночью. Парень был пьян. Чертовски. Просто в хлам. И вот теперь он здесь, разгуливает, как второе пришествие самого Иисуса Христа.
Тео улыбается своим друзьям, пока достает свое барахло из сумки, тихо бормоча что-то блондину с ямочкой на подбородке, сидящему справа от него. Он должен гнить за решеткой за то, что сделал. Будь моя воля, его бы судили как взрослого и отправили в тюрьму на очень долгий срок. Однако этого не произошло. Его даже не отправили в колонию для несовершеннолетних. Даже на одну гребаную ночь.
Вмешался его отец и «разобрался» с ситуацией, и Тео Мерчанта отпустили из полицейского участка менее чем через три часа после аварии и больше никогда не доставляли неудобств из-за всего этого дела. Это дерьмо, вот что это такое. Он гребаный преступник. Таким парням, как Тео, за деньги всегда можно купить свободу, а у Мерчантов есть не просто деньги. У них старые деньги, а вместе с ними и репутация.
Я ненавижу его.
Я, блять, презираю его.
И собираюсь наслаждаться разрушением его жизни, по одному крошечному кусочку за раз…
Становится очень, очень тихо. Тео перестает разговаривать с блондином с ямочкой на подбородке. Резко разворачивается… и смотрит прямо на меня.
С холодным ужасом я понимаю, что он не единственный; каждый человек в комнате смотрит на меня.
— Соррелл Восс? — раздраженный голос прорывается сквозь туман, окутавший мою голову, звук моего имени шокирует, как будто мне на голову только что вылили ведро ледяной воды.
Я бросаю взгляд в переднюю часть комнаты, где мистер Гарретт хмуро смотрит на меня, ожидая моего ответа, одна бровь изогнута выше другой.
— Черт, — шиплю я.
По комнате прокатывается волна смеха.
Я чувствую, что краснею.
Мистер Гарретт поднимает обе брови.
— Грезишь наяву в первые три секунды своего первого дня в кампусе? Ну, черт возьми. Я знаю, что это место не совсем тематический парк, но надеялся, что смогу удержать ваше внимание достаточно долго, чтобы пройти перекличку. Ты Соррел Восс, я так понимаю?
Я киваю.
— Да. Я. И… я здесь.
Снова смех.
— Спорно, но я отмечу, что ты присутствуешь, чтобы не спровоцировать горячие дебаты об экзистенциализме, — мистер Гарретт делает пометку в планшете, что еще больше развлекает моих новых одноклассников.
— Хорошо, ладно. Сделано. У нас много информации, и у меня есть около пяти минут, чтобы вывалить все это на вас, так что заткните свои болтливые рты. Джастин, сядь, черт возьми. Давайте вести себя цивилизованно. Мы не животные. Тебе придется подождать с поцелуем Хейли, пока не выйдите из моего класса, — делает глубокий вдох мистер Гарретт, со стуком опуская планшет на стол. — Не могу поверить, что мне снова приходится говорить это кому-то из вас, но раздевалки спортзала не совместные!
Обо мне тут же забывают, так как в комнате раздается громкий стон. По крайней мере, пятеро моих новых одноклассников выглядят искренне расстроенными этим напоминанием.
— Мистер Дикин решил уйти на пенсию во время каникул и больше не вернется. Некоторые из вас, жалких ублюдков, да, вы знаете, кто вы такие, вынудили его досрочно уйти на пенсию. На занятиях по английскому языку будет замена, так что… — пожимает плечами он. — Я не знаю, кто именно. У меня нет имени. Сами выясните. Это будет приятным сюрпризом, когда войдете в класс.
Мистер Гарретт говорит и говорит, выкрикивая объявление за объявлением, звуча все более раздраженно по мере того, как просматривает каждое из них. Парни и девушки, сидящие вокруг меня, реагируют, стонут, смеются или освистывают, в зависимости от новостей, но я остаюсь на своем месте, не отрывая взгляд от доски в передней части комнаты, даже не смея дышать.
Я чувствую давление этих золотисто-карих глаз на мне, как будто чья-то рука схватила меня сзади за шею. Вес не смещается; Тео Мерчант не отводит от меня взгляд.