Боль. Я ощутил адскую боль, когда увидел Есению на крестинах дочери Ильи. Никогда не ходил на семейные праздники своих сотрудников, но здесь меня пригласила лично девчонка.
Пора было отвлечься. Чем-то адекватным, а не алкоголем или скоростью на дороге. Мать только поджимала губы, проговаривая, что вскоре меня убьет или одно, или другое.
Только расслабился, даже начал улыбаться впервые за последние недели, пусть и дежурно, и тут будто под дых ударили. Я думал, больше никогда в жизни мне не придется переживать ту боль предательства, как в тот вечер, когда мне предоставили доказательства всей картины происходящего. Но нет.
Она вошла в церковь в белом платке и в платье, держа дочь Ильи за руку, о чем-то с улыбкой рассказывай той.
Я думал, что никто не смеет даже общаться с ней, выполняя мой приказ, не то, что делать крестной матерью.
Похудела. Сильно. Глаза стали еще больше.
Все же искусная дрянь. Я верил этой улыбке, с которой она смотрела на меня, будто во всем мире никого больше нет. Как последний идиот поверил в ее влюбленность, о которой она не говорила, но всем видом показывала, которую видел в ее глазах. Или всего лишь хотел видеть.
После всего я сутками изучал ее биографию, в попытках найти хоть один намек на то, что сделало ее такой сукой. Хоть какой-нибудь. Найти ей оправдание. Но ничего обнаружить так и не удалось, кроме огромных долгов.
Деньги. Могла бы попросить. Я бы ничего не пожалел, но она выбрала другой путь.
Дал же себе зарок не думать о ней, но сейчас не мог отвести взгляд от фигурки в платье, которое ей определенно велико. Она таким образом обманула Илью и остальных? Играя бедную сиротку и дальше?
И они все купились?
Я специально отдал приказ адвокатам припечатать ее к стене разбитым Майбахом, за который ей придется платить. Справедливого наказания ей удалось избежать. Но с выплатами за автомобиль она и попалась: хватило бы мозгов, не внесла бы крупную сумму, частично покрывая долг, тем самым давая понять, что деньги у нее откуда-то все же есть, и много. Честно говоря, я все еще надеялся тогда, что все же ошибся. Но нет. Платеж она внесла спустя неделю после ознакомления с постановлением.
Внезапно Сеня подняла на меня взгляд. Все краски сошли с ее лица. Она будто заледенела. Мое тупое, дебильное сердце пропустило удар. Зеленые глаза действительно стали больше, особенно на фоне заостренных скул. Она невероятно сильно похудела. Раньше я тонул в этом зеленом море, окруженный любовью и смехом.
Раньше ловил себя на мысли, что таких светлых людей просто не может существовать, должен быть какой-то подвох.
Обалдел, когда впервые увидел, в каком окружении она живет. Даже тогда подумал, что так не бывает. Да и таких как Сеня не должно быть. Не могут такие люди существовать в нашем мире.
Но она ведь была. Дерзкая, яркая, чистая…
Осознание того, как они с тем выродком потом потешались надо мной, как им удалось обвести меня вокруг пальца ее невинностью, отдавалось тупой болью в груди. И ведь не скрывались же со своим общением, что было умно. Даже я должен признать.
Есения не сводила с меня шокированного взгляда, на миг напомнив ту, в которую угораздило влюбиться меня самого, но тут ее отвлек служитель церкви. Я же попытался скрыться с ее поля зрения. Уйти просто так будет верх неприличия, хотя, находиться здесь невыносимо.
Степан Михайлович и Есения взяли девчонку за руки с двух сторон и подошли к алтарю. Церковь невероятно старая и до противного маленькая. Приглашенные на церемонию начали теснить меня ближе к алтарю, будто специально я оказался прямо позади той, которую уже хрен знает сколько времени пытался забыть.
В нос моментально ударил аромат ее волос, который не скрыл даже платок. Она вздрогнула, будто почувствовав меня всем телом, но не обернулась.
Ведомый каким-то проклятым магнетизмом, сделал шаг ближе к ней.
Это пытка. Самая настоящая пытка. Боль уже не была тупой. Внутри кто-то проворачивал раскаленный нож, а я все так же вдыхал ее аромат.
Как одержимый поднял руку, чтобы прикоснуться. Всего лишь ощутить ее тепло.
«… Мне жаль, но ты все видишь сам» — рука сжалась в кулак.
Сделал шаг назад.
«Марк, здесь не просто маленькая сумма, сам посмотри, — Алина не прекращала плакать. Сказала, что Максим сам ей рассказал про эти деньги. Она не знала про его планы, — ей неоткуда было их взять.
А я все продолжал тупо смотреть на Сенин рюкзак, набитый наличкой. Ее рюкзак, в ее шкафу, в ее квартире. До того момента я все не мог поверить, но после…»
Плевать на приличия. После церемонии она попытается найти меня, хотя бы глазами. Предписание не позволит ей приблизиться, такие как он бояться ответственности. И отлично, что не найдет.
— Ты специально, — ничуть не удивившись, бросил матери, как только зашел домой, — ты знала, что она там будет.
— Без понятия, о чем ты, — мать пожала плечами, продолжая разгадывать очередной сканворд.
— Ты заставила меня пойти на эти долбанные крестины, зная, что там будет эта дрянь, — почти выплюнул это ей.
— Не называй ее так, — на удивление спокойно мать отложила газету в сторону и подняла на меня сердитый взгляд, — она — замечательный человек. А вот, если хочешь поискать в этом доме кретина, посмотрись в зеркало. Кретин.
— Даже слушать не хочу.
Вышел из гостиной.
— О нет, ты послушаешь. Я ради тебя целый год отказывала себе в шардоне, когда носила у себя под сердцем, так что, будь добр, и ты пойди на уступки и выслушай, наконец.
Есть хотелось дико. Впервые не хотелось пить, а именно нормально поесть. На кухне хоть шаром покати. Не надо было увольнять персонал из-за какой-то мелочи, о которой я сейчас даже не вспомню. Мать тогда пыталась привести меня в чувство, но бесполезно.
Даже она тогда испугалась, когда разгромил все, что попалось под руку в этой чертовой кухне, где впервые случайно поцеловал Сеню.
Я просто перепутал, но где-то внутри уже знал, что это была не Алина. Они тогда все это задумали?
— Все эти недели в этом доме было запрещено произносить ее имя. Пора взять себя в руки. Есения, — я резко развернулся к матери, сжимая кулаки. Она посмотрела в ответ с вызовом. Права ведь, никогда не ударю, — Е-се-ни-я, — повторила она по слогам, — ни в чем не виновата. А ты — болван, за которого мне стыдно. Видно, плохо проверила тебя еще в детстве.
— Замолчи, пожалуйста.
— Ты слеп. Только чего именно боишься?
Я и сам не знал. Страх есть. Я чуть не сдох тогда, когда узнал, кто именно меня предал.
— Я не боюсь, — соврал я, — я просто не хочу о ней ничего слышать.
— За столько недель не разлюбил ведь. Неужели не хочешь слышать на самом деле?
— Я ее не люблю. И нет, ничего слышать не хочу. И хватит об этом.
— Знаешь. Нормальная мать должна своего ребенка защищать, но вот что тебе скажу, дубина, — мне в грудь уткнулся палец, — ты ее не достоин. Это ты предатель, а не она.
Резко развернувшись, она пошла к выходу из кухни.
— Хотя, знаешь, — мать вдруг остановилась, — не хочешь слушать, хотя бы посмотри.
На стол полетела самая обычная флешка.
У меня резко вспотели ладони от дурного предчуствия.
Все сводилось к найденным деньгам у нее дома. Она сказала, что тогда, в ресторане, вела и выглядела как потаскуха ради Айрин, но что им стоило подстроить похищение девушки? С чего она, вдруг, решила поверить, что Айрин что-то угрожает? Потому что ту всего лишь связали?
Максим точил зуб на меня. Хрен бы что сделал.
Я прокручивал всю историю вновь и вновь, терзал всех своих сотрудников опять и опять, но не мог найти ни одного вразумительного аргумента в пользу ее.
Даже про себя имя не могу произнести.
Она была и остается подельницей Максима. Никто и ничто не смогли переубедить меня в этом и вряд ли сможет.
Непроходящая злость на ее дала мне какой-то толчок. Вместо коньяка налил кофе и принялся поднимать остатки своей империи с колен. Все хуже некуда, но не смертельно. Что-то еще можно спасти.
До глубокой ночи на чистом упрямстве и кофеине разрабатывал карты заданий и планы на ближайшее полугодие. Брошенная матерью флешка постоянно маячила на периферии зрения, не позволяя полностью сосредоточиться.
— Дьявол, — вставил флеш-карту в ноут и запустил одно единственное видео.
Сразу не удалось рассмотреть, что именно я вижу на экране, но потом…
Внутри что-то оборвалось.
— Господи боже мой, — прошептал сам себе. Я думал, что мне было больно раньше? Нет. Стало по-настоящему хреново только сейчас, — господи боже мой…
Ноут полетел в стену. Не могу больше смотреть. Не смогу больше.
Там Есения, моя Сеня, она… Он избивал ее раз за разом, прикованную к батарее. Хрупкая фигурка пыталась сжаться в клубок, но ублюдок продолжал ее избивать.
На видео была дата. Та самая, когда он приволок ее на встречу со мной.
Внутри леденящее чувство вымораживало остатки мнимого спокойствия без остатка. Думал, что хочется кричать, но резко затошнило.
— Она потом рассказала, — мать все это время не спала. Сейчас она поглаживала меня, развалившегося возле толчка после последних спазмов, по голове. — У Максима с кукухой не все впорядке.
— Она выглядела нормально, — сглатывая желчь, удалось выдавить слова, — тогда, в ресторане.
— Прямо-таки нормально?
— Глаза красные были, очень.
— Упырь наложил искусный гримм, но лопнувшие сосуды как спрятать-то.
— Она не врала, — голова сейчас взорвется.
— Нет, не врала, — мать налила в стакан воды и протянула мне, — она — самая большая неудачница, встретившиеся мне на пути за всю мою жизнь. Но водитель хороший. Правда, врачом ей уже не быть, а жаль. Такая сильная мечта. Вас всех терпела ради нее.
Тошнота не прошла. Прогоняя новые позывы, заставил мать рассказать мне все. Абсолютно все. Называя ее имя.
Выпал первый снег.
Эта зачарованная машина времени, где росла и жила Сеня, стала выглядеть еще страннее. В конце лета здесь было полно народу, гирлянд, смеха и одуряющего аромата еды. Но сейчас все будто вымерло.
Не было видно любопытных лиц, выглядывающих из окон. Не было слышно переругивающихся из окон соседей. Не было света в окнах квартиры Сени, телефон которой отключен уже второй день.
— Как у такого дурака может быть столько денег?
— Что, простите? — Колоритный мужичок в ермолке и камуфляжной куртке стоял возле стены, закручивая самокрутку.
— Сеня говорит, что ты богатый. Но у дураков деньги не задерживаются. Вот и спрашиваю: как так?
Забавно. Я ведь и потерял миллиарды. Видимо, на самом деле дурак.
— Где Есения? Я не могу ее найти.
— Она здесь больше не живет, — мужичок затянулся самокруткой, щурив один глаз.
— Как? Здесь же ее дом.
— Продала, чтобы заплатить за какие-то виллы.
Не покидало ощущение, что он знает больше, чем пытается показать. И обо мне, и о Сене.
Она продала квартиру, чтобы выплатить компенсацию за Майбах.
Я кретин.
— Я вам должен ремонт Оки, — с усердием удалось сохранить невозмутимое выражение лица, — дядя Мойша, так?
— Это я для Сени дядя. Тебе я не друг.
— Вы мне скажете, где Сеня?
— Нет.
— Могу поговорить с Айрин?
— Нет.
— Но ремонт примите, — с улыбкой констатировал я.
— Ну так а как же?
Из подъезда начали выходить смутно знакомые лица. Причем весьма недружелюбные. Даже почтенный пенсионер с ходулями выглядел угрожающе.
Хотел было попросить передать Сене, что я ее искал, но по лицам видел — не передадут.
Пришлось вернуться в машину, которую выбрала Сеня, и уехать.
Она сменила номер. Айрин не брала трубку. Илья наверняка знает контакты Сени, но говорить отказывался.
— Босс, без обид, — улыбался мой охранник, — но сестренка только начала приходить в себя. Не надо ей это все. Да и имя ваше она слышать не желает.
— Я тебя уволю, если не дашь мне ее номер, — прошипел парню в лицо, готовый на самом деле выполнить свою угрозу, — и клянусь всеми святыми — работу ты больше не найдешь.
Взгляд Ильи заледенел, но улыбка с лица не сошла:
— И пусть. У моей дочери чудесная крестная, которая не даст ей пропасть. А остальное не важно.
Бесполезно о чем-то спрашивать.
Все мои сотрудники в ангаре вели себя абсолютно профессионально, то есть, игнорировали мой повышенный тон, с которым я разговаривал с парнем.
— Прошу, передай ей, что я ее искал.
Михалыч оставил службу сразу после увольнения Сени. Он тоже не расскажет. Илья временно исполняет обязанности главы безопасности, то есть, если он отдал приказ, никто из ребят ничего мне не скажет. Даже, если этот приказ противоречит моему. Не увольнять же всех. Хотя я готов.
Взгляд зацепился за разбитый Майбах, который Сеня начала восстанавливать. И за восстановление которого она заплатила. Вилли, так она его назвала.
— Леонид, Илья, в кабинет, — кивком указал на бывший кабинет Степана Михайлович, — дело есть.