— Да ну?! — удивился и обрадовался я.
Конечно лучше со знакомым офицером дослуживать, а то пришлют еще мудака необстрелянного, так он нас всех сдури в первом же бою положит.
— Точно, — чуть улыбаясь подтверждает Разведчик, — после передислокации А*** уезжает в Союз, к новому месту службы, а П*** вместо него. И еще… — подмигивает Разведчик, — есть приказ по бригаде отправить в Союз наиболее подготовленных сержантов для обучения пополнения. Сейчас списки формируются. Ты поговори с П*** может и тебя назначат.
Очень я надеялся в этот приказ попасть. Так хотелось уехать, пусть и недолго, но отдохнуть. Только меня не отпустили.
— Больно много залетов у тебя, ты же там всех на х…й пошлешь, бухать будешь, да по бабам гулять. Еще и в дисбат попадешь, там тебе не Афган.
Так мотивировал свой отказ П*** и глядя на мое вытянувшееся лицо, рассмеялся:
— Ну скажи на милость, как я без тебя обойдусь. Ребята уволятся, сколько нас от старого состава останется? А ты хоть знаешь с кого конца пуля вылетает.
Похвалил, называется, утешил, вот только в гробу бы я такие похвалы и утешения видал.
До Кабула на транспортных вертолетах летели, город мы конечно не увидели, на пересыльном пункте сутки кантовались. Потом опять погрузка на вертолеты, часовая болтанка в воздухе и пожалуйте на высадку. Привет Гардез, 1500 метров над уровнем моря, разряженный горный воздух, холодина и пустое заснеженное поле.
Как и в 1980 году при вводе бригады в Афганистан, так и в 1981 году при ее переброске в Гардез, наш первый батальон выбросили в чисто поле, выживайте. Вот только вопросов уже никто не задавал: «Как, зачем, почему?» Знали, никто нам ответы на эти вопросы не даст. Мы сами себе ответ. Ничего дело привычное.
Расчистив от снега площадки, быстро раскинули палатки, выставили охранение и пошли с новым местом знакомится, жрать искать, топливо собирать, брать себе все что лежит, а плохо лежит или хорошо, это нас не волновало, раз лежит, значит наше.
Нас в Гардезе танковый батальон дожидался, прикрывал высадку нашу, вот мы первым делом к танкистам, обстановку узнать, присмотреть что где лежит.
— Ты куда прешь? — кричит мне из танковой башни чумазый танкист, — Жить надоело?
— Чего?! — ору в ответ, а сам глазами зырк, зырк, и приметил деревянные ящики из под боеприпасов, для костра или печки лучше не придумаешь дров.
— Болван! — продолжает надрываться криком танкист, — Тут же все заминировано! Тропку видишь?
— Ага!
— Вот по ней и иди может и повезет, не взорвешься!
Мины это плохо, а вот дрова хорошо, на мине можно и не взорваться, а вот без дров мы точно ночью окочуримся. Потом все танкисты по традиции больше всего мин боятся, а мы и не очень, если знаешь минное дело, то опасаться конечно надо, а вот боятся нечего. Противопехотные мины они двух видов бывают, нажимного действия и натяжного действия на растяжках. Если под ноги смотреть то растяжку всегда увидишь, да и мину нажимного действия заметишь, их не глубоко закапывают.
Смотрю под ноги, подхожу к танку, танкисту зубы заговариваю, а Муха с Лёхой, раз, пустые ящики из-под снарядов похватали и побежали, а я их от разгневанного танкиста прикрываю. Он матом кроет, а я ему пулемет показываю. Танковый экипаж из машины выпрыгивает и в бой рвется. Их четверо, а я один. Прямо под ноги им очередь пускаю, они в танк. Я по тропе бегом к своим. Мне в спину танкисты столько словесных х. ев послали, были бы пули, надвое бы разорвали. А так… брань то она вороту не виснет. И вот что еще: «Товарищи танкисты при встрече с десантом не х. й еб…ом щелкать».
Так дрова есть, пора и о питании подумать, о горячем естественно, пайки то нам надоели. Ящики сложили в палатке, их Муха охранять остался. Вместо Мухи, Филон пошел. Бредем, нос по холодному ветру держим, то под ноги смотрим, то окрестности оглядываем. Вот овечки пасутся и пастух при них. Милый пасторальный пейзаж, мирная деревенская идиллия. Ох, не знаком еще пастух с десантурой, а то бы увел свою отару, от греха подальше, но ничего сейчас познакомится. Подходим. Без слов накидывает Филон овечке на шею ремень, Лёха овцу под курдюк ногой бьет чтобы не упиралась, а я пастуху оружие показываю, он не испугался, а зря. Бросился пастух на меня с посохом, жизнь овечке хотел спасти, вот только хорошо я уже выучился бою рукопашному, не стал стрелять, от удара легко ушел, да как ногой двинул бедолаге в голень, он и свалился. Вот и познакомились.
Вечером у нас полусырая обжаренная на костре баранина, вечером у нас в палатке тепло, ничего жить и на новом месте можно. Офицеров пригласили. Командиры, жареное мясо кушают, водочку, нами еще на пересылке затаренную, вежливо выпивают, а вот нескромные вопросы, не задают. Выпили, покушали, посты выставили, тощие со скомкавшейся ватой матрасы на голую землю расстелили, и баиньки, не раздеваясь. Ночью батальон обстреляли. Думаете, сыграли тревогу: «Рота в ружье! К бою!» А вот и нет. По характеру и темпу стрельбы сразу определили, огонь по нам ведут с большого расстояния, судя по звуку из легких пулеметов, наши посты вяло так отстреливаются, значит особых оснований для беспокойства нет, перевернулись на другой бок, и дальше спать. Эка невидаль стрельба, мы этого добра и насмотрелись и наслушались.
Вот так служба в Гардезе и началась. Холодно на горном плато где наш батальон гарнизоном встал, снега полно, ветер пронизывающий, мы бушлаты и шапки даже когда спали и то почти не снимали. Замерзшие, оборванные, мы днем по расположению и окрестностям рыскали, топливо и еду добывали, ночью посменно на постах стояли, от скуки с духами перестреливались. Вот только от греха подальше, окопы откопали, да под палаткой землю на два штыка углубили, чтобы шальной пулей кого случайно не зацепило. Что еще? Один матрас разорвали, и каждое утро пулевые отверстия в палатке ватой заделывали, чтобы тепло сохранялось. Вот и все. Знаете пока колонны бригады не подошли, скучновато было. А к бытовым трудностям не привыкать. Спали не раздеваясь на тощих матрасах брошенных на голую землю — подумаешь, тоже мне лишение в горах на операциях намного хуже было, и то выжили. Воды мало? Так за ней и сходить можно, все время веселее пройдет. Батальонных кухонь, с горячим котловым довольствие — нет? А мы без горячего и не сидели. Огонь есть? Есть! Вода есть? Есть! Оружие есть? Полно! Так в чем проблема то?
От скуки и что бы время скоротать, предложил я П***, ночью в засаду сходить, стрелков духов попугать. Смотрит на меня офицер, головой качает и горько так мне пеняет:
— Ты уже полтора года отслужил, а все ума не набрался. Ну и зачем нам это надо? А если убьют кого из ребят, случайно тогда, что? Сиди уж умник и не рыпайся, если прикажут тогда и пойдем.
Вот какие толковые у нас командиры были.
Через неделю после нашей высадки бригадные маршевые колонны с бронетехникой и машинами подошли. Вот и собралась бригада. На изношенных за два года машинах дошли, а моторесурс у техники давно исчерпан, да только третий и четвертый батальон этим не испугаешь. Кулибины бригадные сами пахали, и технику работать заставили. Инструмент один — родная русская кувалда. Запасные части — безостановочный военный мат да смекалка солдатская. Вот так и прошли через весь Афган. Сами все от горючего и масел черные, вымотанные, голодные, оборванные, замерзшие, но дошли, даже потерь, почти не было. Вот какие у нас десантно — штурмовые батальоны были. Третий батальон сразу в Логар ушел, третий ДШБ у нас был, как кот у Киплинга, всегда гулял сам по себе. А остальные части, охранение выставили, за километр от палаток посты ушли, и начали обустраиваться.
Мы к машинам нашим подошли, к тем, что ротное имущество перевозили, а там, все мокрое, грязное, порванное, все в негодность пришло. Ребята которым домой увольняться, как увидали в каком состоянии имущество прибыло, так криком от обиды кричали. Форма парадная, дембельская с превеликими трудами добытая, подогнанная, вся расшито — ушитая, всё в грязные рваные тряпки превратилось.
Вошел призыв осени 1979 года в Афган босяками, и увольняться, домой ехать, такими же пришлось. В грязных прожженных бушлатах, во вшивом штопано — латаном обмундировании, да в рваных кирзовых сапогах. Вот такими вы уходили домой. И в декабре восемьдесят первого года мы прощаемся:
— Встретимся еще, — обещает Филон.
— Координаты мои держи, — сует мне бумажку с написанным адресом Баллон.
— Жду тебя и Лёху в гости, — поочередно жмет нам с Лёхой руки Муха и улыбается.
— Смотри П*** не подводи, — стискивает в пожатии мою руку капитан А***.
Он тоже уезжает, он тоже свои два года в Афгане оттрубил. А*** сопровождает личный состав до Союза, это его последняя операция. Самая счастливая, самая бескровная.
Сухо кивает головой Пауль, прощаясь бьет по плечу Герка, счастливо смеется Жук, машет рукой Челубей и первым бежит к транспортным вертолетам Разведчик.
— Держитесь тут! Пока ребята! — прощаются с нами уходящие в запас бойцы второй роты, первой роты, третьей роты, минометной батареи, батареи СПГ, зенитного взвода, взвода управления, прощаясь уходит наш первый батальон.
Не только по номеру он первый был, а по службе, по призыву. Это они, эти уходящие домой истощенные и вымотанные службой оборванцы, осенью семьдесят девятого года при формировании 56 ОДШБ стали его первым личным составом. Это они в январе восьмидесятого первыми с нашей бригады вошли в Афганистан.
— Уйду на дембель приеду в гости, — обещаю я и верю что сдержу обещание, и кричу вслед уходящим товарищам, — Мы еще встретимся ребята!
Никого я конечно не навестил, а переписка быстро заглохла. Новая жизнь, новые заботы, каждый пошел своим путем. Вне строя. Оно и правильно. А вот теперь все-таки встретились, пусть только на этих страницах. Такими как тогда были. Привет ребята! Это же я, узнаете? Ну вспомните… я был пулеметчиком третьего взвода второй парашютно-десантной роты, третьим с правого фланга я всегда в строю стоял, первый рас…дяй и залетчик в нашей роте. И пусть никто из вас этого не прочитает, но все равно скажу:.
Вы братцы и есть самая настоящая десантура. Про десант любят говорить: «в огне не горит в воде не тонет» Только такие словеса пусть плетут те кто настоящей службы не нюхал. Вы горели в огне, вы тонули в грязи, задыхались в горах, коченели в засадах и реветь вам приходилось правда все больше матом. Все было, вот только не было такого, чтобы в бою бежать, не было такого чтобы раненого и убитого товарища бросить. Первыми вы вошли в Афган, лютой зимой в голом поле выжили, в боях потом и кровью, опыт солдатский добыли, да нам передали.
От души вас Родина поблагодарила, пинком под зад. Я смотрю как вы уходите, оборванные, полуголодные и счастливые. Все! Закончена служба! Домой!!!
Через месяц уже в январе восемьдесят второго я получил письмо от Мухи. Разлинованный листок вырванный из школьной тетради, детский почерк, аккуратно выписанные буковки, расставлены знаки препинания. Муха всегда очень аккуратным был.
«Привет!
Ты как там еще живой? А у меня все ништяк, я уже дома. С Кабула нас в Ташкент отправили. Там на таможне нас прошерстили, у кого трофеи были, всё козлы отобрали. Калика с четвертого батальона помнишь? Его с наркотой на границе хлопнули. Наш А*** с нами был, так он его отмазывать ходил. Отпустили. А*** сразу в Чирчик уехал к своим. Остальные кто куда разбежались. А мы — Филон, Баллон и Я к Худому в гости отправились. Ты же Худого из Ташкента помнишь? Он еще той весной на дембель ушел. Заваливаемся к нему. Он так обрадовался. И сразу бухать стали, до утра. За всех вас, и за тебя тоже пили. Утром Худой чеки у нас взял и свалил. К обеду приходит и всё нам приносит: новенькие шинели с начесом; парадки; тельники; береты; знаки; сапоги. Все что надо короче. Мы ему: Где добыл? Худой смеется и говорит, что за чеки тут тебе не то что любую форму достанут, но и всю жопу оближут. Чуть похмелись и сели мы ушивать парадки, а Худой опять хохочет, мол на хер вам это надо, пошли дальше бухать, по дороге к портному зайдем, он всё и сделает. И точно, портной как чеки у нас увидел весь расцвел, заюлил и за день всё так сделал, что лучше и не надо. Трое суток у Худого пробыли, квасили не просыхая, вволю побухали, а там по домам разъехались. Когда прощались Филон по пьяни заплакал даже. Дома до меня, пока форму носил, то менты то патрули постоянно дое…лись. Никто не верил, что я десантник с Афгана и медаль у меня настоящая. Документы покажу, а эти суки только хохочут, мол ну и десантники пошли, задохлики одни, детский сад. А еще мне водку в магазине не продают. Знаешь как обидно. Как воевать и подыхать, так можно, как водяру хлестать так, ты еще маленький. И с бабами мне пока не везет. С девушкой одной хотел встретиться, а она мне: «отвянь пацан сопливый». А так все нормально, летом учится пойду, пока думаю куда работать устроится. Новый год дома с мамой и папой встречал, так я за вас ребята персонально выпил. Как вы там? Лёшке привет передавай, нашему П*** тоже.
Маленький субтильный, еще ни разу ни брившийся Муха, да откуда знать этим сукам, что ты лучшим бойцом у нас в роте был. Откуда знать той девушке что говорила: «отвянь пацан сопливый», что летом восьмидесятого ты один против сотни выстоял и пятерых духов в бою завалил. Первым, вы понимаете первым, в нашей роте получил медаль «За отвагу». Муха — друган, да плюнь ты на них! Мы то знаем, что если и есть в наших войсках настоящие солдаты десантники, то ты в самом первом самом лучшем гвардейском десятке далеко не последним будешь. Рифкат М*** — Муха это я тебе не по дружбе говорю, так оно и есть.
— Чего Муха то пишет, — Лёха заглядывает мне через плечо. Даю ему прочитать письмо. Лёха матерится:
— Я бы этих чморей, хоть патрульных хоть ментов что до Мухи дое…лись, враз бы уделал. А эта сучка? — Лёха тыкает пальцем в строку письма где написано как Мухе отворот дали, — Да она просто бл. ть!
— Товарищ гвардии младший сержант! — насмешливо и намеренно строго повышая голос говорю я Лёхе, — прекратите употреблять не уставные выражения. Вы какой пример подчиненным подаете?
— А ты товарищ командир третьего взвода уже совсем ох…ел? — в том же тоне отвечает Лёха, легонько толкает меня кулаком в грудь и заливается смехом.
Да представьте себе, я уже командир третьего взвода и младший сержант. Это я то, вечный военный залетчик и пожизненный рас…дяй. Забавно, но не смешно.