Джейк
Лифт до этажа Шэйн поднимается вечность — по крайней мере раз в десять дольше, чем в тот день, когда мы вместе были в кабине. Я пытаюсь придумать, чтобы такого сказать, но единственное, что приходит на ум: «Не облажайся, Фальконе. Не облажайся. Не облажайся, иначе пожалеешь, бл*ть, на всю оставшуюся жизнь».
Это безумие. Всего пару дней назад я был из тех мужчин, которым требовалось время, много времени, чтобы начинать испытывать чувства к женщине, не говоря уже о серьезной привязанности.
Но это было до Шэйн.
Теперь я считаю, что достаточно трех свиданий, чтобы подцепить меня на крючок. Я не подвластен эмоциям, никогда такого не было, но я и не из тех, кто будет смотреть в зубы дареному коню.
Время от времени судьба подбрасывает что-то невероятное — работу мечты, возможность, которая выпадает раз в жизни, шанс на осуществление планов и стать частью чего-то лучшего. «Рэйнджерс» никогда не были командой мечты, но моя карьера росла и развивалась лучше, чем я себе представлял. Я никогда не думал, что смогу организовать некоммерческую организацию, но день, когда я сказал «да» основанию «Риал Тайм» был одним из лучших.
Если бы завтра я умер, то гордился бы не своей хоккейной карьерой. Моей работой было помогать детям из моего района, детям, которым нужен кто-то, кто даст им повод для надежды. Я выходил из собственной зоны комфорта ради этих детей чаще, чем ради кого-то еще. Я просил денег у богачей, а когда отказывали, возвращался и просил снова. Я зашнуровал коньки на сотнях маленьких ножек и научил нескольких как завязывать их самостоятельно. Как бы то ни было, мои руки были запачканы.
Когда дело доходит до моего собственного дерьма, я всегда разыгрываю свои карты самостоятельно и сам справляюсь с неудачами. Но ради этих детей я готов выставлять себя дураком в любой день недели.
Потому что я люблю их, хоть и знаю, что не должен привязываться. Кучка детишек, нуждающиеся во мне, видящие во мне того, кто может дать им шанс вновь поверить в людей. И хотя в мои планы это не входило, теперь они стали лучшей частью меня.
Я легонько стучу костяшками пальцев в дверь Шэйн, не переставая думать о том, как схожи эти ситуации.
Мне не пришлось искать ее, честно говоря, я и понятия не имел, что такие женщины существуют, но когда нашел, все мое нутро кричало, что я буду глупцом, если ее упущу.
— Привет, — она смотрит на меня застенчиво и нежно, переминаясь с ноги на ногу. — Я рада, что ты здесь.
На ней были розовые хлопковые шорты, и растянутая футболка с длинными рукавами с изображением осьминога и подписью «Освободите Кракена!» под ним. Внизу на футболке было пятно, волосы собраны в неряшливый пучок, на лице — ни следа макияжа, лишь припухлость от слез.
Я абсолютно уверен, что Шэйн — самое прекрасное создание, которое я когда-нибудь видел.
— Я тоже рад, что сейчас здесь, — захожу внутрь, неловко держа руки по бокам. — Не возражаешь, если я тебя обниму?
— Да, конечно, — она шагает в мои объятия и прижимается лицом к моей груди. — Мне жаль, что я заплакала и убежала.
— Больше никаких извинений. Я уже говорил, что тебе не за что извиняться, — я крепче обнимаю ее, прижимаю. Комок напряжения и беспокойства в моей груди исчезает. Она здесь, с ней все хорошо, и чтобы ни случилось, мы исправим и сделаем лучше.
— И я не нашла попкорн, — говорит она, приглушенно. — Сегодня мне совсем не везет.
— Я могу пойти и купить что-нибудь, — говорю я, хотя последнее, чего мне хотелось, это уйти от нее. — Уверен, что на Мэдисон Авеню найдется что-нибудь.
Шэйн качает головой.
— Нет. Ты не должен уходить. Стой здесь и позволь мне вдыхать твой аромат в течение следующего часа. Ты безумно вкусно пахнешь.
— Спасибо, — я улыбаюсь, склонив голову, наслаждаясь ароматом цветов и меда от ее шампуня и теплым, женственным ароматом. — Ты и сама прекрасно пахнешь.
Она поднимает голову и смотрит на меня снизу вверх с тревожным выражением на лице.
— Нам необязательно говорить о том, почему у тебя проблемы с полицией, если не хочешь. Я сказала о том, что мы не касаемся сложных тем, и сразу же спрашиваю у тебя такое. С моей стороны это несправедливо.
— Все хорошо, — я провожу рукой по ее спине, стараясь игнорировать прикосновение ее груди. — Мы можем поговорить, но сперва я бы поел чего-нибудь. Например, сэндвич. На вечеринке мы так и не дошли до фуршета, поэтому мой желудок готов перемолоть сам себя.
Шэйн отстраняется и кивает.
— Конечно. Сэндвич сейчас будет. Индейка и сыр чеддер устроит?
— Идеально, — говорю я, следуя за ней на кухню. — А если у тебя еще завалялся латук, помидоры и майонез, то я буду самым счастливым человеком на Манхэттене.
— У меня все это есть, — она улыбается и открывает холодильник. — Мне нравится, что тебя так легко сделать счастливым.
— Я простой мужчина.
— Тогда, возможно, я соглашусь стать твоей женщиной, если все, что для этого нужно — неприкосновенность моей девственной задницы и правильно приготовленный сэндвич.
Я задыхаюсь от сказанных слов, издав звук, похожий на что-то среднее между смехом и кашлем.
— Рад, что я не пил ничего, когда ты это произнесла.
Она краснеет, доставая из холодильника продукты и хлеб из буфета.
— Прости. Я не могу сдержаться. Я не контролирую, что говорю, когда нервничаю.
— Почему ты нервничаешь? — спрашиваю я, поспешно добавляя, — И я бы хотел, чтобы ты стала моей женщиной, если ты спрашиваешь об этом таким образом.
— Честно говоря, я не думала так далеко, — Шэйн ставит тарелки и начинает нарезать сэндвич. — Но хорошо. Мне нравится моногамия.
— Мне тоже, — я улыбаюсь, желая лучше рассмотреть ее лицо. Но возможно она предпочитает поговорить о подобном, сохраняя дистанцию между нами. — И просто для сведения, если у тебя нет запретов по поводу спальни, можем обсудить это. Я уважаю личное пространство.
— Хорошо, но… эм… Все хорошо, никаких запретных тем нет, — она пожимает плечами, легкая усмешка срывается с ее губ, когда Шэйн убирает еду в холодильник. — Не знаю, почему нервничаю.
— А я знаю, почему нервничаю, — говорю я, понимая, что стоит сделать первый шаг и пойти вперед, ведь оно того стоит, если ей станет легче. — Я хочу быть с тобой. Никогда прежде я не встречал никого, похожего на тебя, и мне не хочется все испортить.
Она поворачивается, взгляд стал мягче.
— Я тоже. Мне не хочется все испортить, но я боюсь, Джейк. Я… не такая хорошая.
— Для меня ты лучшая.
Шэйн скрещивает руки на груди, нахмурившись.
— Разве не ты говорил о том, что не можешь по-настоящему узнать человека за шесть недель? А мы и шести дней не знакомы.
— Я идиот. И все время говорю глупости. Это научно доказано, — ее ответная улыбка вынуждает меня продолжить. — Я знаю, что сказал, но также узнаю тебя лучше и меняю свое мнение. А теперь можно мне получить мой сэндвич? Я стану еще глупее, если ты меня не накормишь, Уиллоуби. Я становлюсь полным кретином, когда голоден.
Она сжимает губы, ставит мою тарелку и пододвигает ко мне.
— Спасибо, — я выдерживаю ее взгляд, откусываю половину сэндвича одним гигантским укусом, активно работая челюстью.
— У тебя вместительный рот, — говорит Шэйн, веселясь.
— Фы не шобиваешься есть? — бормочу я, жуя.
— Да, сейчас, — говорит она, показывая, что планирует вскоре приступить к еде. — Но сперва я кое-что скажу тебе. Предпочитаю говорить, пока у тебя рот занят, чтобы не смог со мной спорить.
Я киваю, продолжая жевать, полагая, что смогу при необходимости доказать, что Шэйн не права. Одно из преимуществ того, что я рос с тремя братьями — спорить я могу даже с набитым ртом.
— Я говорила, что у меня нет фотографии моего жениха, — она смотрит на свою левую руку, постукивая безымянным пальцем по столешнице. — Потому что он погиб.
Я начинаю говорить о том, что сожалею, но Шэйн качает головой.
— Все хорошо, я уже справилась с этим, по крайней мере частично с потерей. Уэсли был милым, обаятельным, забавным, сумасшедшим лучшим другом. И он меня любил. Но много лгал мне.
Когда она посмотрела на меня, то была бледнее обычного.
— За несколько месяцев до нашего знакомства у него выявили болезнь Хантингтона7, но он рассказал мне об этом спустя четыре года, когда проявились симптомы. До нашей свадьбы оставалось всего два месяца.
Я удивленно выгибаю брови, и она кивает.
— Да. Чушь собачья, и я злилась, но в то же время любила его…
Она вздыхает.
— Так что сказала, что мы справимся. Вместе, — Шэйн проводит по мраморному узору. — Но болезнь прогрессировала быстрее, чем мы думали. Мы оба понимали, что лекарства нет. Уэсу становилось хуже, и рано или поздно он стал бы полностью зависимым от других людей, которые делали бы за него все. Кормили бы, одевали, купали…
Она шмыгает носом.
— Итак, он съехал. Пытался отменить свадьбу, чтобы не напрягать меня, как он объяснил. Но я не позволила. Сказала на работе, что болею, и неделю ночевала у него на пороге.
Шэйн смеется, поднимая сияющие глаза к потолку.
— Я буквально разбила там лагерь. Спала, ела и мочилась в кустах. Каждый час писала ему, что не уйду, если он не впустит меня в квартиру. И наконец… он впустил.
Ее губы дрожат.
— И первая ночь после возвращения была чудесной. Знала, что будет сложно, но после той ночи полагала, что все будет нормально. Что мы найдем способ быть вместе, несмотря на то что многим мечтам не суждено сбыться. Но я ошиблась. Поступила глупо и опрометчиво, мне следовало бы лучше узнать все, но…
Она делает вдох, быстро проговаривая на выдохе.
— Пару недель спустя, когда я была на ферме подруги и помогала ей усыплять старого пса, Уэсли… Он… Покончил с собой, — Шэйн тяжело сглатывает. — Оставил мне записку с извинениями, написал, что любит меня. И на этом все. Все закончилось. Навсегда.
Я встаю со стула, обхожу стол, останавливаюсь рядом с ней и кладу свою ладонь поверх ее, понимая, что мои слова сейчас не помогут.
— Я так злилась, — хрипло говорит она. — Так злилась, что он отнял у меня это прощание, отнял право выбора и годы, что мы могли бы провести вместе, пока все не стало действительно плохо. Но мне было грустно. Злость прошла, когда я плакала на его похоронах, когда помогала его родителям разбирать вещи и… Не знаю, может, я имела дело с безумцем, — она шмыгает носом. — Боялась ли я снова с кем-то встречаться? Даже ради простого секса. Не говоря уже о чем-то большем.
Я поднимаю ее руку, переплетая наши пальцы.
— Сегодня для меня был не просто секс.
Она сжимает мою руку.
— И для меня. Вот почему я заплакала.
Кладу ее руку себе на талию, обхватывая ладонями ее лицо, глядя в сияющие глаза.
— Хорошо.
Шэйн моргает.
— Хорошо?
— Все хорошо, — я провожу большим пальцем по ее нежной щеке. — И если ты снова захочешь поплакать, я не стану возражать. Меня не пугают ни твоя злость, ни твоя грусть.
Она хмурится, в глазах появляется недоверие.
— Не пугают?
— Нет, Принцесса, — наклоняюсь и целую ее в лоб. — Можешь выплескивать все это на меня.
— Почему ты так добр ко мне? — дрожащим голосом спрашивает она. — Мне известно, что с другими женщинами ты так себя не вел, Фальконе. Я наслышана о тебе.
— Ты не такая, как все, Уиллоуби, — целую ее в висок, ощущая биение пульса. — А я не так хорош. Я хочу тебя. Так сильно, что меня больше пугает ни слезы или гнев, или осознание того, что ты прошла через такой ад, а то, что меня не будет рядом с тобой. Ты нуждаешься в моем терпении, в хорошем отношении, чтобы я не лгал тебе и давал право выбора.
Она кладет ладони поверх моих, прижимая крепче к своему лицу, закрывает глаза, и две тонких струйки стекают по ее щекам.
— Думаю, что влюбилась в тебя, — шепчет она, — только за эти слова. — Шэйн шмыгает носом, открывает глаза и пронзает меня яростным взглядом голубых глаз. — Так что, если ты не этого добивался, тогда уходи. Прямо сейчас. Не говори ни слова, не целуй меня, не извиняйся. Просто уходи.
— Я никуда не уйду, — обещаю я. Затем целую ее, не в силах сдержаться. Она напугана и расстроена, и мне тоже немного страшно, но это не мешает поднять ее на руки и отнести в спальню.
Потому что я предпочту грустить или бояться вместе с этой женщиной, чем притворяться счастливым с кем-то еще.