Джейк
Она такая хорошая. Такая красивая. Такая идеальная.
Ощущения оказываются даже лучше, чем в наш первый раз, и что-то внутри меня подсказывает, что все будет лишь слаще, горячее и сексуальнее. Каждый раз с Шэйн будет лучше предыдущего, потому что с каждой новой встречей она подпускает меня ближе.
Ближе к ней, женщине, которая показывает мне то, чего я никогда прежде не видел, и заставляет меня так ярко ощущать все происходящее, что, клянусь, эхо ее оргазмов отдается в каждой клеточке моего тела.
И, черт, это невероятно. Обжигающая нирвана пронзает мои яйца, проходит по позвоночнику, зажигает меня, искореняя желание излиться в нее. У меня никогда прежде не было проблем с выдержкой в постели, но сегодня я бью личный рекорд.
К тому моменту, как я переворачиваю Шэйн на живот и вхожу в нее сзади, она кончает уже трижды, но мне нужно еще. Еще раз, чтобы я тоже кончил, излился в ее сладостное лоно.
— Еще разок, детка, — шепчу я ей в шею, двигаясь. Мои яйца шлепают по ее бедрам. — Я хочу ощутить это еще раз.
— Не могу, — задыхается она, двигая бедрами и давая мне возможности войти глубже. — Я уже выдохлась. Это невероятно, Джейк. Я словно под кайфом.
— Хочу доставить тебе еще большее удовольствие, — я протягиваю руку между нашими телами, нахожу ее клитор, а другой рукой накрываю ее ладони, прижимая ее к матрасу. — Еще раз. Дай мне почувствовать, как твоя сладкая киска сжимает мой член, принцесса. Я хочу кончить с тобой, давай.
Она стонет, прогибаясь.
— О Боже, Джейк. Боже…
— Ты почти у цели. Я чувствую это, — сдвигаю лодыжки, пока головка моего члена не оказывается сжатой ее тугой вагиной. — Давай, малышка. Кончи для меня. Кончи, Шэйн. Боже, да. Да, бл*ть.
Она кончает дико, бесстыдно крича и с силой сжимая мой член внутри. Я забываюсь. Резко кончаю, врываясь глубоко в нее, и Шэйн принимает меня полностью, ее тело сжимается вокруг моего члена, крепко, пока я обильно и продолжительно изливаюсь в нее.
Оргазм накрывает меня так сильно, что взор затуманивается, я не способен рассуждать, и на пару секунд теряю контроль. Не осознаю, кто я и где я, почему я здесь, но, когда возвращаюсь, обнаруживаю, что лежу на Шэйн, прикусив нежную плоть на ее плече, крепко обнимая за талию и ощущая ее твердую спину, прижимающуюся к моим ребрам.
Я приподнимаюсь с нее, беспокоясь о том, что она не сможет нормально дышать, но Шэйн протягивает руку и шлепает меня по заднице.
— Останься, — просит она, впиваясь ногтями в только что отшлепанный участок моего тела, заставляя одобрительно зарычать. — Всего на пару минут.
— Я тебя не раздавлю?
— Раздавишь, но мне нравится ощущать твой вес на себе, — вздохнув. говорит она. — Это удерживает меня от того, чтобы воспарить от оргазма.
Я расслабляюсь на ней, с улыбкой зарываясь в ее волосы и подбираясь к ее шее.
— Можешь воспарить, если хочешь.
— Нет, я хочу остаться здесь, с тобой, — ласково пошлепывает меня по заднице. — Ты хорошо поработал, Дракон.
— Ты тоже, Принцесса, — я целую в шею, провожу языком по влажной коже. — А твой пот такой вкусный. Почти столь же приятен на вкус, как и твоя киска.
Она тихо смеется.
— Что смешного? — спрашиваю я, когда объяснений не следует.
— Ты уже дважды добирался до моего лона, а я до сих пор не сделала тебе минет, — говорит она. — Прежде со мной такого не было.
— Ты встречалась не с теми мужчинами. Мне нравится пробовать тебя, ощущать, как ты кончаешь мне в рот, — я одобрительно хмыкаю. — Одна мысль об этом заставила бы меня снова возбудиться, если бы я только что не опустошил свою мошонку.
Она смеется громче, внутренние мышцы ее влагалища сокращаются и выталкивают мой обмякший член.
— Ох, черт. Прости.
— Рано или поздно это случилось бы, — я перекатываюсь на матрас, улыбаясь, когда она сворачивается клубочком на своей стороне, глядя на меня из-за своих светлых растрепанных прядей. Я нежно убираю волосы от ее лица. — Возможно ли, что за последние минуты ты стала еще более прекрасной?
Она усмехается.
— У тебя взгляд затуманен оргазмом. Так говорят мои подруги.
— Я и не подозревал, что оргазм затуманивает взгляд, — я приближаюсь к ней, провожу рукой по соблазнительному изгибу ее талии вниз, к бедру. Потребность прикоснуться к ней — непреодолимое желание, которому я не могу сопротивляться. — Не думаю, что дело в этом. Всему причина ты сама.
— Ты и сам прекрасен. Полагаю, что могла бы получить зависимость от твоего тела. Серьезную зависимость.
Моя улыбка становится шире.
— Хорошо.
— Но ломка была бы ужасной, — говорит она, закидывая свою ногу на мою. — Хуже, чем отказаться от рафинированного сахара, который я не употребляла два месяца и вовсе не получила удовольствия от этого. Потеря трех фунтов этого не стоила.
— Не придется ни от чего отказываться, потому что я никуда не уйду. И худеть тебе не нужно, — я игриво осматриваю ее изгибы. — Ты идеальна во всех отношениях. Особенно твоя чертовски привлекательная задница. Я же говорил тебе, как люблю твою попку?
Она смеется.
— Да, полагаю ты упоминал об этом раз десять, мистер Любитель Попок.
— Я не Любитель попок. Просто твой мужчина. И мне нравится каждая твоя частичка, внутри и снаружи.
— Считаешь мою печень сексуальной? — спрашивает она, поводив бровью.
— Чертовски сексуальной. Но я говорю о том, как ты смешишь меня. И проявляешь себя такой, как есть, на весь мир, не обращая внимания на то, наблюдают ли за тобой или нет. Ты всегда остаешься собой, и это делает тебя особенной.
— Спасибо, — говорит она, смягчив взгляд. — Ты знаешь меня лучше моего прежнего парня.
— Мне кажется, что мы уже давно знакомы, — говорю я от всего сердца до того, как моя храбрость меня покинет. — Словно я знаком с тобой долгие годы. Или словно ждал возможности познакомиться с тобой ближе.
— Мне тоже, — она тянется, кладет ладонь мне на грудь. Нежность от этого прикосновения вызывает во мне что-то более сладостное, чем вожделение. — Так расскажи мне, Дракон. Восполни мне пробелы, о которых я не знала.
Так я рассказываю ей о начале своей карьеры, каким неожиданным потрясением стало для меня то, что все мои мечты сбывались, как мой разум не был готов к успеху, пришедшему ко мне раньше запланированного срока. Она рассказывает мне о том, как сменила специальность с педиатрии на ветеринарию на середине обучения, как тетя полностью поддержала ее, хотя до этого момента у Шэйн не было даже домашнего питомца.
— Я так боялась работать с больными детьми, из-за которых все время грустила бы, и знала, что очень люблю животных, — говорит она. — Я справилась после сотни часов занятий в ветеринарной школе и десяти кошек.
— Ты скучаешь по практике, — я продолжаю прежде, чем она успевает ответить, потому что правда написана у нее на лице. — Тебе следует пройти сертификацию и заняться тем, что ты любишь.
— Но тогда нужно найти того, кто займется благотворительностью, а это не так просто, как кажется. Я знаю все нюансы, потому что долгое время помогала тете Тэнси.
— Так тебе нужно время, чтобы найти нужного человека и обучить его, — настаиваю я. — Жизнь слишком коротка. Тебе нужно любить свою работу. И нужно перевезти твоих кошек в город.
Она смеется.
— О Боже. Можешь представить десять кошек у меня дома? Как будто это ребенок, но на самом деле квартира станет сумасшедшим домом, да и в деревне им лучше. Хотя я бы хотела однажды завести щенка. Полагаю, небольшим породам собак город подходит. Мне лишь стоит убедить ТСЖ разрешить заводить домашних животных в доме. Они запрещают это на протяжении пятидесяти лет.
— Ну, если кто-то и смог бы изменить их мнение, то это явно ты, — говорю я, целуя в ответ ее руку.
Она улыбается и рассказывает мне о времени, когда убедила сменить талисман школы с троянского коня на бойцовскую тыкву, просто потому, что ее друзьям это казалось смешным. Я говорю ей о том, как переоделся школьным талисманом, чтобы заработать денег на ярмарке вакансий, и потерял сознание от жары. Шэйн признается, что некоторые виды спорта вызывают у нее скуку, но к хоккею она смогла бы привыкнуть. Я признаюсь, что искусство вызывает у меня сон, но я с наслаждением пил с ней шампанское на крыше музея, любуясь статуями.
Мы одеваемся. Я натягиваю боксеры и майку, а Шэйн — пижаму, перебираемся на диван, чтобы посмотреть телевизор, но продолжаем разговаривать. Я рассказываю, каким маленьким засранцем был в детстве, а она говорит о своей скромности и том, что вылезла из своей скорлупы только после смерти родителей.
— Как ты и сказал прежде, жизнь слишком коротка. Вскоре после аварии я могла думать лишь о том, что у меня не так много времени, — говорит она, проводя пальцами по моей груди вверх и вниз. — Однажды я проснулась, и все мои мысли вырвались из меня. Сперва тетя Тэнси считала, что я лишилась рассудка, но, в конце концов, осознала, что это была новая я, и приняла это. Слова извергались из меня безостановочно.
— Мне нравится, когда ты рассказываешь о чем-то, — я протягиваю руку, с серьезным видом рассматривая ее. — И мне нравится Фергюс. Поверить не могу, что дожил до тридцати и не назвал свое предплечье.
Она хмыкает в знак согласия.
— Серьезное упущение. Особенно если учесть, что Фергюс такой забавный и милый.
Она поглаживает мое предплечье, и это мило и глупо, но в то же время, так естественно. Внутри меня зарождается нечто, похожее на любовь, и теперь полагаю, пришло время поведать ей ужасные моменты моего детства.
— Насчет того, что накопал Баш… Когда мне было шесть, отец стал брать меня к себе на работу, — говорю я. — И под работой я подразумеваю то, что он крал вещи. Мой отец называл «работой» то, что можно забрать все что плохо лежит, так как весь мир ему должен.
Шэйн ерзает в моих объятиях, поднимая на меня грустные глаза.
— Прости. Это ужасно. Ты же был ребенком.
Я пожимаю плечами.
— Ага, ну у малышей маленькие тела, которые легко можно пропихнуть в окна. Отец был практичным человеком. И позволил бы мне выйти из семейного бизнеса только тогда, когда я вырос. Но на протяжении полугода я ходил с ним, пока мама не узнала о том, что происходит. Они сильно поругались, и он ударил ее. Это и раньше происходило, но впервые у меня на глазах.
Шэйн отстраняется, садится рядом со мной на корточки и берет за руку, крепко сжимает.
— Мама ударилась головой об угол стола и упала на пол, — картина четко предстает предо мной, как в ночь, когда это случилось. Я вижу все, и волна страха захлестывает меня, когда я осознаю, что могу потерять самого любимого в мире человека. — Кровь растекалась по всему линолеуму, а отец все еще кричал… Я так напугался, что сбежал. Я бежал и бежал, пока не потерялся в соседнем районе, который выглядел еще более пугающим, чем мой. Двое копов встретили меня, выслушали и сказали, что помогут.
В глазах Шэйн появляется понимание.
— Но они не помогли?
— Нет, помогли, — говорю я, опуская взгляд на наши сплетенные руки. — Они отвезли меня домой, арестовали этот кусок дерьма, сказали маме, что нужно делать, чтобы получить судебный запрет. Я считал, что все хорошо. Но у моего отца оказался приятель в участке, капитан, с которым он делился своим достатком, а тот, в свою очередь, закрывал глаза на нарушения и все, что происходило в нашем районе.
— Черт, — выпаливает Шэйн.
— Да, дерьмово. Отца освободили, не предъявив обвинений в течении нескольких часов, — провожу языком по губам, но они все равно сохнут сразу же. — Спустя некоторое время он вернулся домой и избил меня. Уверен, что он сломал мне что-то, но не знал наверняка, пока спустя пару лет мне не сделали рентген. Он не отвел меня к врачу, а лишь запер в комнате и сказал, что в следующий раз убьет нас с мамой, если мы заговорим с полицией.
Я качаю головой.
— После этого мама так напугалась, что делала все, что он говорил. Она даже позволила мне продолжить «работать» с ним, когда я поправился. Но я никогда ее не винил. У мамы нас было четверо, и младший брат был совсем крохой. Он едва мог дышать из-за врожденной астмы, а мама пыталась сделать все, чтобы мы выжили. Знаю, что она делала все, что могла.
— Я бы хотела его убить, — говорит Шэйн, и холод в ее тоне пугает больше, чем если бы она прокричала эти слова. — Знаю, что сейчас этого не требуется, но если бы я могла повернуть время вспять…
Я улыбаюсь.
— Нет, я бы не хотел, чтобы ты пачкала руки о такое дерьмо. Он этого не стоит. И получил по заслугам. Его застрелили, когда мы проникли в дом год спустя. Парень и меня пристрелил бы, если бы не увидел, что я ребенок. Однако, он держал меня до приезда полиции. К тому времени, как они приехали, отец был уже мертв. Мы похоронили его на мое восьмилетие.
— Так вот почему ты не доверяешь полиции, — тихо говорит она.
— С этого все началось, — говорю я, пожимая плечами, — но оно росло, потому что я оставался в том же районе. Копы проезжали мимо, смотрели на нас так, словно мы были врагами — бедные, озлобленные, брошенные на улицах дети, даже те, кто хотел вырасти и уйти. Не было ощущения безопасности. Скорее это чувствовалось так, что мы были против них, несмотря на то, что у них была власть и оружие, а у нас — ничего.
Шэйн поджимает губы и хмурится.
— Давай, — киваю я. — Говори, о чем задумалась.
— Не уверена, что у меня на уме, — говорит она. — Я вижу, к чему ты клонишь и мне жаль, что это случилось с тобой и твоей семьей. Но вспоминаю отца Патрика, священника из школы.
Я вздрагиваю.
— Плохой священник?
Она качает головой.
— О нет, наоборот. Он был ангелом. После смерти родителей он всегда был рядом, даже когда я срывалась, нарушала правила и делала все, чтобы меня выгнали из школы. Он никогда не осуждал, не говорил ничего о том, что мои родители на небесах, потому что на то воля Бога, не говорил ничего, что я не хотела бы слышать, потому что это ложь. Как будто тонкие бинты накладывают на кровоточащую рану, и они насквозь пропитываются кровью.
Она сглотнула.
— Отец Патрик не был проповедником… Он просто любил меня. Любил, как и всех других детей в школе. Никогда не предлагал мне унять боль, но помог исцелиться. Не знаю, как бы я пережила первый год, если бы не он.
— Я рад, — говорю я. — Хотелось бы, чтобы таких людей было больше.
— Но они есть, — говорит она, полностью убежденная. — На каждого священника, растлевающего детей и попадающего в ужасные заголовки газет, приходится один отец Патрик, который тихо работает каждый день, творя чудо для тех, кто нуждается в нем.
Я хмыкаю, понимая, куда она клонит.
— Не утверждаю, что знаю, как живется в городских районах, — продолжает Шэйн, — Знаю, что вела вполне привилегированную жизнь. Но я верю, что людей стоит принимать такими, какие они есть. А полицейские и священники — в первую очередь люди. Это значит, что большинство из них в течение дня находятся где-то между добром и злом, в зависимости от того, насколько крепким был их сон и получили ли они с утра свою порцию кофеина.
Я усмехаюсь.
— Получается, что большинство людей слишком ленивы, чтобы выбрать только одну сторону?
— Полагаю, да, — она пожимает плечами, одновременно разочаровано и всепрощающе. — Или слишком отвлечены, смущены, запутались в ежедневной рутине, сквозь которую им сложно видеть мир вокруг. Но ты прав, некоторые люди — преступные ублюдки, которые пользуются своей властью.
Она крепче сжимает мою руку.
— Но некоторые из них — настоящие герои, люди, готовые принять пулю за незнакомца или отказаться от секса навсегда, потому что католическая церковь устанавливает безумные правила, а затем отказываются менять их сотни лет.
Я улыбаюсь.
— Отец Патрик — настоящий герой.
— Спорю на твой очаровательный член, — с непроницаемым лицом говорит она. — Смог бы ты на всю свою жизнь отказаться от ярких оргазмов, затуманивающих твой взор?
— Нет, с прошлой субботы уже не смогу, — я сажаю ее на колени, чтобы обнять полностью. Обнимаю, пряча лицо в сладко пахнущих волосах, и обещаю, — постараюсь.
— Все, что мы можем сделать, — говорит она, целуя меня в рот. — Стараясь верить в хороших людей и быть лучше тех, кто подвел нас.
— Моя цель немного выше, — говорю я, обхватывая пальцами ее бедро. — Стать лучше, чем мой преступник-отец, избивающий жену и ребенка, кусок дерьма.
Она целует меня в щеку.
— Ты стоишь десяти таких, как он. Сотни. Ты хороший мужчина, Фальконе.
— Даже когда проявляю упрямство?
— Да, — она удобнее располагается на моих бедрах, оседлывая их и посылая огненные вспышки по моему телу. — Даже когда упрямишься, ты все такой же терпеливый, вдумчивый и чертовски сексуальный.
— Вероятно, стоит закончить серьезный разговор, — я обхватываю ее грудь через футболку, наслаждаясь тем, как ее соски набухают под моими пальцами. — Мне внезапно стало сложно сосредоточиться на чем-то.
— Мне тоже, — говорит она, дыхание учащается, пока Шэйн водит бедрами по тому месту, где выпирает мой член. — Но сперва должна задать тебе очень важный вопрос.
— Какой, Принцесса? — я прижимаюсь к ней, потираясь о нее через одежду.
— Окажешь мне честь и сделаешь меня якобы беременной после сегодняшней ночи, Дракон?
На миг я сбиваюсь с ритма, пока не осознаю, о чем она говорит и облегчение расползается по моей груди.
— Серьезно? Ты уверена, что все будет хорошо? Если нет, то нам не…
— Все хорошо. Но надо убедиться, что Кери узнает об этом, не привлекая лишнего внимания.
— Я могу рассказать об этом общей знакомой, которая работает с ней.
— Идеально, — говорит Шэйн, улыбаясь, пока тянется к подолу футболки. — Тогда полагаю, тебе остается лишь притвориться, что ты меня обрюхатил.
Она потянула ее вверх и сняла через голову, обнажив потрясающую грудь. Спустя мгновение, ее грудь оказывается в моих руках. Я вожу языком поочередно с одного соска на другой, облизываю, посасываю, прикусываю, пока движения ее бедер не становятся более настойчивыми.
— Да, — выдыхает она, впиваясь ногтями мне в шею. — Я так тебя хочу. Хочу, чтобы ты оказался внутри меня. Прямо сейчас.
Я потянулся, стаскивая боксеры до середины бедер, освобождая член, пока Шэйн выскользнула из своих шортиков и трусиков в кратчайшее время. Спустя мгновение она снова была на мне, обхватив головку моего члена и направляя его в себя, опускаясь, пока я не оказываюсь в ее жаркой и влажной киске.
— Вот так, — вздыхает она, прикусив нижнюю губу. — То, что мне нужно.
— Так ты хочешь забеременеть от меня, Принцесса? — я хватаю ее за бедра, проникая глубже, пока мой член не упирается основанием в ее лоно.
Озорные искорки появляются во взгляде Шэйн, и еще до ее ответа я знаю, что она собирается подыграть.
— Да, Дракон. Возьми меня и не смей покидать, пока все не будет сделано.
И я так и делаю.
Беру ее.
И это настолько прекрасно, что я не могу представить, что и где может быть лучше того, что происходит сейчас.