А под сараем как шебуршнет!..
Таня, Паня, Маня как взвизгнут, как припустят бежать!
Зорошо, - на меня набежали: как раз я из лесу шел - с охоты. Еле их остановил.
Рассказали мне, как все было.
Вижу - дело серьеезное. Пошел к сараю. Девчонки за мной - издали.
Саня с Ваней стоят у угла - в руках уже колья у них: хотят в яму толкать.
- Обождите, - говорю. - Погляжу раньше.
Поставил я ружье к стенке, опустился на четвереньки, чиркнул спичку.
батюшки-светы, кто под сараем-то сидит!
Я руку туда - и цоп его за уши!
Уж как он ни брыкался, - так за уши и вытащил его ребятишкам:
- Видали, кого струсили?
Заяц, здоровый русачина! Вот глупый, куда схорониться вздумал.
Косой этот всю зиму потом у девчонок в зибе жил. Совсем ручной стал. Девчонки его так Санькой и прозвали. Забьется бывало под печь, - спит там. А крикнут ему: "Санька, вылазь! Вылазь, Санька!" - сейчас и выскочит. Дескать, не дадут ли капустки?
Не очень-то, значит, глупый.
Да уж там глупый не глупый, а тот раз маху дал: чем ему с ребятишками в хоронушки играть, под сарай лезть, - сыграл бы лучше с ними в догонялки. Припустил бы назад к лесу, откуда пришел, - кто б его догнал?
Он ногастый.
СИЛА НЕ БЕРЁТ
Удивляюсь я на певчих пташек: как только они на свете живут?
Ни силы в них, ни весу, - пух да перо. В костях и то у них воздух. Прутиком хлестнешь, - и дух вон.
А ведь долгие годы здравствуют, еще и песни поют - радуются. Гляди-ка, какие веселые!
Гусь - тот вон как по земле ступает. В соколе или, все равно, в ястребе - в тех опять сила большая. Силой и берут.
Добро бы еще соловей: тот в роще живет, в кустах, Этому есть где схорониться от ястреба. Чуть что - он в чащу, - и был таков.
Ну, в зять, к примеру, жаворонка.
Этому куда деваться, когда кругом чистое поле?
Хорошо там, если трава или рожь стоит в поле, - человека за ней не видать. А вот как я нынче полем шел, - хлеб-то машиной сжат весь подчистую. Мыши схорониться и то негде.
И бежит впереди меня по дороге жавороночек, по-нашему сказать: пахарек.
Люблю я эту пташку, хоть и всего-то в ней ничего - песня одна. А уж как по весне обрадует, когда в лесу еще зима полная, а он уже, пахарек-то, над полем, над первой проталиной вьется, - песни своей серебро с поднебесья рассыпает.
ОИду я, конечно, по дороге по проселочной - и он впереди меня бежит. Пробежит-пробежит - и станет. Подойду - он дальше.
И слетел. Слетел и ввысь забирает. Крылышками, гляжу, мелко-мелко затрепетал, - вот-вот запоет.
"А почему, - думаю, - ему и не запеть? День-то, гляди, какой теплый да ласковый. На небе ни соринки, солнышко славно припекает, - даже пыль у меня из-под ног. Так, может, он лето вспомнил, гнездышко свое теплое во ржи".
Пахарек и вправду запел.
да на свою голову. Лучше б по сторонам глядел.
Я-то еще издали приметил: мчится на него лютый враг, - крылья серпом - соколок-белогорлик. Я даже крикнул пахарьку-то:
- Глянь, летит!..
Будто он человеческие слова понимтаь может.
Увидел, конечно, и он врага своего, да уж поздно: куда в чистом поле от быстрокрылого сокола денешься?
Камнем пал мой парарек с высоты - и прямо на дорогу, в тележную колею. А крылышками так и трепещет, сучит, как птенчик.
"Лихорадка, - думаю, - его с перепугу бьет"
А он исчез, - как сквозь землю провалился.
Рассматривать тут некогда было, куда он девался: как раз тут и соколик подоспел. С лету вниз, над самым тем местом, где сейчас пахарек был, вихрем промчался - и опять жвзмыл.
А унес чо-нибудь в когтях или нет, - я не приметил.
Подошел я к тому моесту, где пахарек был, и каждый комочек земли оглядываю. Коли сокол не унес, должен ведь он утт быть,не мог же в самом деле под землю уйти.
Однако нет пахарька.
Вдруг вижу: будто глазок на меня из земли гдядит.
Один глазок, а пташки нет.
Я еще шаг шагнул, - получше рассмотреть.
тут пахарек вскочил на ножки, встряхнулся, - пыль с него так облачком и поднялась, - да полетел себе тихонько в сторону, в поле.
Что ты скажешь! Ведь это он от сокола прятался, крылышками на себя пыль накидал, в один миг под ней схоронился.