— На колесе обозрения ты точно проблемы не решишь.
Лазарев младший, закинув ногу на ногу, отщипывает кусок моей розовой ваты и с довольным причмокиванием запихивает рот. Его фирменный костюм в распахнутом вороте пальто выгодно подчеркивает широкую грудь, а черный ворот — жесткую линию челюсти.
Не удивительно, что он пользуется высоким интересом у девушек. Только вот не моим. Парень моей лучшей подруги — запретная территория.
Даже если это уже бывший парень моей подруги.
— То есть ты мне не поможешь? — презрительно хмыкаю и разварачиваюсь к стеклу, за которым открывается вид на Москву. — Даже не выслушаешь до конца?
Лазарев лениво потягивается и бросает взгляд на швейцарские часы. Все это вижу в отражении.
— Ты хочешь, чтобы я попросил денег в долг у Олега, чтобы передать их тебе, — чешет кончик носа и хитро щурится, как лиса. — Ты же знаешь, что он не дает в долг?
— Даже лучшему другу? — оборачиваюсь резко, едва не вляпавшись в сахарную вату. — Женя, я уверена — тебе он не откажет.
Лукавлю. Я подозревала, что и здесь путь будет отрезан. Но мои надежды были направлены на другое.
Если Лазарев поймет, если он выслушает до конца — мы что-то придумаем вместе.
Несмотря на их отношения с Катей, Женя не был абсолютным козлом. Да, мы никогда не дружили. Даже не ладили толком.
Но если я что-то понимаю в людях, то знаю одно — несмотря на весь свой внешний лоск, напускной стиль «плохого парня», большие деньги и высокое положение с пеленок, Лазарев очень эмпатичен.
Это проглядывает в нем с самого детства. Щенки, котята, ребята, которых обижали в школе — он жалел всех без разбора. Он и с Шершневым подружился так. Сначала просто пожалел обособленного от общества парня. А после мог набить лицо каждому, кто плохо посмотрит в его сторону за спиной.
Потому что сказать Шершневу что-либо в лицо не решался никто.
Все считали, что Лазарев развлекается подобным образом. Но я не сомневалась — Женя искренне любил и заботился об Олеге. И делал это от всей души.
А чем я отличаюсь в текущей ситуации от всех этих обездоленных?
— Все же ты плохо его знаешь, — Лазарев вздыхает и наклоняется вперед, упершись локтями на колени. — Лен, если Олег не дает в долг — значит не дает. Все, точка, продолжения нет. Если у тебя есть другие предложения — велком.
— Жень, ну есть же разные варианты. Олег всегда помогает делом, да? Может ты попросишь его помочь, например, с покупкой дома…
Смех прерывает мои неуверенные попытки.
— А чем это отличается от «дать в долг»?
Тяжело вздыхаю. Нет, как с ним Катя вообще жила? Он же невыносим.
— Жень, ты не понимаешь…
— Все я понимаю, дорогая лучшая подруга моей девушки, — Лазарев внезапно улыбается, но так странно, что в горле ком поднимается и блокирует приток воздуха. — Которая всегда считала меня каким-то дерьмом. Ты с чего-то решила, что я тебя пожалею и придумаю, как решить твои проблемы. И я пришел сюда лишь чтобы убедиться, что это не я поехал крышей, а это правда происходит.
Осоловело хлопаю глазами.
— Жень, мы столько лет чуть ли не бок о бок…
— С Катей. Да, — кивает и наклоняет голову на бок. — Да и я всегда к тебе относился хорошо. А теперь вот сижу и думаю — а с чего мне помогать девушке, которая с первой секунды нашей встречи не то что не поинтересовалась, а как мои дела, а даже не поздоровалась? — усмехается, а я готова провалиться сквозь сиденье. — Ах, да. Это притом, что моя семья по моей просьбе помогает твоей все последние пол года. И, заметь, Кате я так же, по твоей просьбе, так ничего и не рассказал.
Чувство стыда возгорается где-то на щеках яркими пятнами. Оно перемешивается с отчаянием и горячей волной наваливается на глаза.
Именно в этой кабинке, рядом с человеком, с которым мне говорить то нечего, на самой высокой точке круга обозрения, на меня внезапно накатывает понимание.
Ничего не получится.
Все бестолку.
Или умрет отец. Или я сдамся Шершневу.
Никто мне не поможет. А я сама в этот раз помочь себе не в состоянии.
Не по мне оказалась ноша.
Жуткая усталость гнет мои плечи вниз. Пытаюсь сделать вдох, но ничего не получается.
Слезы брызжут из глаз, а я, громко всхлипнув, сжимаюсь калачиком и утыкаюсь лицом себе в колени.
Лазарев не будет мне помогать.
Это конец.
Рыдания, которых никогда со мной не случалось, судорожными всхлипами вырываются из моей груди. Я зажимаю рот ладонями. Пытаюсь вдохнуть, чтобы объясниться, но ничего не выходит.
Лазарев и не обязан мне помогать.
Ужасно стыдно, но я ничего не могу поделать. Это срыв. Я просто не контролирую себя.
— Да-а, — голос Лазарева раздается совсем рядом. — Крепко тебя приложило.
Жесткая рука ложится мне на плечи, а затем тянет куда-то в сторону.
Словно огромный камень валится с моих плеч на пол. Вырывается усилившимися судороги. Я вжимаюсь в дорогущий костюм Лазарев, до боли в пальцах сжимаю его пиджак.
Я пытаюсь выплакать. Выорать всю боль, что копится во мне так долго.
— Я не знаю, что мне делать. Я просто не знаю, — шуршу губами вперемешку с всхлипами. — Прости Жень. Ты прав. Ты во всем прав.
Лазарев как-то странно вздыхает. Я слышу размеренное биение его сердца.
Которое действует успокаивающе.
— Олег никогда не причинит тебе вреда, Лен. — шепчет Лазарев. — Я уверен в этом.
Его ладонь похлопывает меня по плечу. Выпрямляюсь и вытираю глаза. Похоже, истерика заняла не так много времени. Нам еще четверть пути до земли.
— Он изменился, Жень.
Мы выходим с колеса молча. Я ни о чем не могу думать. Не сейчас. Я просто хочу домой, упасть на кровать. Во мне нет сил даже на душ.
Я устала бороться с болезнью, которая быстрее меня.
— Я попробую кое-что сделать, Лен. Но ничего не обещаю, — внезапно останавливается и смотрит в небо. — У мамы был рак. Но несмотря на болезнь, она выбрала свободу.
Женя замолкает, а я не знаю, что сказать. Семья Лазарев всегда была рядом с нашей, но я не знала про рак. Все, что мы знаем — она ушла он Александра Самуиловича, когда Женя был маленьким.
На языке появляется странный привкус.
Кажется, между нами внезапно появилась тайна.
— Я попробую тебе помочь ради нее, Лен.