Со встречи с Лизой прошла почти неделя, а я не могу выкинуть из головы нашу странную пикировку на повышенных и расставание на такой ужасной ноте.
Постоянно прокручиваю воображаемую запись, останавливаясь на острых моментах и пытаясь понять, где была слишком резка и что же сестра хотела до меня донести.
Но до истины до сих пор не докопалась. Каждый следующий день этой недели безумнее другого, а "бесячие сады" отнимают все мое время и занимают мозг, так что на самоанализ ресурсов не остается.
Поначалу меня задели резкость и неоднозначность высказываний Лизки, но я быстро справилась с негативом и простила сестре ее прямоту — точно знаю, что она из лучших побуждений, а значит, обижаться, как минимум, глупо. Но также знаю, что звонить первой бесполезно. Если Баженова не готова говорить со мной, то даже не возьмет трубку. Поэтому жду, когда она остынет и позвонит сама.
И срываюсь из ванной, где перед сном купаю Еву, к брошенному на диване телефону, стоит ему разразиться мелодией на рингтоне.
Дочь остается с увлечением топить свой пластмассовый флот.
Увидев имя звонившего, я зажигаюсь радостной лампочкой, хоть это и не Лиза — сегодня я жду не только ее звонка. Уже два дня, как Дима в командировке, и вечерние разговоры — все, чем приходится довольствоваться.
— Привет! — весело мурлычу в динамик.
— Привет, милая. Как вы?
— Скучаем, — признаюсь честно чуть дрогнувшим голосом.
"Что за дурацкий приступ слезливости?" одергиваю себя, но его природа мне понятна — когда Димки нет рядом, я чувствую себя максимально незащищенной. Он словно мой щит, броня от ужасов внешнего мира, без которой я очень уязвима.
— И единорожка? — с теплотой и нежностью, которые чувствуются даже на расстоянии.
— Она особенно! Очень ждет твоего звонка. Ты скоро возвращаешься?
— Послезавтра, надеюсь, буду дома, — обещает он, пока я иду с телефоном обратно в ванную.
— Это Дима? — так же, как у меня минуту назад, загораются радостью глаза дочери.
Кивнув, протягиваю ей сотку. Но она отрицательно мотает головой.
— Ты держи. Видишь, у меня руки заняты, — демонстрирует мне китёнка, которого сжимает в пальцах, чтобы выдавить струю воды из отверстия на спине.
Вторая рука у нее свободна, она зачем-то прячет ее за спину, но я не спорю. Мне нетрудно подержать, да и так существенно снижается риск, что телефон тоже искупается сегодня.
Дима с Евой воркуют, точнее, это она без умолку болтает, в деталях рассказывая ему все, что она делала в садике, а он с неподдельным интересом ей внимает. День у дочери был насыщенным, поэтому вода, в которой она сидит, успевает ощутимо остыть, и я прерываю их затянувшийся обмен новостями и нежностями.
— Так, господа единороги, закругляйтесь. Еве пора мыться и спать.
Моя девочка пытается возразить, но Дима ласково — и твердо — напоминает ей, что маму нужно слушаться.
Она нехотя прощается с ним, сама нажимает на красную трубку и, насупившись, начинает выуживать из воды игрушки, складывая их на угловую полку.
Одной рукой.
Я настораживаюсь, вспомнив, что, когда забирала ее из сада и хотела взять за левую руку, дочь выдернула ее из моей ладони, и протянула вместо нее правую.
— Ева, у тебя что, болит ручка? — спрашиваю осторожно, без нажима.
— Нет, — отвечает, не глядя на меня.
Ой! Это плохой знак.
— А почему ты прижимаешь ее к животу?
— Просто она устала.
— Дай посмотрю.
Остановившись, протягивает с опаской.
Ободряюще улыбаясь, я бережно беру ее ручку, глажу, аккуратно кручу, осматриваю — никаких царапин, ссадин или других видимых повреждений.
— Болит? — вновь спрашиваю.
— Нет. Просто устала.
И словно в подтверждение берет игрушки и левой рукой тоже.
Успокоившись, начинаю ее намыливать. Сначала тело и шею, потом руки, внимательно наблюдая за реакцией — ничего, — потом ноги и дохожу до ступней. Как всегда, задерживаюсь на светло-коричневом пятнышке на внутренней стороне ее левой пятки.
Родинка.
На том же месте и той же каплевидной формы, как у Кирилла. И как у его матери.
В который раз радуюсь, что это фамильное пятно — Ахиллесова пята рода Потемкиных — в таком недоступном случайному взгляду месте. Иначе никакие заявления Димки не убедили бы Кирилла, что Ева — не его дочь.
Завернув малышку в полотенце, несу ее в кроватку. Засыпает еще до того, как я успеваю ее вытереть и одеть в пижаму.
Оставшись одна, включаю в спальне телевизор, надеясь, что он отвлечет меня и убережет от мыслей о Кирилле.
Я думаю о нем непозволительно много!
И не только когда я одна.
Сегодня, пока Ева забалтывала Диму, я вдруг задумалась о том, как бы она разговаривала с Кириллом, будь на месте Димки он. Ведь он и должен быть на его месте…
Я быстро отмахнулась от этой неуместной и даже преступной мысли, но спустя всего несколько минут Потемкин вновь нашел повод напомнить о себе.
И вот опять!
Телевизор однозначно не справляется с задачей.
Раздраженная своей неспособностью не думать о бывшем, отбрасываю пульт и хватаюсь за телефон, собираясь все же позвонить Лизе, несмотря на поздний час — лучше пусть она выговаривает мне, чем я продолжу барахтаться в пучине воспоминаний.
Но только я разблокирую экран, как он тут же оживает входящим звонком.
Кирилл…
"Что ему нужно?!"
— Извини, что поздно, — голос встревоженный. — У вас все в порядке?
— У нас?.. — переспрашиваю потрясенно, и в этот момент слышу громкий, душераздирающий плач дочери.
Сердце моментально ухает вниз, в центр живота, узлом стягивая от страха внутренности.
Девочка моя!
Пулей слетаю с кровати, едва не запутавшись в собственных ногах, и бегу к ней, с силой оттолкнув дверь своей спальни. Та с грохотом ударяется о стену, и ночью этот звук казался бы чудовищно громким, оглушительным, но не сегодня. Сейчас все прочие звуки тонут в надрывном плаче ребенка.
Моего ребенка.
— Что случилось? — фоном звучит из динамика голос Кирилла.
Даже удивительно, что я слышу его.
Щелкнув включателем света в коридоре, чтобы не слепить ее, дергаю ручку детской комнаты.
— Евочка, малышка, что с тобой? Мама рядом. Не плачь, солнышко мое. Не плачь, детка.
Выронив телефон, хватаю дочь на руки и порывисто прижимаю к себе, стремясь уберечь, защитить, укрыть от всего мира.
Я часто так делаю, мой девочке иногда снятся страшные сны, и она плачет, просыпаясь. И зовет меня. Я ложусь рядом и обнимаю ее до тех пор, пока она не перестанет всхлипывать и снова не уснет.
Но так она еще никогда не кричала.
В этот раз матерински объятия не работают, Ева кричит еще громче, буквально взвизгивает от боли. Как сирена. В панике отстраняюсь и вижу, что она вновь прижимает к себе левую руку. Лицо ее залито слезами, предплечье тоже обильно смочено соленой влагой.
Видя ее состояние, из-за криков и, особенно, от бессилия мне тоже хочется завыть. Но я не могу позволить себе слабость.
Только не сейчас, когда, кроме меня, моему ребенку никто не может помочь.
— Все-таки ручка болит? — сдерживая слезы в голосе, спрашиваю зачем-то, хотя ответ очевиден.
Не зря она так ее берегла.
Но что это может быть — перелом? Но разве при переломе она могла бы так спокойно двигать рукой весь вечер?
Я помню, когда у меня был перелом, и это… непередаваемая боль.
Боже, ну как?.. Как ей помочь?!
Вновь беру рыдающую малышку на руки, на этот раз бережнее, аккуратнее, не касаясь руки. Ева не вырывается. Я поднимаюсь, хожу с ней по комнате, согревая и баюкая, и совершенно не зная, что делать.
Черт! Я даже в скорую позвонить не могу!
Потому что сейчас дочь меня ни за что не отпустит, а с ней плачущей на руках я даже телефон не смогу найти и поднять. Но если и дозвонюсь каким-то чудом, то сотрудник колл-центра меня просто не услышит — Евин плач не останавливается ни на секунду и даже не становится хоть немного тише.
Она рыдает так горько, взахлеб, что сердце разрывается. Я готова поменяться с ней местами, согласна переломать себе и ноги, и обе руки, лишь бы моя доченька перестала чувствовать боль, но жаль, детская присказка "у кошки боли" в реале не работает.
Я готова на что угодно, чтобы помочь ей, но вынуждена просто ходить и шептать на ушко якобы успокаивающие слова. Пока она не успокоится, у меня буквально связаны руки.
Но еще не придумали слов, которые снимают физическую боль.
Ну почему именно сегодня я одна?
"Где же ты, Дима, когда ты так нужен?!" мысленно воплю я в потолок и вздрагиваю от мощного стука в дверь.
Даже Ева на мгновение перестает плакать и смотрит в сторону коридора.
— Дима! Слава Богу! — кидаюсь я к двери.
"Но как он узнал?" мелькает мысль, когда я резко поворачиваю замок.
— Скорую помощь вызывали? Я отвезу вас в больницу.