(POV Рита)
— … Потому что моего папу зовут Кирилл! — раздается из-за чуть приоткрытой двери процедурной горделивый голосок моей дочери, и я сбиваюсь с шага.
— А тебя как зовут? — хриплый, какой-то чужой голос.
— Ева.
Сердце перестает биться. Ни слова больше, Евочка! Умоляю!
Ускоряюсь, стремясь прервать этот допрос с нарушениями всех законов, но запинаюсь за собственный каблук, едва не падаю и лечу грудью вперед, как сорвавшийся с тормозов локомотив. Зажмуриваюсь, ожидая, что уткнусь лицом прямо в дверь или косяк, но за секунду до столкновения она открывается шире, и я влетаю в Потемкина.
Меня неожиданно топит в чувстве благодарности за то, что он меня поймал, что вновь оказался надежным партнером, как в тренинге на доверии. Я поднимаю голову, чтобы сказать "спасибо", но спотыкаюсь о его взгляд.
Врезаюсь в него, как только что в него самого.
Он смотрит так, будто жалеет, что не дал мне упасть.
"Спасибо" застревает в горле и перекрывает доступ кислороду. Наверное. Потому что ни вдохнуть, ни выдохнуть я не могу.
Я словно забыла, как это делается.
Кирилл отстраняет меня от себя, заставив выпрямиться, и сразу отпускает. Будто ему неприятно касаться меня.
Противно.
Сомнений нет — он все понял.
Он знает…
Внутри все обмирает, ссыхается и опадает, как цветы в пустыне.
Я столько раз об этом мечтала, столько раз представляла, как это будет, когда мы встретимся, когда он узнает про Еву, и…
Не угадала.
Не угадала его реакцию.
Он смотрит на меня совсем не так, как мне грезилось в робких мечтах.
В его взгляде нет ни любви, ни обожания, ни даже простой, такой естественной, как мне кажется, радости. В его глазах чудовищная, разрушительная смесь из презрения, неверия, обвинения и… разочарования.
Разочарования во мне.
Обвинения в том, что я предала его, обманула, лишила законного и естественного права если не быть настоящим отцом, то хотя бы узнать, что он им все же стал.
Неверия, что я могла так с ним поступить. Поступить так с нами!
И презрения за то, что даже сейчас я продолжала лгать… И убегать.
"Не лезь в мою жизнь", звучит в моей голове.
Наверное, и в его голове тоже.
Звучит вызывающе и так нелепо теперь.
Стыдно…
Но, возможно, я все это нафантазировала, и ему просто ВСЕ-РАВ-НО.
Учитывая все, что я тогда слышала, ему наверняка плевать на меня и на наше общее прошлое, нет никакого дела до нашего настоящего и, тем более, ему нафиг не сдалось общее будущее.
И я со своим почти взрослым секретом…
Но почему тогда он ТАК на меня смотрит?
Под этим его взглядом во мне все сжимается и лопается, как воздушный шарик, пережатый в кулаке.
Мне невыносим его взгляд.
— Кирилл, — беспомощно зову, но осекаюсь — разве мне есть что сказать?
Да и что тут скажешь?..
Никаких признаний я делать не хочу и не буду. Как бы ни были болезненны для меня его презрительно-уничижительные взгляды.
Не буду. Тем более в присутствии Евы.
Я не могу сказать ей и не могу позволить, чтобы она услышала, что именно этот Кирилл, важный дядя-сыщик — ее отец.
Не здесь.
Не могу такую важную информацию вывалить на нее сейчас, глубокой ночью, когда она столько плакала, когда у нее гипс и сложный перелом.
Разве этих страданий для нее на сегодня недостаточно?..
Поэтому даже если Кирилл спросит, я буду и дальше все отрицать.
А если не спросит?..
Если он не захочет говорить со мной — я бы на его месте не захотела, — а сразу начнет действовать?
Начнет свою кампанию по отбиранию у меня дочери?!
Ну, пусть попробует. Помешать этому я не могу, но и сдаваться без боя не собираюсь.
Даже если силы априори неравны…
Мне есть, что терять.
— Мама, подойдите, — зовет меня врач, и, решительно отведя взгляд от глаз Потемкина, я выхожу из нашей дуэли.
Но даже не надеюсь, что Кирилл позволит мне так просто уйти…