(POV Кирилл)
Пока Рита получает инструкции по уходу и подписывает документы, вялая Кнопка подходит ко мне и, взяв за руку, тянет в коридор на диван. Такой же, на каком мы сидели в приемном отделении.
С замиранием сердца из-за какого-то незнакомого мне, но приятного, чувства в груди позволяю себя увести.
Усадив меня на край дивана, она садится рядом и наваливается сбоку. Это так… необычно. И тепло, даже горячо, я горю изнутри, просто оттого, что она так близко. И она…
"Моя?" спрашиваю сам себя, сам себе не веря.
И очень стараюсь не верить. Не спешить с выводами, тормозя себя на эмоциональных виражах.
Кнопка однозначно не Гладких, но моя ли?..
Мотор мой уверен, что моя — шарашит на полную, долбится в ребра, как безумный, будто ко мне не девочка пятилетняя прижалась, а с десяток электродов дефибриллятора.
Неужели, правда, моя?..
Реально?
По-настоящему?
Кнопка тихо вздыхает.
Столько раз я сокрушался, что не знаю ее имени, и совсем недавно собирался узнать его каким-нибудь читерским способом, а, узнав, продолжаю называть Кнопкой. Клиника…
— Устала? — сглотнув, спрашиваю, не придумав ничего лучше.
— Мхм, — сонно.
— Спи.
— А ты отнесешь меня домой? — ее язык заплетается, и некоторые буквы она не проговаривает.
Я потрясен тем, как резко и тотально ее выключило. С того момента, как она радостно и звонко кричала мне, что она — Кирилловна, прошло едва ли больше десяти минут, а она уже практически спит. Будто кто-то щелкнул тумблером.
Мне бы такой тумблер…
Не сейчас, но было время, когда я в нем остро нуждался.
— Конечно, — обещаю уверенно, твердо намереваясь сдержать данное обещание.
Хотя, знаю, Рита будет против. Но у нее не получится меня остановить.
Она выходит через несколько минут, видит наш спевшийся дуэт и раздосадованно поджимает губы.
Так-то, Маргаритка. 1:0.
Не заговариваю первым, не помогаю ей.
Злюсь? Сто процентов.
Ненавижу? Ноль процентов.
— Спасибо, — прячется за благодарностью и, сунув подмышку прозрачную папку с выпиской, наклоняется к дочери.
— Я сам ее понесу, — останавливаю, выставив блок рукой.
Отдернув руки, будто я ядовит, она выпрямляется и заявляет негромко, но решительно:
— Это мой…
— Ты хочешь прямо здесь выяснять кто чей? — обрываю, так же не повышая голоса.
Выдержав паузу, коротко качает головой.
Перекинув одну руку за спину Еве, второй подхватываю ее под ноги и осторожно поднимаю, наблюдая за дыханием и движением век. Не проснулась.
Поднимаюсь сам и шагаю к выходу, не глядя, идет ли Рита. Куда она денется?
Иду медленно, стараясь не разбудить и не расплескать то робкое, новорожденное ощущение, что поселилось внутри с тех пор, как услышал "Моего папу зовут Кирилл".
Подходим к моей машине, припаркованной у крыльца. Я мысленно даю себе пять, что, выезжая к ним, не выбрал скорость — в спорткаре мы бы разместились с трудом.
— В кармане.
— Что? — Марго слишком погружена в свои мысли, чтобы услышать меня.
Или понять.
— Ключи от машины в кармане джинсов. Правом. Достань.
Она автоматически тянет руку, но, опустив взгляд на карман и на то, как джинсы тесно облегают мои бедра и не только, вновь отдергивает ее.
— Лучше я возьму Еву, — нервно.
Усмехаюсь: не прокатило…
Закрыв собой от нее свою ношу, продвигаюсь еще пару шагов до задней двери. Киваю на переднюю:
— Открывай.
Закатив глаза, Рита подходит и дерганым движением нажимает кнопку на ручке. В темноте фары сразу загораются, зеркала открываются, двери разблокируются.
Неуклюже, в несколько приемов, залезаю на заднее. Марго уже не спорит, помогает придержать голову дочки, чтобы не стукнулась случайно.
У подъезда вновь пытается забрать у меня Еву. Блокирую попытку.
— Она просила, чтобы ее отнес я. Разбудим, чтобы подтвердила?
Вновь закатив глаза и поджав губы, молча распахивает передо мной дверь.
Гордо, как знамся, вношу Еву внутрь.
Это уже 2:0, детка. Летишь всухую.
В лифте она сокращает дистанцию, которую держала все время, с нежностью смотрит на дочь, проводит ладонью по ее волосам и касается губами виска.
Меня прошибает от этого жеста. Насквозь. Будто Марго поцеловала не ее, а меня.
Такое яркое ощущение, как реальное.
Ущипните меня!
Скинув кроссы в прихожей, иду за Сумишевской до комнаты Кнопки и бережно опускаю на постель с единорогами. Под ногами белый объемный коврик, будто шкура единорога, на тумбе ночник в этой же стилизации.
Вот почему ты единорожка…
Повернув набок, чтобы ей было удобнее, снимаю с нее обувь и носки. Рита вдруг резко активизируется и, оттеснив меня от кровати, суетливо вытягивает из-под Евы воздушное одеяльце, чтобы укрыть.
Непонимающе слежу за ее действиями и уже хочу спросить, какая змея ее укусила, как в последний момент перед тем, как одеяло почти полностью скрывает от меня Еву, мой взгляд выхватывает в фокус ее ступни.
И до боли знакомое бледное пятнышко на одной из них.
Левой. Как у меня.
Да-а-а-ааа!
Эйфория от сделанного открытия бурлит внутри, и меня захлестывает ощущением беспредельного счастья.
Кнопка — моя!
Теперь у меня нет ни малейших сомнений в этом.
Да и были ли они у меня по-настоящему?..
Хрен знает.
Я захотел, чтобы эта девочка была моей, еще до того, как узнал, что она Ритина. При нашей первой встрече в офисе.
Просто… почувствовал.
Наверное, это ощущение называют зовом крови. Или как-то иначе, но по-любому так же пафосно. И конкретно.
А когда увидел их вместе, и она назвала мою Маргаритку мамой, прежде разных других чувств и мыслей — а их было много, — меня пронзило молнией надежды, что это наш с ней ребенок. Ребенок, который должен был стать нашим спасением. Который мог вернуть нам друг друга, возродить утраченную — по ошибке и дурости — любовь и примирить наши семьи.
Наш ребенок, от которого Марго, как я думал, отказалась…
А, оказалось, отказалась она от меня.
Эта мысль проходится танком, нет, целой дивизией Абрамсов с дополнительным обвесом, по моей эйфории.
И на улицу я выхожу сильно ужаленным.
Часть негатива сливаю на подъездную дверь — ее не жалко.
И к вышедшей вслед за мной после молчаливого приглашения Рите поворачиваюсь не сразу — хочу спустить еще немного "газов". Иначе меня взорвет, и ее изрешетит осколками.
Она встречает мой взгляд почти спокойно. Лишь порозовевшие щеки выдают ее волнение.
Или злость.
— Не то чтобы я не знаю ответ, но все равно спрошу: Ева — моя дочь? И сразу скажу, сказку про то, что она Димина, можешь больше не повторять. Иначе она не была бы Кирилловной и Сумишевской. Ты соврала мне тогда?
— Это Дима сказал. И он не лгал, он считает ее своей.
— Мне похрен, что он там считает, — взрываюсь все же. — Тогда — это шесть лет назад, Рита. Эффектная сцена с прокладками была инсценировкой? — она молчит, глаза рикошетят свет фонаря. — Еще раз: Ева — моя дочь?
— Нет! — срывается на крик. — Она — моя дочь. Только моя. Ты не имеешь к ней…
— Ты серьезно сейчас? За идиота меня держишь? Или за слепого?! Я видел родинку, Рита. Я знаю правду.
— Мало ли на свете родинок, — переходит на насмешливо-иронический. — У меня их тоже пара десятков, что это доказывает?
— Родинка, конечно, не тест ДНК и стопроцентной гарантии не дает. Тест ДНК, кстати, тоже. Но мне достаточно того, что я видел, — руки, сунутые в карманы худи, сжимаю в кулаки. — Достаточно для того, чтобы перестать верить чужим словам, а потрудиться сверить факты. Которые, как известно, не лгут. Или ты и дату рождения Еве подкорректировала?
— Ничего я не корректировала, — бурчит, вновь меняя эмоцию.
Это уже четвертая за четыре сказанные фразы. Ее штормит так же, как меня, но меня только внутри.
— Значит, если она родилась в срок, то примерную дату подсчитать нетрудно. А когда то, что я уже и так знаю, подтвердится… — многозначительно замолкаю.
— И что тогда?.. Что ты будешь делать? — шепчет испуганно, потому что голос ей отказал.
Она выглядит такой беспомощной, такой уязвимой, я запрещаю себе реагировать на это.
Не сейчас.
Это не ради меня, это ради Евы.
— Исправлять все, что ты натворила, моя дорогая.
— К-как? Как ты намерен исправлять?
Она пытается справиться с собой, и ей это удается. Я восхищаюсь ее выдержкой. Но почти ненавижу за ложь. За украденные у меня годы.
— Не люблю спойлеры. Придет время, и ты узнаешь. Но могу дать дружеский совет.
— Мы никогда не были друзьями, Потемкин.
— Никогда не поздно начать, Сумишевская, — в тон ей. — Короче, я даю тебе время и возможность самой рассказать Еве, кто ее настоящий отец. Без прикрас. Или, когда у меня на руках будут все бумаги, я скажу ей сам.
Долго глядя на меня, сканируя, будто проверяя, вдруг я шучу или блефую, но не найдя — с чего бы?! — Рита разворачивается и молча шагает к входу в подъезд.
— Я серьезно, Рита. Это ультиматум.