(POV Кирилл)
— У тебя еще есть, что мне сказать? — Марго удивлена и скептична.
Она выговорилась, сбросила на меня свою бомбу и совсем не настроена меня слушать. Она хочет поскорее уйти, но я не позволю. Больше я не совершу этой ошибки.
Я уже отпускал ее, не заставив выслушать, как все было на самом деле. Оскорбленный ее недоверием, не попытался объяснить, доказать, что на той записи все совсем не так, как выглядит. А потом сам не дал ей возможности оправдаться в похожей ситуации, и мы потеряли друг друга.
Сейчас я этого не допущу.
На кону не только мы, но и наша дочь.
— Есть. Что именно ты тогда слышала?
— Ты не помнишь, что говорил? Конечно, ведь столько лет прошло. За это время ребенок почти вырос… А у меня каждое слово черной татушкой набито в голове. Я бы тоже хотела забыть… — горько.
От ее горечи неприятно жжет где-то в солнечном сплетении. Горячо и больно — жуть.
Представляю, как болит у Риты…
Сглатываю как невротик.
— Я помню. Помню смысл, но не фразы дословно, — она осуждающе усмехается, и я торопливо объясняю. Оправдываюсь: — Потому что я придумывал те слова на ходу. Про проект, про бизнес — все это не было правдой, я говорил не то, что думал и чувствовал. Это была ложь, которую я наспех придумал, чтобы успокоить маму. Она тогда только что выписалась после операции, проходила сложную реабилитацию, и ей было противопоказано любое волнение. Я должен был купировать его любой ценой. Быстро и убедительно.
— У тебя получилось. Меня ты точно убедил, Потемкин. И купировал. Поздравляю.
— Ты не должна была этого услышать.
— Чтобы не нарушить твоих планов?
Никогда не видел ее такой. Циничной и непробиваемой. Она как обвинитель на суде, безжалостно пуляет фактами, надеясь, что каждый следующий окажется для оппонента смертельным.
— Наших планов. Мои не расходились с твоими.
— А ты знал мои планы? Уверен? — чуть красноватые и припухшие от контакта с солью губы кривятся в усмешке.
И я отвечаю честно, открываюсь перед ней, иначе до нее не достучаться.
— Я чувствовал. Кожей и, если хочешь, задницей ощущал, что мы на одной волне. Что хотим одного и того же. Что мы готовы забыть прошлые обиды и начать все сначала. Вопреки желаниям наших родных. По крайней мере, я хотел именно этого. Ты нет?
Отводит взгляд. Отворачивается и отходит к окну-хамелеону. За ним уже стемнело.
Вновь оборачивается на меня.
— И что же так взволновало твою маму? — меняет тему.
— То, что мы с тобой снова вместе.
— Ты сказал ей, что мы вместе?! — в искреннем возмущении она подается вперед. — Мы же просто…
Мягко обрываю ее наезд.
— Не говорил. Она заметила у меня женские вещи, спросила, чьи, а я, забывшись, ляпнул, что твои. Вырвалось. Она… среагировала.
— Чем же я так не угодила Надежде Ивановне? — вновь возвращает себе язвительный тон, но все с той же горечью в голосе.
Чем же…
Смотрю на нее молча, долго, не в силах произнести ни слова. Не потому что мне нечего сказать, а потому что о таком говорить очень и очень трудно. Это личное и болезненное — травмирующее. И слишком… мое.
Как признаться ей, произнести, глядя в глаза, что подыхал после нашего разрыва? Подыхал и бухал. Жестко, по-черному.
А пьяный и неадекватный строчил бесконечные смски ей.
Бывшей.
На старом телефоне без симки.
В них я и обвинял, и сливал обиду, и молил простить, и клялся в любви.
Вместо того чтобы встать и попытаться все исправить…
У меня до сих пор есть тот телефон. Сто семьдесят восемь неотправленных сообщений. В очереди на отправку.
Эпизодически приходя в сознание, я презирал себя тогда за эту слабость, за эту позорную зависимость. А теперь рассказать о ней вслух? Рассказать той, кто сделала это со мной?!
Мать тогда была рядом. Это происходило у нее на глазах. Она боялась за меня, она меня вытаскивала.
И пока я ненавидел себя, она возненавидела Риту.
Как тебе это рассказать, цветочек?..
— Она не простила тебе того, что ты… Что мы расстались, — смягчаю формулировку.
— Она не простила? — чуть ширит глаза, потом снова отворачивается к окну.
Задумчивая.
И родная до рези в глазах.
Смаргиваю это ощущение.
Рита долго смотрит в темноту и молчит. И я молчу.
Мне кажется, что она принимает какое-то решение, и не хочу ей помешать. Даже если решение не в мою пользу.
Я уже тоже все решил и не отступлю.
— Она не простила, — повторяет. — А ты?
— А я не простил себе.