Попрощавшись с Филом и выйдя из клуба, отправляю Ольге сообщение о том, что не приеду сегодня домой.
Сажусь в тачку и, не заводя мотор, не включая фар, какое-то время просто пялюсь в темноту перед собой. Будто в ней есть ответы на мои вопросы.
Вряд ли.
Да у меня и вопросов-то особых нет. В смысле, нет тех, ответы на которых я не знаю. Есть лишь такие, где ответы мне не очень нравятся. В них я конченый, неблагодарный, подлый, жалкий и далее по списку. Список длинный — у Ольги богатый словарный запас…
Но я все эти эпитеты переживу. Во-первых, заслужил, во-вторых, это адекватная цена за освобождение из ада.
Тыча в кнопку зажигания, оживляю верный "Ваниш" и еду к маме. В единственный дом, который у меня остался. Все остальные…
Опустим.
Уже поздно, очень, и я постараюсь ее не разбудить. Но даже если и разбужу, мама все равно будет мне рада.
Открываю своим ключом и, сняв заранее обувь, вхожу, стараясь максимально бесшумно закрыть дверь.
— Кирилл? — раздается из спальни.
Голос немного удивленный, но не взволнованный.
Усмехаюсь — попался. Мама всегда спала чутко и палила любой наш с Филом загул в неположенное время.
Ничего не изменилось.
— Да, мам, — отзываюсь негромко.
Выходит из комнаты. На ней старый халат, хотя я купил уже десяток новых, но она упорно носит тот, которому уже лет десять. Сшитый бабушкой. И я понимаю ее привязанность.
Я бы тоже уперся.
— Ты почему в такое время? Что-то случилось?
Случилось, мам. Но давай не так сразу.
Улыбаюсь.
— Кофе угостишь?
— Много кофе вредно, — наставительно. — Тем более ночью. И крепкого, смотрю, тебе сегодня уже хватит. Компот есть.
— Из сухофруктов? — загораюсь.
— Конечно. Тебе согреть?
— Две кружки.
Мама, скрытно улыбаясь, проходит на кухню. Я за ней. Через ванную, где мою руки с жидким мылом — привычка, записанная на подкорке.
Устало падаю на стул между холодильником и обеденным столом — любимое место с детства, — и хватаю из вазочки сушку-малышку. Лениво похрустываю ей.
И даже не замечаю, когда передо мной появляется чашка — тоже любимая, исключительно моя — с дымящимся компотом. И разогретая на сковороде шаньга.
Ммм… С наслаждением вдыхаю запахи. Так пахнет дома.
— Мам, ты… — не договариваю.
По мне и так все понятно.
Она садится рядом. Молча, с полуулыбкой на губах, смотрит на то, как я ем и пью, ничего не говорит, меня не подталкивает. Ждет.
Но, налив мне вторую кружку компота, тишину нарушает, считая, что терпела достаточно.
— Давай, исповедуйся, сын мой старший.
— Может, сначала о твоем здоровье поговорим? — тяну я.
— Обязательно поговорим. И о погоде. И о том, что в мире происходит. И о решении ОПЕК о сокращении добычи нефти.
Не могу сдержаться от улыбки — мама всегда была в теме.
— И на любую другую тему, но только после того, как ты расскажешь, зачем явила на порог отчего дома во втором часу ночи.
Резко выдыхаю.
— Расскажу. За этим и пришел. Но я прошу тебя не нервничать. Что бы я ни сказал…
— Это неприятный разговор?
— Нет, наоборот, — уверяю я.
Не сомневаюсь, что новость о внучке ее обрадует. А вот о ее матери… Не уверен.
— Тогда и переживать не о чем. От приятных новостей не умирают. Слушаю тебя. И давай без этих твоих длинных вступлений. Ладно?
— Я постараюсь. Но ты точно в порядке, и…
— Ближе к делу, сын, если не хочешь опять вызывать мне скорую, — сурово обрывает она.
Мы хоть и рано потеряли отца, но мама воспитывала нас твердой, почти мужской, рукой. Так что мы почти не чувствовали потери.
— Тогда поздравляю тебя. Ты — бабушка.
— В смысле бабушка? Твоя Кошкина… — округлив глаза, мама приподнимается со стула.
— И она тоже, — кладу руку на плечо и давлю вниз, вынуждая ее опуститься на место. — Но речь не о ней сейчас, мам. Ты уже бабушка. Не в будущем, а в настоящем. У тебя есть внучка. Ей пять лет. Зовут Ева. И она потрясающий ребенок.
— Ева? Как наша Ева Макаровна? — загораются счастьем мамины глаза.
— Как наша, — киваю.
— Ева, — повторяет она. — Но… Почему? — все ее вопросы легко читаются в глазах. Ей не нужно задавать их.
— Это длинная история, — пытаюсь отложить откровения до утра.
Здесь, дома, рядом с мамой и — главное — после того, как рассказал ей, меня отпускает. Мне хорошо и спокойно, и хочется спать. Эти дни я мучился бессонницей, но сегодня буду спать как младенец.
В комнате, которую мы много лет делили с братом. И пусть там уже нет наших кроватей и давно сделан ремонт, но стены-то те же. И они помогают. Проверено.
— У меня есть время, — мама безжалостна.
— Я не знал о ней до недавнего времени. Так вышло… — сейчас будет самое трудное. — Помнишь, шесть лет назад я забрал тебя из больницы после операции? И привез сначала к себе. Ты тогда…
— Я помню тот день. И тот разговор. Я его часто вспоминаю. Ева — дочь Риты? — мама удивляет своей безошибочной логикой, освобождая меня от тяжелого признания.
Все делая за меня.
— Да, — подтверждаю осторожно, следя за ее реакцией, попутно пытаясь вспомнить, где обычно лежат ее лекарства.
И понимаю, что значит выражение "гора с плеч", когда она снова улыбается. Буквально расцветает, раскрывается, как цветочный бутон. Я уже очень давно не видел ее такой счастливой.
— Как же я рада за тебя, Кирюша! За вас обоих рада. Ева Кирилловна! Господи, у меня внучка. Я — бабушка, — тараторит она возбужденно. — Мне надо позвонить Соньке и тете Маше. А, черт, два часа ночи… Ладно, позвоню утром. Вот как теперь дотерпеть до утра, а? Нет чтобы раньше сказать. Обалдуй!
— Я думал, ты не примешь… — мямлю я, едва ворочая языком.
Вместе с "горой" меня покинули и остатки сил. Их как будто слили. Выкрутили вентиль и адьос. Меня реально выключает. Доползти бы до постели…
— Кого? Собственную внучку? Родную кровиночку? Дочь моего первенца?
— Риту… — объясняю одним словом, держась из последних сил, чтобы не вырубиться прямо на этом стуле.
— Рита ужасно поступила с тобой. Я долго злилась на нее, да, не могла простить. Но еще дольше я смотрела на то, как ты несчастен. Как ты страдаешь без нее, разрушаешь себя изнутри. Как мечешься, не можешь найти себя, перебираешь одну девушку за другой. А когда спутался с этой Ольгой, я сама была готова идти искать твою Риту. Чтобы она вылечила тебя и… Да ты спишь!
— Сплю.
— Ну-ка быстро в кровать! — командует и первой топает в детскую с решимостью ледокола.
Приваливаюсь к стене, пока мама застилает диван. И, наверное, засыпаю, потому что вздрагиваю, когда он резко спрашивает:
— Что ты имел в виду, сказав "и Кошкина тоже"?
— Ольга беременна.
— Вот стервь!.. — всплескивает мама руками, в которых держит пустой пододеяльник. — Подобрала все же к тебе ключик, проныра. До свадьбы не дотерпела, значит…
— Ты, кстати, вроде не собиралась на нашу свадьбу? — я силюсь открыть глаза.
— Фил проболтался? Вот язык без костей.
— Он с хорошими намерениями, — защищаю брата.
— Еще бы с плохими… Да, сын, хочешь обижайся… Но я на эту свадьбу ни ногой. Горишь желанием сломать себе жизнь — вперед. Но без меня! — отрезает категорично.
— Ты никогда не говорила, что тебе не нравится Ольга.
— Потому что я к тому времени уже поняла, что вмешиваться в твою жизнь не хочу. Я чересчур много себе позволяла, была слишком резка в реакциях и высказываниях, хотя мое дело — принимать и поддерживать.
— Поздновато ты это поняла, мам…
— Лучше поздно, чем никогда, — философски изрекает она, выходя из спальни.
Я падаю на кровать и, наконец, отключаюсь.
И мне снятся Рита и Ева.
Девочки мои…