С этой песней он уселся верхом на Илюка.
Проводы вышли торжественные. На земле их провожала толпа сусликов, в небе — стая орлов. Илюк помахал орлам хоботом. Острый Зуб обежал всех родичей и всем пожал лапы.
…Они уходили всё дальше и дальше, но ещё долго в небе стояла чёрная точка — это Младший провожал их.
В полдень перед ними показалось селение — кишлак. Во дворе крайнего дома лаяла собака, лязгала железная цепь. Им нужно было совсем в другую сторону, но Илюк повернул к дому.
На воротах было написано:
«Стой! Во дворе — злая собака! Она разорвёт тебя на сорок частей!»
Илюк прочитал громко, чтобы и Острый Зуб узнал, что здесь написано. Потом внимательно посмотрел на собаку, которая со свирепым лаем рвалась на цепи.
Острый Зуб с опаской глянул вниз. Собаки — ужасные существа, они любят обнюхивать сусликовые норки и разгребать их! Вдруг что-то большое, серое бросилось прямо на суслика. Острый Зуб даже не успел позвать на помощь своего дядю. «Ай, набросился! Ай, душит!» — пискнул он. Оставалось только в последний раз взглянуть на белый свет и попрощаться с ним. Острый Зуб открыл глаза — и чуть не лопнул от досады на самого себя. Он, Доблестный Племянник и Грозный Страж Алого Сокровища, сидит на слоне, высоко-высоко, далеко-далеко от собаки! А большое, серое — это просто Илюково ухо! Острый Зуб зевнул, потянулся, легонько пригладил свой лоснящийся мех и уселся, выпятив грудь.
— Что, что, что с вами? — растерянно затявкала собака. — Вы, вы, вы что? Вы что, слепые? А-а, вы, наверное, неграмотные! Вот тут всё написано! Я — злая-презлая собака! Мимо меня положено мчаться во весь опор и без оглядки!
Илюк молча смотрел на собаку и что-то обдумывал. Тогда собака принялась за Острого Зуба:
— Ты что, суслик? Ведь суслики, стоит им увидеть собаку, с писком бросаются в бегство! Ты почему не пищишь? Почему не бежишь?
Острый Зуб ещё раз оглядел себя, встряхнулся, пригладил мех и лишь потом с жалостью посмотрел на собаку:
— Ты, дорогой друг, болен, да? Я слышал, есть такая страшная болезнь, когда всё видится наоборот! Ты всё перепутала: не суслики от собак, а собаки от сусликов бегут без оглядки во весь опор, визжат и молят о пощаде! А сцапает суслик собаку — как та жалобно скулит, бедняжка! Я всё понял! Ты увидела меня — и от ужаса сошла с ума! Вот беда! Что же делать? Не бойся! Вижу, у тебя от страха подкашиваются ноги. Наверное, думаешь: «Ай, набросился! Ай, душит!» Успокойся! Я совсем не одобряю своих могучих родичей, когда они травят собак. Это несправедливо, нельзя обижать маленьких и слабых!
Собака медленно опустилась на задние лапы и ошалело огляделась по сторонам.
— Ты совсем не злая собака! — сказал Илюк. — Злая собака сразу кидается на прохожего и не спрашивает, грамотный он или нет. Нет, ты не злая собака.
— Ты, ты… откуда знаешь? — спросила собака. — Я была знаменитой пастушеской собакой…
Илюк ещё раз внимательно посмотрел на неё.
— Я что-то не пойму тебя, — сказал он. — Глаза у тебя круглые и ясные — всякому понятно, что они видят насквозь! Ноги у тебя длинные и сильные! Уши твои стоят торчком! Хвост твой как новый веник. Такому хвосту позавидует каждый! Значит, ты и СЕЙЧАС знаменитая пастушеская собака! Но что ты делаешь со словами? Как ты с ними обращаешься? Перед бодрыми и надёжными словами «пастушеская собака» ставишь «была» — и великие слова становятся пустыми и печальными.
Тут собака совсем сникла: уши опустились, глаза потускнели, хвост повис…
— Горе моё большое… — начала она свой рассказ. — Уже месяц, как я здесь, в неволе… До этого я была… я ЕСТЬ знаменитая пастушеская собака! Хозяин мой — Чабан, он называл меня Сестрой. Я любила Чабана, его семью и детишек, я любила стадо, которое мы с ним пасли. Он часто говорил: «Не я стадо пасу, а Сестра». Но однажды, тёмной ночью, на меня напали, связали и затолкали в мешок. Человек с горящим взглядом и косой бородой привёз меня сюда. Три дня не давал он мне ни капли воды, ни крошки еды, хотел, чтобы я ползала перед ним. Потом бил и приговаривал: «Тайком, Тайком! Вот какая у тебя будет кличка! Учись нападать тайком: подползи и бросайся! Мы с тобой будем самыми удачливыми охотниками!» Но я не хочу такой клички. У меня есть имя, я — В-один-миг.
Илюк повернулся к Острому Зубу, вскинул хобот и топнул ногой:
— Острый Зуб! Для чего созданы твои острые зубы?
— Чтобы грызть дыни! — Острый Зуб кивнул на бахчу, откуда шёл дразнящий запах дынь.
Ещё выше взлетел хобот, ещё сильнее топнула нога:
— Острый Зуб! Что должны делать твои зубы?!
— Должны… кусать, пилить, грызть!
— Что грызть?
— Ды… Мои острые зубы должны разгрызть-раскусить-разорвать цепь, которая заковала-затянула-задушила бедную собаку В-один-миг.
Острый Зуб прыгнул собаке на шею и впился в железный ошейник. И тут словно заработали сразу десять острых пил — такой поднялся звон-скрип-скрежет. Поначалу суслик и сам удивился, что его зубы перегрызают железо, но тут же понял: это алые ягоды дали необычайную крепость и силу его зубам! Ведь он держал ягоды во рту, в защёчном мешке!
Через минуту цепь звякнула о землю. Не успели Илюк с Острым Зубом и глазом моргнуть, как В-один-миг исполнила десять или двенадцать дел: не то семь, не то восемь раз лизнула Илюка и Острого Зуба, покаталась по траве, потёрлась о ногу Илюка, хотела потереться и о ногу Грозного Стража, но тот поджал ногу и важно отошёл в сторону.
— Пожалуйста, остановись! — сказал Илюк. — Остановись, перестань кувыркаться! В-один-миг, ты сказала, что знаешь Чабана?
— Он — мой хозяин!
— А Завитка ты знаешь?
— Ах, Завиток! Он всегда убегал от стада, хотел, чтоб я его искала и приводила обратно!
— Так слушай!..
Оказывается, В-один-миг умеет не только рычать, кидаться на ограду и кататься по траве, она может и замереть, словно камень.
— …Чабан и Завиток ждут тебя каждый день, ищут тебя, — закончил свой рассказ Илюк.
Потом В-один-миг показала, как она бегала, когда пасла стадо. Она стремительно сорвалась с места, её тень на земле шевельнуться не успела, как В-один-миг обежала вокруг неё. И уже после этого она по доброму местному обычаю пригласила их в гости.
И все трое праздничным шагом отправились на бахчу.
Вскоре с бахчи послышалась песня:
Потом Острый Зуб спел ещё раз, а слова про дружбу спели втроём несколько раз подряд.
— Нет, я теперь до самых Чебоксар не захочу есть, — сказал Илюк, подкатывая к себе тридцать четвёртую дыню.
— Эти дыни называются хандаляк, — сказал Острый Зуб. — Хотя они поспевают рано, много нужно пролить пота, чтобы уже весной вырастить такие сладкие дыни. Илюк сказал собаке:
— Найди какую-нибудь доску и краски! Мы не воры и не беглецы, чтобы уходить тайком. Оставим письмо.
В-один-миг сняла с петель и притащила калитку. Нашлась банка с краской и кисть.
Илюк, потирая в особенно затруднительных случаях концом хобота лоб, написал письмо под диктовку собаки.
Острый Зуб только вздыхал и ёрзал, а потом принялся успокаивать себя: «Ничего, Острый Зуб! Ничего! Мы с тобой не мастера писать, но зато мы умеем читать! Читаем письма на листьях, следы на песке, знаем все буквы травы, все знаки цветов, всю книгу злаков!»
— Готово! — сказал Илюк. — А теперь подпишись!
В-один-миг макнула лапу в краску и приложила к калитке.