30 августа.
Весь остаток прошлого дня Дарья и Алессандро практически не разговаривали друг с другом. Более того, Соколова даже успела поймать паническую атаку после новостей о ее скорой смерти из-за пищевого расстройства, и едва не вернулась к селфхарму: голос здравого (здравого ли?) рассудка образумил ее, когда девушка уже держала бритву в руках.
Сегодня Манфьолетти весь день будет занят: звонки, посетители, куча бумажной возни с документами… Завтра они уже будут в Марсале. Дарья хотела бы попрощаться с матерью, но при мысли о том, что придется спрашивать у Алессандро на это разрешение, у девушки подгибались колени от страха. Еще вчера она бы рискнула на разговор с ним, но не после того, что произошло вчера.
Утром она горько пожалела, что согласилась на лечение и пропустила слезу из-за дисморфофобии[1], что нашептывала Соколовой на ухо про имеющийся у нее лишний вес и огромные ляжки. Естественно, ни о каком завтраке речи и не шло, ибо голова и расстройство в один голос кричали категоричное «нет».
— Опять всякую чушь читаешь? — Соколова резко подскочила и приняла сидячее положение. Она никогда не привыкнет к его неожиданному появлению. — Завтра у нас вылет утром, в четыре. Прислуга соберет твои вещи. И соизволь присутствовать хотя бы на ужине. — Дверь захлопнулась.
«Как «прекрасно» этот человек ведет диалоги, просто отдавая приказы собеседнику» — подумала Дарья и, погрузившись в свои мысли, даже не заметила, как уснула. Это совершенно неудивительно, если брать в учет ее бессонницу и обессиленный голодовками организм.
***
— Какого хрена? Вчера я со стенкой разговаривал, да? — снова он в ее (действительно ли ее?) комнате.
— Нет, я…
— Что «ты»? Я же не слепой и не тупой, и вижу, что ты абсолютно ничего не ешь.
— Я… понимаете…
— Давай я тебя тогда сразу убью, если ты и так собираешься сыграть в ящик?
— Послушайте, я…
— Да что? Что «ты»?! Твой конченый мозг реально не может осознать, что тебе осталось жить меньше полугода?
— Я сегодня плохо себя чувствовала, поэтому…
— Черт, да тебе, похоже, бесполезно что-либо говорить, — тихий шепот и хлопок дверью. В этот момент она выглядела жалко. Настолько жалко, что даже Алессандро почему-то резко захотелось побить эту дурочку головой о железобетонную стенку или накормить силой. Сам он ни разу не сталкивался с пищевым расстройством и никогда не понимал в полной мере, что это такое. Однако с точностью знал, что это страшно и отэтого умирают. А сейчас еще и узнал, что это не лечится элементарным «просто начни есть» и это больше, чем «страшно и от этого умирают».
Это чудовищно.
Дарья ведь сама не понимает, что убивает себя. Она не смогла вовремя остановиться и, похоже, что самостоятельно уже не сможет.
«Ничего. Сдохнет одна — найду другую, — подумал Манфьолетти, затем скрылся за дверью своего кабинета. — Главное, чтобы до церемонии дотянула»
***
Через несколько минут Дарью вновь разбудили. Пришла служанка — Марта. Она из Беларуси, поэтому уши Соколовой были рады услышать русский язык без акцента. В ее руках находился поднос с пиалой.
— Господин сказал, что вам нездоровится. Это куриный бульон, госпожа. Поешьте, прошу. — В мыслях Дарья чертыхнулась. Страх перед неизвестным количеством калорий ее вновь поприветствовал, но желание огорчать Марту совершенно отсутствовало.
— Спасибо, я обязательно поем. — Натянутая улыбка, кивок, снова одиночество…
«Блин, из какого мяса этот бульон варили? Из свиньи весом сто килограмм? Явно не из курицы. Тут же жир сверху плавает»
Дверь санузла открывается, все содержимое из тарелки отправляется в унитаз. Соколова возвращается в комнату, и дальше ложится спать.
***
31 августа.
— Скажи честно, ты это вылила в унитаз или выблевалава? — да, не такие слова с утра ожидала услышать девушка.
— Чего? — Дарья потерла глаза: за окном царствовала тьма, еще даже не началась заря.
— Говорю, что с бульоном сделала?
— Съела, — неуверенный ответ слетает с ее губ. К ней прилетает презрительный взгляд. — Почему вы не верите мне?
— Ты отвратительно врешь. И… научись опускать крышку унитаза, после того, как еду в канализацию отправляешь. Не важно, из желудка или посуды. — Соколова зажмурилась от стыда за свою неосмотрительность: как она могла так глупо проколоться?
— Я вегетарианка, не ем животных… — врет. Тяжелый вздох разрезал тишину, а позже в девушку полетела одежда.
— Мне не интересно. Одевайся, через двадцать минут жду тебя в коридоре. Я за дверью. Поторапливайся.
***
Черный внедорожник рассекает воздух и мчит по трассе. Еще чуть-чуть, и они в аэропорту. С мамой Дарья так и не попрощалась, ибо страх оказался сильнее ее воли. Мало того: на данный момент она даже не знала, в курсе ли Яна, что Манфьолетти переезжает. А если все же в курсе, то знает ли, что он берет Дарью с собой?
В наушниках играет Slipknot, а сама девушка безумно жалеет о том, что ей приходится бросать учебу после первого курса. Она была художницей, но у судьбы имелись на нее другие планы.
Слишком много вопросов и слишком мало ответов…
***
Поначалу кто-то касается запястья Дарьи, затем трясет ее за плечо. И вот, девушка открывает глаза. Да, она уснула даже под хард-рок на полной громкости: организм силился черпать энергию из сна, раз из пищи он получает ровно ноль.
— Мы приехали, у нас вылет через шесть минут. — В ответ Манфьолетти получает лишь слабый кивок.
Соколова выходит из машины, шарит в карманах кардигана в поисках мятного Орбита. Глотая сладкую от жвачки слюну, девушка проглатывает еще и ком в горле. Наушники уже разрядились, благо, она додумалась взять с собой еще и проводную гарнитуру.
— Пошевеливайся, если не хочешь застрять тут на сутки.
***
Вот, еще пара мгновений, и они уже в салоне самолета. Дарья у окна, Манфьолетти занял место с краю. В наушниках бодрые песни «Rammstein» сменяют меланхоличные треки «Arctic Monkeys», из-за чего держать эмоции в узде становится все сложнее.
Девушка отвернулась к иллюминатору, пытаясь контролировать слезы, но одинокая капелька все же успела покинуть глазницу и, скатываясь по щеке, направиться к подбородку. Дарья нащупывает в кармане все тот же пузырек с транквилизаторами, достает две таблетки и незаметно заглатывает, вновь даже не запивая.
— Мы заключили договор с Русецким.
— А? — Соколова дергается от неожиданности. Почему-то, она не хотела, чтобы Алессандро узнал о паническом расстройстве и уж тем более о зависимости в таблетках. Быть может, боялась, что он, узнав о вещах, без которых Дарья не может обходиться, тут же ее лишит их. А возможно, что девушке просто не хотелось раскрывать все свои слабые места на показ, чтобы Манфьолетти использовал их как предмет для обсуждения, презрения и гнусных шуточек. Кто знает?
— Контракт на год. Ровно двенадцать месяцев, в течение которых я должен буду с твоей помощью воплотить все свои планы в жизнь. После чего ты можешь идти и делать что твоей душе угодно, и я не буду вправе нарушать твою волю.
«И зачем он мне это рассказывает? Я настолько ничтожно выгляжу?»
Соколова ничего не ответила. Просто не смогла. Не посмела. Или побоялась. Она лишь улыбнулась сквозь высохшие слезы облакам и Москве, которая, казалось, могла поместиться на самой крохотной в этом мире ладошке. Но Алессандро, конечно же, этого не увидит. Никогда. Она никогда не позволит себе улыбнуться при нем.
После чего, Дарья вновь забылась, погрузившись в сон…
E ho detto a Coraline che può crescere,
Prendere le sue cose e poi partire.
Ma sente un mostro che la tiene in gabbia,
Che le ricopre la strada di mine.
E ho detto a Coraline che può crescere,
Prendere le sue cose e poi partire.
Ma Coraline non vuole mangiare no,
Sì, Coraline vorrebbe sparire.
Måneskin. «Coraline»[2].
***
Ноябрь 2013 года.
Однокомнатная хрущевка на выезде из Петербурга.
Входная дверь в квартиру с грохотом закрывается, заставляя тело девочки содрогнуться так, словно по нему пропустили разряд электрического тока.
— Даш, иди в комнату, закройся, и сиди тихо. Я сейчас вернусь, — девушка с рыжими волосами отводит дочь в спальню, и ждет, пока та замкнет защелку. И так каждый вечер.
Одиннадцатилетняя Дарья прислонилась ухом к двери, теребя пальцами кончики красных волос, в то время как ее пульс отдавался грохотом в ушах. Сейчас она боялась не за себя.
— Валер, чего ты от нас хочешь? — на пороге стоял мужчина в голубом и весьма потрепанном спортивном костюме, лицо густо заросло щетиной, а в руке находилась пустая бутылка от алкоголя. Казалось, от него несло перегаром и потом за километр.
— Шлюха! Это мой дом. Ты не даешь мне видеться с моим ребенком! — хлопок. На этот раз не дверью. Он дал девушке пощечину.
— Ты снова пьян, иди, проспись. Все, уходи. Это квартира моей мамы.
— Я никуда не пойду! — муж Яны достает из кармана перочинный нож. — Либо ты мне сейчас приводишь ее, либо я…
Он не успел договорить предложение. Истошный женский вопль разнесся по всем этажам подъезда.
***
Перед глазами все расплывается, в горле ком, а шрамы на спине от того дня безумно горят.
— Все нормально? — вновь Манфьолетти. Порой появляется едва ли контролируемое желание заорать ему в лицо «дайте мне уже спокойно сдохнуть». Однако Соколова все еще в относительно здравом уме и помнит, кто это такой и что ей за это может быть.
— А? Да, все в порядке. Ничего такого.
— Как знаешь, — мужчина равнодушно пожал плечами. — Мы почти прилетели.
Девушка кивнула и снова отвернулась.
Она никогда не была в Италии, но ее всегда туда влекло. Тянуло, точно магнитом. А теперь она в этой стране на целый год.
«Ха-ха, да он же конченый! Меня быстрее пристрелит кто-нибудь из его дружков, или я скончаюсь от анорексии, — снова мысли. — Черт, один год. Эти слова из его уст звучат так, словно мне дали срок на зоне»
— Уважаемые пассажиры, пристегните ремни, сейчас будет совершаться посадка самолета.
***
Рим.
Вновь дорога. Черный автомобиль. Алессандро за рулем, Соколова сидела спереди, стараясь не сильно обращать внимание на его профиль.
«Почему черный? Он же совершенно не вписывается в окружающую среду и сильно выделяется на этой пестрой улице. И где водитель? А охрана? Он не боится, что на него нападут?»
Мимо мелькают яркие и оживлённые улицы итальянской столицы, пока не совершается поворот вправо.
«Либо он самоуверенный и не знает о существовании страха, либо настолько силен»
Пустая трасса. Руки до сих пор дрожат. Они дрожали еще дома, на ужине, с тех пор дрожь не унималась. Еще пара километров. Вокруг только лесополоса, серый асфальт и редко проезжающие дальнобойщики на фурах. На обочине что-то лежит.
(Правда ли это что-то?)
«Раненное животное?»
Дарья попыталась приглядеться в темный силуэт, но ничего не вышло. Однако когда они немного приблизились к тому месту, Соколова едва не вскрикнула. Это отнюдь не животное. Это мужчина. И вполне вероятно, что уже мертвый.
— Алессандро, подождите! — вырвался хриплый звук из горла девушки, а сама она значительно подалась вперед. На самом деле даже Дарья от себя такого не ожидала.
— В чем дело? — автомобиль даже не думает тормозить. Почему главной героине вдруг показалось, что ее сейчас убьют прямо в этой машине? Рядом ведь даже людей толком нет.
— Там человек. Вы что, не видите? Остановите, вдруг ему плохо!
— Ты думаешь, что сейчас благое дело совершаешь? Он тебя потом будет поливать самыми грязными словами и проклятиями, которые только существуют, когда узнает, во что ты его втянула.
— Но, ему ведь надо помочь! А если он попал в аварию? Он же умрет!
— Сиди и не дергайся. Тебе ни все ли равно? Он твой знакомый? Нет? Вот и молчи в тряпочку.
— Но… он же… — голос дрожал.
— Хочешь рядом с ним прилечь? — девушка содрогнулась. Она-то в глубине души знала, что в течение двенадцати месяцев ее убивать Алессандро не собирается, но все равно боялась. — Слушай, — выражение его лица немного смягчилось, однако голос все еще оставался весьма грубым и холодным, — если я остановлюсь, на нас могут совершить нападение. Хотя бы иногда пользуйся мозгами.
Дарья поджала губы, судорожно вдохнула воздух и кивнула.
— Мы сейчас едем в мой аэропорт. Через час-полтора, думаю, будем на Сицилии.
***
Сицилия, Марсала.
Два главных героя выходят из самолета. Солнечные лучи ударяют по глазам, но холодный ветер пробирает до дрожи, а горло сковывает волной боли. Лака на ногтях Дарьи больше нет, она его весь содрала и теперь можно лицезреть ее посиневшую (или уже почерневшую?) ногтевую пластину.
«Как ему не холодно в этой рубашке?»
— Алессандро! Как долетели? — к ним стремительно направляется Джованни. — Слушай, у твоей подопечной уже губы посинели. — Консильери снимает с себя черный плащ и передает его Соколовой, на что Алессандро лишь усмехается.
— Grazie[3], — девушке хотелось добавить «не стоило», но однозначно стоило, иначе завтра она бы лежала с температурой, и, ни о какой подготовке к свадьбе не шло бы даже речи.
— Все, поехали уже домой. — Автомобиль тронулся с места. Вновь черный. Но в этот раз они ехали уже не по цветастым улицам столицы, а по серым переулкам провинции. На сей момент этот цвет хотя бы чуть-чуть вписывается в окружающую среду.
***
Прошло около получаса, прежде чем из автомобильных окон завиднелся небольшой кирпичный коттедж. В округе лес и горы. За домом, видимо, поле.
Вполне неплохо: два этажа, уютный двор, но вот огромный забор из черных металлических прутьев высотой в метра три уродует всю картину. Да и охрана с оружием в руках сюда не особо вписывается…
— Подожди, сядь, — девушка уже собралась выходить из машины, но ее остановила рука Алессандро. — Все мое окружение, кроме Джованни, не знают о том, что мы заключили договор. Так что, будь добра, веди себя подобающе в присутствии лишних ушей. Про последствия, думаю, ты догадываешься.
После этих слов последовала ослепительная улыбка, а Дарью же пробрала дрожь, на этот раз отнюдь не из-за холода.
«Нам что, впредь разыгрывать спектакль в роли до гроба влюбленной парочки?»
— Еще Стефания знает, я ей рассказал.
Тяжелый вздох и сдавленный стон мученика слетели с губ Манфьолетти.
— Какого черта, Конте? Она же теперь все мозги мне чайной ложечкой выест.
— Я не виноват, меня заставили, — пускает смешок консильери. — Долго еще здесь сидеть собираетесь?
***
Второй час ночи.
Прислуга разложила все вещи по своим местам, а Алессандро теперь живет в одной комнате с Дарьей. Он аргументировал это тем, что иначе все обязательно что-нибудь да заподозрят.
Соколова выходит из душа и спокойным шагом направляется к спальне.
«Его сейчас не должно быть в комнате. Сто процентов же сидит в кабинете в очередной кучке докуме…»
— Алессандро? Что вы делаете?
Картина: девушка в пижаме с мокрыми волосами стоит на пороге спальни, а Манфьолетти, держа левой рукой рокс с алкоголем, копается в ее смартфоне, стоя у окна. На главном герое плащ, длиной до середины икр, классические брюки и белая рубашка, поверх которой надето жабо, украшенное большим камнем.
«Он куда-то собрался, раз так вырядился? Да еще и в верхней одежде. Или только недавно пришел с улицы? Рокс в руке… Он же не пьян? Господи, пусть он будет трезвым»
— «Как умереть быстро без боли», «топ-10 способов самоубийства», и «полное руководство по суициду». Отличная история поиска в Гугле. Если так интересно, то могла и меня спросить. С радостью бы просветил тебя во всех подробностях.
(Он бы просветил)
— Пожалуйста, положите на место.
— И что, какой способ выбрала? — в его прокуренном голосе проявилась ярко-выраженная презрительная насмешка.
— Для чего вам мой телефон? Что вы хотели?
Дарья застыла в изумлении. Она не думала, что кому-нибудь сможет прийти в голову идея залезть в историю ее браузера. Да и тем более, она искала это не в серьез (по крайней мере, девушка себя в этом активно старалась убедить).
— У меня нет ни единой причины тебе доверять. Учитывая, что твой отец далеко не простой человек.
— Он мне не отец, — ответила (или скорее прикрикнула) слишком резко, даже для самой себя. — И вы хотите сказать, что я предоставляю Дмитрию какую-нибудь информацию, связанную с вами и вашей… деятельностью?
— Я этого не говорил. Просто на время заберу твой телефон, чтобы держать всю ситуацию под контролем. — Соколовой осталось только промолчать на это заявление. — А, и еще… завтра у тебя состоится сеанс с психотерапевтом.
— А если я откажусь?
— А тебя никто и не спрашивал. — Смартфон отправляется в карман, рокс опустошается залпом и остается на тумбочке, а сам Манфьолетти направляется к двери. — Ложись спать, меня не жди. Буду поздно, если не утром, — он включает торшер и гасит верхний свет. В полутьме Алессандро устрашает еще больше. — Не засиживайся.
Резкий хлопок дверью. Даша одна в комнате. Она подходит к окну, из которого видимы ворота. Девушка садится на подоконник и следит за тем, как Алессандро вместе с Джованни выходят из дома, перезаряжают свое оружие и скрываются в автомобилях. Два черных авто выехали за пределы двора и покинули поле зрения, в след за чем Дарья ложится на кровать в попытках уснуть. Если бы у нее сейчас был в доступе телефон, она бы написала маме…
***
Вновь хлопок дверью, на этот раз тихий. Алессандро медленно подходит к окну, стягивает с себя плащ и вешает его на спинку стула. Ноги подкашиваются, а на небе только собирается заря. На его белоснежной рубашке темные следы чьей-то крови, жабо снято, а пуговицы расстегнуты до солнечного плетения. Теперь можно разглядеть под ключицами татуировку паука, которая перекрывает старый уродливый шрам.
Мужчина берет одежду из дубового шифоньера, дверка которого предательски скрипнула, и осторожными шагами удаляется из спальни, заходя в ванную. Раздевается, включает холодную воду и сползает по стенке на пол.
Сегодня он убил человека, в венах которого текла его кровь. Он убил родного брата. Хотя Манфьолетти его и ненавидел, на душе повис ужасающий своей величиной камень.
«Сколько раз я уже убивал? Сто? Двести? А сердце бьется как в первый, — выдыхает, подставляя лицо под холодные струи воды. — Но это была необходимость. Франческо нарушил омерту, сам виноват»
«Да какая к черту омерта?»
***
Сегодня он не уснет. Зная это, Алессандро сразу после душа ушел в свой кабинет.
Теперь осталось закопаться по уши в работу, чтобы не думать о том, что произошло. Его посещали мысли рассказать про эту ночь своему психотерапевту, но, уже набирая ее номер, посчитал, что это будет проявлением слабости. Поэтому Манфьолетти просто подавит эмоции, запихнет все свои страхи и переживания куда подальше, и забудет.
На столе стоит две кружки с кофейным осадком, а третий рокс виски уже отправляется в организм главного героя. Не помешало бы мыть чашки, прежде чем брать новые.
В пепельнице четыре новых бычка, в скором времени в их компанию добавится пятый, однако эту идиллию нарушает тихий стук в дверь, а на пороге показывается консильери.
— Джованни? — раздается подавленный голос Алессандро, но затем он закашливается и тон становится привычным. — Чего тебе?
— Решил вместе со своей невестушкой в ряды анорексичек записаться? — Алессандро закатывает глаза.
— Да иди ты.
— Уже третий час дня, а ты кроме этой дряни, — Конте обводит рукой многочисленные кружки и полупустую бутылку с алкоголем, — ничего не ел. Не появился на завтраке, на обеде тоже. Марта готовила, а в итоге никто не пришел.
— И Соколова? — прикрывает веки, медленный глубокий вдох и моментальный резкий выдох.
— Оторвись ты от этой бумажной возни, наконец. Эти документики никому, кроме тебя, не сдались. Сегодня Стефания возвращается из Рима, обсуди с ней произошедшее. Я буду у себя.
***
— Джо, давно не виделись! — из женских уст звучит итальянский язык, а после низкая брюнетка падает в объятия Джованни.
— И я рад тебя видеть, — Конте целует девушку в макушку. — Ты перекрасилась в черный? Тебе идет.
— Спасибо. Как там та девочка?
— По-моему она тащит его на дно. Хотя куда еще ниже… Как раз собирался тебя отвести к ней.
***
— Привет! Я Стефания. — Дарья дергается от неожиданности и, быть может, страха, когда слышит итальянскую речь: все-таки этот язык у нее отныне и впредь будет ассоциироваться отнюдь не с солнечной Италией или ресторанчиками на ее побережье. — Ты не говоришь по-итальянски, не так ли?
— Нет-нет, я прекрасно вас понимаю, — в голове девушки начали всплывать случайные фразы и правила по грамматике, однако произношение ее не подвело.
— О, чудесно! Вчера Сандро должен был сказать, что теперь я буду куратором твоего лечения. Я психотерапевт. Его в том числе, — Стефания не стала себя утруждать и пытаться говорить по-русски, так что продолжала лепетать на своем родном языке.
«“Сандро”? Почему эта девушка зовет его таким именем?»
— Я Дарья, — как всегда, в сознании ни одной подходящей фразы в самый нужный момент. Тем более на итальянском.
Девушки опустились на кровать.
— Манфьолетти мне сказал, что у тебя пищевое расстройство. Это так?
— Я совру, если скажу «нет», — нервный смешок слетел с ее губ. «Бьюсь об заклад, он уже доложил ей и о моих суицидальных наклонностях, и о том, что я очищаюсь. Хуже всего, если вдруг кто-то узнает о селфхарме…».
— Ладно, я смотрю, ты не слишком разговорчивая. Но ты признала проблему. Это уже половина пути к ремиссии. — Соколовой пришлось сжать зубы и прикусить щеку, чтобы не залиться истеричным смехом. В голове пару раз успели пронестись мысли, что эта девушка под веществами.
«Как у нее все просто»
— Вы же знаете, что от РПП нельзя полностью излечиться, да? Его голос все равно будет преследовать меня весь остаток жи…
— Знаю, но не хочешь хотя бы попытаться? — молчание. — Ты же ясно понимаешь, что анорексия — это медленное самоубийство. Это проявление агрессии к самой себе. Манфьолетти говорит, что до твоих похорон осталось всего несколько месяцев, если ничего не предпринять.
В горле главной героини застрял ком. Желание провалиться сквозь землю стало в десятки раз сильней. Тело занемело, глаза нервно забегали по комнате, и остановились на двери.
«Пожалуйста, пускай сейчас кто-нибудь зайдет. Пусть это будет хоть Конте, хоть Алессандро, мне все равно. Спасите меня, боже»
Слова Стефании уходили на фон, паника начинала душить, звон в ушах усиливался.
— Никто не зайдет, не надейся. Сандро по уши в работе, Джованни не посмеет, — она словно озвучивает мысли Дарьи. Приступ панической атаки уже крепко сжимает горло, а понимание иностранных слов дается ей все сложнее. — Ладно, не буду давить на тебя, смотрю, ты не в состоянии. Давай… просто расскажем друг другу о себе? — равнодушное пожатие плечами, за которым скрывается мольба об одиночестве. — Окей, я начну. Я Стефания Руссо, мне двадцать шесть. Родилась в Неаполе, приехала учиться в Рим, где случайно познакомилась с Манфьолетти. И вот, я здесь. Что на счет тебя?
— Я… мне восемнадцать, родилась в Петербурге, — тихо начала Соколова. — Переехала в Москву, когда мама очередной раз вышла замуж. Закончила первый курс на худ-графе, а потом попала в…
Дарья замолчала. Раньше она не могла вспомнить ту ночь, как бы ни старалась. Но сейчас пустое место в голове быстро начало заполняться, а перед глазами будто пролетали кадры, как в кино, только на скорости «два икс».
17 июля.
Вечеринка в Подмосковье, на даче у однокурсника Дарьи. Некий Даниил Раевский. Душа компании, экстраверт и просто лидер в их группе. Обычно Соколова не бывает на таких мероприятиях, но в тот день решила сделать исключение, по совету мамы. Мол: «сходи, развейся, ничего страшного не произойдет». Она и пошла.
Тяжелые басы ударяют в уши, алкоголь льется рекой, пара студентов лапает друг друга на диване в углу, а компания ребят из параллели расположились у кальяна. Раевский даже где-то раздобыл дурь. Главная героиня не помнит, что именно это было. В сознании просто маленькие цветные таблетки. Сине-зеленая, желтая, красная, затем вновь желтая.
— Ну, Да-а-аш, не будь занудой. От одного раза совершенно ничего не произойдет! — не унимался парень.
— Дань, я не буду употреблять. Мне вообще некомфортно находиться тут.
— Да я тебе серьезно говорю, все пучком будет! Ну, разочек, а? Я все проконтролирую, если тебя понесет. М?
Она не напилась, как ей говорила мама. Даша никогда в жизни бы ни пила. Она употребила наркотики, и ее сознание было затуманено ими. Прежде, чем проглотить таблетки, в голове девушки проскользнула лишь одна мысль: «надеюсь, там нет калорий».
Три часа ночи. Уже 18 июля.
Все пьяны и напичканы веществами. Трезвых людей, казалось, тут не оставалось. Ванная вся заблевана, даже потолок. Кто-то спит прямо на полу, парочки уединились в спальнях, остальные разошлись. Только трое сейчас не спешили идти отсыпаться: Соколова, Раевский и Кирилл. Последний, из вышеперечисленных личностей, являлся молодым человеком Даниила.
— Даш, а тебе слабо сейчас проехать на байке двадцать километров и не размазать себя в лепешку?
— Данил, ты конченый? — студент попытался заступиться за Дарью. — Она же и ласты склеить может.
— Ничего не склею. Смотрите и завидуйте, сейчас все будет.
— Может не надо?
— Кирь, не нуди, — отмахнулась девушка.
На горизонте заря, ноги дрожат, нет сил даже на то, чтобы нацепить на себя шлем. Пустая трасса, все идет относительно хорошо. Первые десять километров преодолены с легкостью. Но вдруг…
Перекресток и перпендикулярно проезжающий черный джип. Белая вспышка, оглушительный удар.
«Что произошло?»
Тело не может пошевелиться, словно оно и не принадлежит Дарье, а из виска тонкой струйкой сочится теплая кровь. На пару секунд девушке даже показалось, что душа покинула свою оболочку и больше туда не вернется.
— Вот же черт! Полуумок, в 103 звони, чего сидишь! — быстрые шаги двух человек приближались к Соколовой, отдаваясь в ее ушах ужасным грохотом, а затем она почувствовала на себе чьи-то руки. — Эй, только не вырубайся, смотри на меня, — последние слова, прежде чем перед глазами все затянет черной пеленой.
***
— Соколова, алло! Ты меня слышишь? — около девушки сидел Алессандро и размахивал перед ее лицом руками.
— Все хорошо, — максимально неуверенный ответ.
— Да нет, все плохо. Росси до тебя минут двадцать добиться хоть какой-то реакции не могла, позвала меня. Что за приколы?
— Я нормально себя чувствую, правда, — а голос-то дрожит, да еще как. Глаза стеклянные, смотрят в одну точку, пульс участился. — Что произошло в ту ночь?
— Ты о чем?
— Семнадцатое июля.
— А, это… У меня сейчас нет времени, я ухожу, но позже могу рассказать. А чего вдруг вспомнила об этом?
— Просто интересно.
— Понятно. Лучше мне скажи, когда ты собиралась поставить меня в известность, что знаешь итальянский язык? Как ты его вообще выучила?
— Что?
— Итальянский. Росси сказала, что ты с ней говорила на итальянском. Зачем он тебе?
— В четырнадцать начала учить.
— Меня не интересует, как давно ты его учишь. Я спрашиваю, для чего?
— Не знаю… захотелось. А это имеет какое-то значение?
— Ясно, — с усмешкой хмыкнул Алессандро, направляясь к выходу. «Да чушь же. Она ведь не могла сливать информацию Русецкому?», — Буду снова поздно, не жди. Доброй ночи.
Свет погас, мужчина вышел, она снова одна. Что ему, черт возьми, ясно?
[1]Синдром дисморфофобии — это состояние психики, при котором человек чересчур озабочен своей внешностью, не может адекватно оценивать особенности собственного тела, и делает все для исправления надуманных недостатков.
[2] И я сказал Коралин, что она может вырасти,
Собрать свои вещи и уйти.
Но она чувствует, что монстр держит её в клетке,
Превращает её тропу в минное поле.
И я сказал Коралин, что она может вырасти,
Собрать свои вещи и уйти.
Но Коралин не хочет есть, нет,
Да, Коралин хотела бы исчезнуть.
[3] Спасибо (ит.).