Человек боится смерти, но в то же время его к ней влечёт. Она не перестаёт быть продуктом потребления, как в реальном мире, так и в художественном.
Это одно из событий в нашей жизни, от которого не сбежать.
(Осаму Дазай «Великий из бродячих псов»)
— Яна умерла, — тихий голос Русецкого вырывается из динамиков. Яркие лучи солнца больно бьют по глазам сквозь шторы. — Мне только что звонили из больницы. — На лице Соколовой, кажется, за секунду отразился весь спектр эмоций: от удивления, до страха.
— Что? Как? Может, это ошибка? — бросает взгляд на Алессандро, но тот лишь сочувствующе поджимает губы. Он знал. Знал, что Яна умрет, что не сможет всего этого вынести. Прекрасно осознавал, что тогда, в больнице, видел эту женщину живой в последний раз.
— Нет. Не ошибка. Сердце не выдержало. Врачи проводили реанимационные действия, половину часа по нормативу. Ни черта.
«Не ошибка» — слова отчима врезаются раскаленным лезвием в мозг.
Девушка быстро сбрасывает его вызов и начинает набирать чей-то номер.
«Не ошибка» — снова и снова, точно эхом, разлетается в сознании эта фраза.
— Кому звонишь? — Алессандро отложил книгу и устроился на краю дивана, но его игнорируют.
— Алло? Здравствуйте, можете, пожалуйста, подсказать информацию по состоянию Русецкой Яны Сергеевны? — на этот раз громкая связь была отключена, поэтому Манфьолетти оставалось только угадывать по мимике Дарьи, ошибка это, или нет.
Хотя и так было понятно, что никакая это не ошибка…
— Остановка сердца?.. — отсутствующий взгляд уже был направлен не на Манфьолетти, а куда-то в потрепанный линолеум. — Понятно. Спасибо, до свидания… — рука, словно держа несколько кирпичей, а не маленький телефон, тяжелым грузом падает на матрас. Вызов приходится завершать девушке на том конце провода самой, потому что Дарья так и оставила ее висеть на линии.
— Брать билеты в Москву? — осторожно интересуется Манфьолетти. В ответ лишь тишина. — Я пойду, сделаю нам кофе. Ты пока собирайся, — быстро удаляется на кухню, ставит медную турку на газовую плиту, а в серванте находит молотую арабику. Четыре чайных ложки зерен заливает питьевой водой. Пока та греется, отходит к подоконнику и открывает окно настежь. Доставая глянцевую картонную коробку, Алессандро обнаруживает внутри пустоту.
Точно, вчера же он все-таки закурил.
Сигареты закончились, Русецкая умерла по вине его отца, а он сидит в питерской однушке, в забытом богом месте и делает кофе восемнадцатилетней девочке, чью задницу спас от тетеньки с косой уже дважды. Куда его занесла жизнь?
Кофейный аромат разлетается по всей кухне, пока Алессандро судорожно пытается найти чашки. Неожиданно слышится шипение и горелый запах.
— Вот же дерьмо! — кофе сбежал. Не весь, конечно, но большая его часть осталась на белой плите. Теперь, мужчине предстоит отмывать и ее.
***
— У тебя есть еще родственники? Кроме отца и Русецкого, — Алессандро, не торопясь, заходит в спальню, оставляя кружки на подоконнике. Соколова осталась сидеть на месте, разглядывая старое фото своей матери на полке стеллажа.
— Бабушка умерла, когда мне было три. Дедушка скончался до моего рождения, сестер или братьев у мамы не было. Родственников отца не знаю. Так что вряд ли, — ровный, спокойный тон. Абсолютно никаких слез и истерик, что весьма удивительно. Особенно для Алессандро, чьи глаза повидали не одну сотню реакций родственников умерших.
— Не хочешь его найти? — он вскидывает брови, параллельно доставая из кармана смартфон, чтобы найти билеты на авиарейс.
— Зачем он мне? Что я ему скажу? Дам пощечину? Обматерю? — мрачная усмешка. — Прошу вас, давайте закроем эту тему.
Мужчина хмыкнул, делая глоток уже немного остывшего напитка. «Вкус жизни. Да, кофе действительно вызывает зависимость» — Манфьолетти просуществовал без кофеина почти двое суток. Его начинало немного ломать: и без того низкое давление становилось еще ниже, спать хочется больше, голова болит сильнее, а сам человек становится раздражительнее. Хотел бросить, чтобы восстановить режим сна, но Соколова, вечно пьющая кофе у него на глазах, мотивировала на срыв.
— Почему не плачешь? — девушка непонимающе склонила голову к правому плечу. — У тебя умерла мать, как-никак. Вполне достойный повод для грусти.
— Во сколько у нас вылет?
— Переводишь тему, — Манфьолетти убрал чашку обратно на подоконник. — Хотя, уж мне-то тебя не понимать…
— Да что вы понимаете? — тихий выдох, за секунду, прежде чем телефон резко полетит в подушку. — Что вы понимаете? Нет, объясните мне.
— Моей матери тоже не было на нашей свадьбе, если не заметила. И не забывайся, я «старше тебя на десяток лет», или как ты там говорила. Думаю, я понимаю в этой жизни явно побольше тебя. — В ответ Соколова лишь опускает глаза в пол. Действительно: нынешние обстоятельства окончательно заставили ее забыть, кем сейчас является ее собеседник. — Собирайся, вылет через сорок минут. Я закажу такси.
***
Москва.
— Она действительно умерла? — первые слова Дарьи, обращенные к отчиму, когда та, наконец, разыскивает его глазами в толпе. Но Дмитрий только огорченно кивает. — Я не могу в это поверить…
— Я тоже, — прискорбный выдох теряется в шуме аэропорта, в то время как они втроем выходят из помещения.
— Нападавшего еще не нашли? — Алессандро, как всегда не вовремя, начинает лезть со своими допросами. Но пожилой мужчина отрицательно качает головой.
— Я надеялся, что вы нам поможете.
— Извините, это дело рук русской мафии. А я, к этим ребятам, не очень хочу соваться, — Манфьолетти задумался. — Удалось выяснить только личность заказчика. Точнее, заказчика и его посредника. Но, второй уже устранен.
— А первый?
— В процессе.
***
— Значит, похороны состоятся четырнадцатого числа? — Алессандро подносит к губам чашку, почти до краев заполненную иван-чаем. Они уже добрались до московского дома Соколовой и на данный момент отдыхали в гостиной.
— Да. Отпевать, и хоронить будем в Петербурге. Только вот, я совсем не знаю ее родственников…
— Их и нет, — неожиданно отзывается хриплый и мрачный голос девушки. — Все мертвы. Близких знакомых тоже нет. Кроме Светы, у нее не было подруг. — В комнате повисло напрягающее молчание.
Соколова внезапно сорвалась с дивана и быстро ушла к себе в комнату, после чего и Алессандро оставил кружку на кофейном столике, покидая кресло.
— Дмитрий, будьте осторожны. На вашу семью открыли охоту. Я вам не говорил, но… на Дарью тоже уже совершали нападение, восемь дней назад. И эти покушения связаны. Заказчик один, хотя и исполнители разные. Однако, русские мне не по зубам — я вам ничем не смогу помочь, — он разворачивается и неторопливо выходит в коридор. Позже, были слышны глухие шаги по лестнице.
Входит в комнату Соколовой без стука. Впрочем, ничего нового: все как обычно.
— Миленько. — Девушка вздрагивает, но не оборачивается. Продолжает сидеть на подоконнике, глядя в окно.
«Все почти как в тот вечер, 28 августа» — зачем-то замечает в мыслях Алессандро.
Оливковые обои, темно-зеленые, почти черные, шторы, двуспальная белая кровать из всеми известной «Икеи». На полу мягкий пушистый ковер, а стены украшают постеры с музыкальными группами (куда же без «Arctic Monkeys») и…
— Картины? — много картин. Манфьолетти оказывается у одного из полотен, сканируя его взглядом: морской пейзаж — практически классика. Закат, на горизонте горы, а в воде, наравне с отражением солнечных лучей, плывут кораблики. Снизу инициалы Соколовой. — Ты рисуешь?
— Вы так удивляетесь, будто не знали, — она соскальзывает на пол, чтобы подойти к Алессандро, но изображение перед глазами внезапно начинает плыть. Едва успевает схватиться за край подоконника, чтобы не улететь на дорогую паркетную доску. В ушах звенит, перед ней все начинает затягиваться черной пеленой, тело не слушается — словно налито свинцом. Прислоняется спиной к батарее, прежде чем окончательно потерять связь с внешним миром.
Приходит в себя, когда за окном уже потемнело. Лежит на своей кровати, накрытая пледом. Поворачивает голову влево, замечая Манфьолетти. Тот вальяжно устроился в кресле, вновь читая Булгакова. Дарья скоро будет ненавидеть «Мастера и Маргариту» только потому, что данный роман смог понравиться такому, как Алессандро.
— Очухалась? — резко и весьма грубо задает вопрос, качая в руках рокс, наполненный алкоголем. Жидкий янтарь обволакивает стекло, переливаясь из стороны в сторону, пока сосуд не опустошается залпом. — Ну что, дальше будешь голодать?
— Вот же черт, — девушка досадно выдохнула, поднимаясь в кровати. Она смогла убедить своего отчима в том, что находится в ремиссии. Однако если он узнает про этот обморок…
— Ты совсем, что ли дурочка или прикидываешься? — одним движением захлопывает книгу в твердом переплете и откладывает ее на подлокотник. — Четыре месяца! Четыре. И это — в лучшем случае! — Рокс со звонким стуком опускается на пол. — Если верить Мазарини, то твои похороны, при нынешнем-то состоянии, организовываем уже в октябре, — слова оседают на барабанные перепонки, точно плевок на тротуар. — Контракт у нас на год, заметь. Не хочешь подумать о сохранности жизни своего отчима?
Соколова тяжелым грузом падает обратно на кровать, не подавая никаких признаков жизни.
— Эй, ты меня слушаешь? — молчание. Алессандро настороженно стягивает очки со своей переносицы и поднимается на ноги. — Ты в сознании?
— Пристрелите меня, — глаза, окаймленные рыжими, практически красными ресницами, распахиваются и безжизненно смотрят в натяжной потолок.
— Я тебе на идиота похож, или что? — Алессандро наигранно, а может, даже с легкими нотками истерики, рассмеялся. — Да иди ты. Тупая, конченая, недалекая дура.
Хлопает дверью. Но не громко. Наверное, не хочет, чтобы Русецкий услышал ссору.
***
14 сентября
Вчерашний день прошел как в тумане. Алессандро пытался заставить Соколову что-нибудь съесть, однако его попытки не увенчались успехом. Достижением уже являлось то, что она стала добавлять в кофе молоко. Обычное, коровье молоко. Не растительное и не обезжиренное.
Этим утром Дарья проснулась в шесть, от уже успевшего стать привычным «Соколова, вставай немедленно» и поплелась в душ. Но, если честно, ей хотелось всех послать, зарыться в подушках и пролежать мертвым камнем еще месяц. Полностью отсутствовало какое-либо желание идти на эти треклятые похороны. Собственно, как и желание жить эту жизнь.
Этой ночью ее пробило на слезы. К ней пришло полное понимание происходящего: она смогла осознать то, что ее мама скончалась. Манфьолетти, лежащий рядом и тоже не спящий, слышал девичьи всхлипы, но предпочел сделать вид, будто он глухонемой, парализованный, и спит непробудным сном.
Из душа прямиком в гардеробную. В этот день у нее будет полное право облачиться в черную одежду. Насмешки учителей, вроде: «у тебя траур?» — больше не шутки.
В аэропорту Соколова нацепила на себя солнечные очки, потому что не могла больше сдерживать слезы. Плакала бесшумно, никто даже и не догадался бы, не шмыгая, она носом. Алессандро, на удивление, всю дорогу молчал.
Из Пулково, в котором Дарья даже не посмотрела в сторону своего любимого Старбакса, сразу же вызвали такси и отправились к храму.
«Воскресенский Смольный собор, — она хмыкнула в мыслях. — Так… пафосно»
Но тело Яны, на тот момент, туда уже доставили.
«Надо же, прожила в Петербурге пятнадцать лет и впервые в него захожу. Проект самого Франческо Растрелли» — в голове совершенно некстати вспыли воспоминания из курса истории искусств. Явно не о том ей сейчас следовало думать.
Когда подъезжают к месту, замечают катафалк. Девушка извлекает из сумки черный платок и покрывает им голову, прежде чем выйти из такси. Алессандро так и остается абсолютно холодным и равнодушным. Возможно, происходящее тормошит не очень приятные воспоминания в его памяти, но вида не подает. Казалось, что ему безразлична вся эта ситуация. Хотя, почему же «казалось»? Наверняка, так и есть на самом деле.
— Здравствуйте, — Русецкий первый покинул автомобиль и уже направился в храм.
— Доброе утро, — пожилая женщина встретила его на входе. Подождав Алессандро и Дарью, они вместе направились внутрь.
«Ни черта не доброе»
Выбеленные стены, высокие потолки, чудесные колонны с фигурными капителями и барельефами. Проходят несколько помещений и попадают в огромный зал. В центре него находится раскрытый гроб, внутри которого покоится Яна. Прямо над ней подвешена люстра с множеством подсвечников, содержавших в себе свечи. Их фитили подожгли прямо у них на глазах, и, потянув за цепь, подняли люстру под потолок.
Дмитрий стоял над телом покойной жены, едва сдерживая слезы. Только сейчас Соколова смогла, хотя бы немного, поверить в их любовь.
Стук каблуков разлетается эхом по воздуху. Девушка, зажмурившись, медленно подходит к покойнице. Страшно. Очень страшно. Про себя считает до трех и распахивает глаза. Бледное лицо, синие губы, на тело нацепили белые тряпки, а руки, держащие крест, покоятся на груди. Ощущение, будто Яна лишь спит.
— Мама, — тихий шепот. По щекам покатились слезы, благо, красные глаза прикрывали черные линзы очков. Зажимает рот ладонью, лишь бы не завыть в голос. Дарья в этот момент готова была на все: даже упасть на колени перед гробом или лечь в могилу рядом с матерью.
Почему всякие ублюдки живут до старости? Почему женщина, честно живущая всю чертову жизнь, и имевшая характер божьего одуванчика, умирает за год до сорокалетия? Никто и никогда не озвучит ответа на этот вопрос.
«Это я виновата. — Ноги ватные, лицо все мокрое. Паническая атака начинает с огромной силой сжимать горло. — Если бы я тогда не приняла наркотики, ничего бы этого не случилось»
Неожиданно, даже для Алессандро, он привлекает Дарью к себе, прижимая за плечо. От этого еще страшнее и непонятнее.
«Что вообще происходит?»
— Успокойся, все будет нормально, — тихий шепот где-то над ухом. Настолько тихий, что даже сама Соколова едва ли смогла его расслышать и правильно понять.
«Да что, просто что, будет нормально? Что в моей жизни может стать нормальным?»
Пожилая женщина, встретившая их на входе, поджигает свечи на алтаре и по четырем сторонам от гроба. Далее в зал заходит священник. В руки каждому попадает по свече, которую поджигают от пламени свеч на алтаре, и начинается молитва…
Три человека. На похороны этой прекрасной, добрейшей женщины пришло всего лишь три человека. Русецкий, после рассказа Манфьолетти, принял решение уволить Светлану. Поэтому, она не решилась соваться на похороны, хотя и хотела. Ей было искренне жаль.
Соколова выпала из реальности. Устремила взгляд на тлеющий фитиль восковой свечи в руках и забылась. Опомнилась только спустя пару десятков минут и треть свечи.
— Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, — высокий женский голос ударяет в голову и режет уши, хотя и звучал поистине прекрасно. Жаль, главная героиня не в состоянии оценить его сполна.
— Еще молимся о успокоении души усопшия рабы Божья, Яны, и о еже проститися ей… — услышав мужской голос опять выпала в свой мир.
«Да этому священнику все равно же… Получит свои двадцать кусков и забудет. Он видел таких — тысячи»
Капля воска медленно стекает по свече, замерев.
Русецкий принялся креститься. Она же креститься не будет — атеистка. Все происходящее было отвратительным. Вокруг гроба ходит поп, раскачивая кадилом с благовониями, от которых можно задохнуться, а тебе хочется упасть от бессилия на пол. За эти сорок минут в мыслях раз десять промелькнуло: «сожгите мои останки после смерти, молю».
— Теперь, по желанию, подходим к покойному и прощаемся. Целуем ленточку на лбу и крестик в руках. Свечи ставим в подсвечники, — священник указывает рукой на алтарь.
Первой идет Соколова. Наклоняется к лицу матери, придерживая очки, чтобы те не упали. Глотая ком в горле, целует ленту, затем крест. Застывает над женщиной на пару секунд. Хочется залезть в гроб, прижаться к Яне и попросить Манфьолетти, чтобы тот закопал их вместе.
Вторым подходит Русецкий. Смотрит на безжизненное тело и опущенные веки, вероятно, в надежде, что они поднимутся. Прикладывает пальцы к своей переносице и отходит. Не может. Просто не может.
— Прощаемся на кладбище, затем опускаем гроб в яму, каждый трижды кидает горсть на крышку гроба и закапываем. Еще, заберете эту лампадку. Поджигаем на могиле, — вкладывает ее в руки Соколовой. — Приходите на могилу — поджигаете. Уходите — тушите и забираете с собой. Всем добра и сил, — развернувшись, ушел. Просто взял и так легко ушел.
Ноги уже не держали, а лампадку она отдала отчиму, опасаясь ее разбить.
Вышли из храма, сели в катафалк. Через несколько минут оказались на кладбище. Могильщики выгрузили гроб на несколько табуретов подле уже установленного памятника и отдалились. Дарья не захотела больше трепать себе нервы и пожелала тоже остаться стоять в сторонке, но вот Дмитрия было не оторвать от покойной.
На вопрос «все ли попрощались?» Русецкий кивнул.
С грохотом захлопнули крышку и опустили гроб в яму. Соколова кинула три горстки земли, будто совершенно не замечая важный песок под ногтями. Затем Русецкий, и только потом — Алессандро.
Копачи приступили активно сбрасывать лопатами землю в яму. Минут через десять они уже уехали. Лампадку поставили на холм, образованный землей, рядом оставили цветы. Вызванное такси уже подъехало. Русецкий направился в Пулково, но вот Даша решила еще побыть в Питере. Да и Алессандро против не был — Санкт-Петербург явно красивее Москвы.
Добравшись до старой квартиры, у Соколовой хватает сил лишь на то, чтобы принять душ и упасть на кровать, забывшись сном. По-крайней мере, сама девушка так думала. Однако когда та действительно оказалась в постели, сонливость напрочь куда-то улетучилась, а к ней на смену пришла тревога. Дарья, пожалев, что, даже все еще имея на руках рецепт от психиатра, не купила транквилизаторы, сверлила потолок глазами до рассвета.
За эту бессонную ночь Соколовой пришла довольно бредовая, на ее взгляд, мысль, что ей холодно и непривычно спать одной.
***
15 сентября.
— Я нашел его! — воскликнул Алессандро, поднимая голову от монитора ноутбука. Сейчас они сидели все в той же хрущевке, в спальне: Манфьолетти — на диване, Соколова — на своей кровати.
— Кого? — она удивленно вскидывает брови.
— Соколов Валерий Владиславович. Родился 6 июля, 1981 года. Настоящее место жительства: город Краснодар, микрорайон Черемушки, улица…
Девушка содрогнулась, будто ее ударило током. И явно не из-за положительных мыслей.
— Стойте. Он переехал в Краснодар?
— Видимо, да, — Алессандро задумался. — Не желаешь скататься на юг?
— Я не знаю.
— Он последний твой кровный родственник, — Алессандро медленно закрыл крышку новенького макбука, всматриваясь в лицо Дарьи. — Да жалеть же будешь, если хотя бы не увидишь, — продолжал капать на мозги, пытаясь вызвать в ней чувство вины и пробудить уснувшую совесть.
— Вы просто хотите съездить в Краснодар, вот и все, — бросила девушка и снова устремила свой взгляд в телефон.
— Ой, да зачем я вообще тебя спрашивал… Сказал: «поедем», значит поедем, — вновь открыл компьютер. — Сейчас билеты найду.
***
16 сентября.
Билеты нашлись лишь на ночь (или уже утро?) с шестнадцатого на семнадцатое число. К трем они уже должны быть в Пулково, а в половину четвертого перелет. Сейчас только шесть, но спать хочется нещадно.
Алессандро посчитал гениальным решением в данной ситуации сварить кофе. Есть одно «но» — он так и не научился его варить.
— Я очень извиняюсь, но, позвольте мне? — Соколова, болезненно морщась от сего зрелища, забирает турку из его рук. Напиток вновь с шипением убежал на плиту, пока Алессандро снова отвлекся на треклятого Булгакова.
— Да ради Бога, — тот радостно выдыхает и отправляется с книгой на стул.
Наступает молчание. Слышно, как мужчина переворачивает страницу, а Дарья выключает плиту и переливает кофе в чашки.
— Я не знаю, что скажу ему, — аккуратно ставит кружку перед Алессандро, после чего берет свою и усаживается на стул напротив.
— Я уверен, он тоже не знает, что тебе сказать. — Тяжелый вздох на этот раз слетает с губ девушки. Перелет за перелетом, каждый день в новом городе… Ей бы чрезвычайно сильно хотелось сбавить этот бешеный темп, но, к сожалению, это не возможно. Не в этой ситуации. Не сейчас.
— У него… есть жена? Или дети? — сделала глоток. Слишком горько.
«Сколько зерен он сюда насыпал? Половину пачки?»
— Без понятия, этой информации не было. Поедем и узнаем. — Дарья горько хмыкнула. В такой же степени горько, каковым являлся кофе, что она в эту секунду пила.
***
Краснодар, 17 сентября.
Выходят из аэропорта. На часах уже пятнадцать минут восьмого, значит, троллейбусы должны ходить. Алессандро настаивал на том, чтобы не снимать номер в отеле, а сразу после визита к отцу вернуться в Италию. Хотя бы в этом Соколова была полностью с ним согласна.
Подходят к остановке. Манфьолетти пытался уговорить девушку на то, чтобы взять такси, но в итоге вышли на компромисс. Вызвали такси и стали ждать троллейбус — что раньше приедет, то и используем (делаем вид, что нам нисколечко не жаль таксиста).
— Я правильно понял: ты предлагаешь нам проехать в этой толкучке, семнадцать, мать их, остановок? — прямо перед ними остановился старенький троллейбус, с грохотом распахнув свои двери.
— Это семерка — наш, — девушка выпустила выходящих людей и проскользнула внутрь транспорта.
— Вот же черт, — страдальчески простонал Алессандро, но последовал за ней.
В сентябрьском Краснодаре еще жарко. Даже очень. Троллейбус, естественно, без кондиционеров, а старушкам, сидящим подле окон, вечно холодно и дует. Так что поездка предстоит в духоте и толпе.
— Да это же скотовозка, — Алессандро перешел на итальянский, чтобы их не поняли другие люди. — Тебе еще не плохо?
— Я в таких пятнадцать лет своей жизни прокаталась. Ничего, жива, — в ответ усмехнулась Соколова.
Пару раз Дарью впечатывало в рядом стоящих людей, когда троллейбус резко тормозил или же наоборот — трогался с места. Из-за бессилия ее кидало по салону из стороны в сторону и чтобы устоять на ногах Соколовой приходилось прикладывать неимоверные усилия. Однажды, во время очередной остановки, она даже налетела на Алессандро, чьи руки придержали ее за плечо, не позволяя полететь дальше, на другого пассажира. В ответ он лишь хмыкнул мрачное «а я говорил».
Наконец из динамиков прозвучало «следующая остановка: улица Полины Осипенко», а некоторые пассажиры принялись продвигаться к выходу.
— Мы на следующей.
***
Прождав несколько часов в кафе (ибо заваливаться в чей-то дом в половину девятого было бы немного не этичным), они включили навигатор и отправились на поиски нынешнего дома Валерия.
— Значит, не разбогател, — Дарья разочарованно улыбнулась, когда гугл-карты завели их во двор хрущевок. Алессандро, не найдя в своей голове адекватного ответа, решил промолчать.
В тишине заходят в старый подъезд и поднимаются на второй этаж, подходя к заветной (или не очень?) двери.
— Квартира под номером пять… Должно быть, эта, — он проходит вперед, оставляя Соколову за спиной, и зажимает на пару секунд тумблер звонка. Тишина. Вновь зажимает его, на этот раз секунд на пятнадцать. Наконец, дверь открывает мужчина.
«Классический вид алкаша» — подумалось Алессандро.
— Вы кто? — выпивший, но еще не пьяный. Он только что вывалился из своей квартиры и смотрел на Алессандро недоумевающим взглядом, будто… (знаю, неуклюжее сравнение) только секунду назад свалился с Луны. Дарья попятилась назад, но Манфьолетти остановил ее, схватив за запястье.
— Вы — Валерий Соколов? — ровный, холодный и безучастный тон. Ей в этот момент подумалось, что, наверное, именно так он разговаривает со своими жертвами перед их кончиной.
— Ну, я, а что с того? — он вышел в подъезд и захлопнул за собой дверь. — Мужик, ты кто такой?
— Пройдемте внутрь, негоже гостей на пороге держать, — в голосе Алессандро прокрадывались агрессивные нотки. Если бы он не знал, что этот алкаш — отец Соколовой, уже достал бы пушку.
«Почему только одного лишь родство этого выродка с ней меня останавливает?»
— Никуда ты не пойдешь. Проваливай туда, откуда пришел. — Главный герой все же не удержался: отодвинул край плаща (ой, кто бы сомневался, что он его наденет даже в жару) и показал Валерию пистолет. Отец Соколовой нервно сглотнул слюну, освобождая проход в свое жилище.
— Валер, это кто? — к ним вышла (хотя, скорее — выползла) пьяная в хлам женщина. Потрепанный халат на молнии, русые волосы — грязные и спутанные, а лицо все в отеках и покрасневшее. Квартира пропиталась запахом грязи и болезни, из комнаты доносился детский плач.
— Галь, иди в комнату, — первые слова Валерия, когда он ее увидел.
— Я не поняла. Это кто такой? — женщина едва стояла на ногах, но орала так, что закладывало уши. — Это кто такой?!
— Галь, ну не начинай…
— Как это — «не начинай»?.. Что это за мужик? А что за шмара с ним?! — пальцы Алессандро сильнее сжались на запястье Дарьи. Сжались настолько сильно, что девушка едва сдержалась от шипения по причине боли.
— Я дочь Валерия, — девушка шагнула вперед, хотя ноги были ватными и подгибались. В этот момент вновь заплакал ребенок. Осторожно выбравшись из хватки Алессандро, она направилась на звук. Женщина, которая по всей сути, приходилась матерью этого ребенка, ошарашено проводила ее взглядом.
— Как это — дочь? — она осела на пол. — Ты мне изменил?
— Дура! Это от первого брака! — Алессандро их пьяный бред уже не слушал.
Обойдя Валерия и едва не споткнувшись о пустые бутылки, зашел в спальню. Первое, что удостаивается его внимания — детская кроватка, от которой и исходил этот истошный вопль. Второе — мальчик, лет двенадцати, забившийся в угол и обнявший себя руками. На лице синяки, губа разбита. Соколова, наверняка, уже успела порадоваться тому, что Валерий бросил ее мать.
— Алессандро, подойдите сюда, — просит Соколова, кивая на маленькую девочку. — Либо у меня руки холодные, либо…
— У нее жар, — обрывая девушку, заключает он.
— Так, ладно, вызывайте «скорую»… Ее брат говорит, что она так плачет со вчерашнего утра, — Дарья разворачивается и присаживается на корточки около мальчика. Затем, достает из кармана джинсов несколько купюр и сует ему в руки. — Только не отдавай родителям. Это тебе и твоей сестре.
После этого, Дарья и Алессандро спешно покидают эту проклятую квартиру, направляясь в аэропорт. На этот раз — на такси.
Хватит с них на сегодня приключений.