Всегда выигрывает тот, кто делает первый ход.
(Мори Огай «Великий из бродячих псов»)
Марсала, 19 сентября.
Вчерашний день полностью ушел на перелеты. В Марсалу они вернулись только в четвертом часу утра. Сейчас Соколова бесшумно выходит из ванной. Сама не знает, почему «бесшумно», хотя полностью уверена, что Алессандро у себя в кабинете: за неделю их отсутствия у Манфьолетти наверняка накопилась гора неотложной работы.
Заходя в комнату, ложится на кровать поверх одеяла, и закрывает глаза.
«До сих пор не знаю, хотела ли этого»
— Представляешь! Джованни и Стеф… — Алессандро, только что влетевший в комнату, запнулся. Соколова же, совершенно того не ожидая, нервно подскочила с матраса. — Не понял. Ты чего сделала с собой?
Он оглядел ее ошарашенным взглядом, едва ли не присвистывая, пока девушка была уже на полном серьезе готова сигануть в окно. Она не знала, какой реакции ожидать от Алессандро. «Наорет? Заставит бриться на лысо? Придушит? Вновь лишит связи?» — ужасные версии дальнейшего развития их разговора пугающе гремели в голове Дарьи.
— Постриглась и покрасила волосы, — осипший голос вырвался из ее горла чуть ли не хрипом.
— Да я вижу. А зачем?
— Изменений захотелось, — все также тихо отзывается она. Алессандро все еще молчит. А что сказать? Рыжие длинные волосы стали черными, и концы теперь едва достигали подбородка, а высокий лоб закрывала челка.
Его губы исказила мрачная улыбка, но он промолчал. Лишь несколько раз подряд моргнул глазами, чтобы понять, что вообще происходит и не почудилось ли ему это все.
— «Изменений» — он как-то нехорошо усмехнулся. — Ладно, зачем я пришел?..
— Вы что-то говорили про Джованни и…
— Точно! — Манфьолетти заново оживился. Будто забыл о неловкой ситуации, произошедшей буквально несколько секунд назад. — Представляешь, они женятся. Завтра свадьба, нас приглашают.
— Я лучше дома останусь… — испуганный взгляд сменился поникшим.
— Это не обсуждается. Раз иду я, значит, ты тоже. Только на этот раз держись подальше от всяких психов, — он рассмеялся и покинул комнату, бурча себе под нос в своей манере что-то вроде: — Изменений ей захотелось…
***
20 сентября.
Композиции Вивальди, розовое игристое течет рекой, столы ломятся от закусок, а молодожены целуются под восклицательные слова гостей, из разряда «горько».
Мероприятие на удивление проходит спокойно. Без перестрелок, драк и убийств. Манфьолетти и Соколова вышли на балкон, подышать свежим воздухом, ибо терпеть духоту с каждым мгновением становилось невыносимее.
Алессандро, отодвинув край плаща (да, он вновь в нем) и достав из кармана вельветовых брюк пачку сигарет, закурил. Попав в Москву, он первым делом купил очередную коробочку палочек с ядом, иначе из-за ломки практически переставал быть человеком. Без никотина его раздражало буквально все: он срывался на крик из-за любой мелочи. Поэтому, на упаковке производства Marlboro сейчас красовалась русская надпись «курение убивает».
Будто бы она его волнует.
Дарья обернулась на стеклянные двери, отделявшие их от шума общества. Медленная композиция сменилась энергичной, и теперь все люди в зале стали двигаться активнее. Но, как она успела заметить — Манфьолетти тоже был не особо счастлив, оказавшись в этом муравейнике.
— Можно задать вопрос? — девушка вплотную подошла спиной к перилам и, облокотившись о них, стала рассматривать барельефы на стенах здания.
— Давай.
— Зачем вы меня заставили идти с собой? — мужчина тоже повернулся затылком ко двору и уставился на гостей, чьи силуэты быстро мелькали за стеклом дверей.
— Стефания искренне желала тебя видеть, — сделал очередную затяжку и запрокинул голову так, чтобы видеть звезды. — Да и один я бы умер со скуки.
— Ой, будто бы я такая интересная компания…
— Явно будешь поинтереснее, чем многие из них, — Алессандро рассмеялся и кивнул на вход в зал. Соколова лишь хмыкнула, одернув вниз бордовую ткань платья хотя подол и без того едва открывал ее щиколотки. — Близится полночь, пойдем, прогуляемся.
Затушив окурок прямо на мраморной плитке, он вышел духоту, ища взглядом Джованни. Наконец, отыскав своего консильери, быстрым шагом направляется к нему и о чем-то сообщает. Затем уходит на лестницу. Соколовой оставалось только спешно следовать за ним.
— Какая же ты медленная, — Манфьолетти все-таки останавливается, достигнув фигурного ограждения участка.
— Серьезно? Я думала, что вы хотя бы подождете меня! — В ответ прилетело абсолютное безмолвие. Открыл калитку, прошел вперед, даже секунды не подержав для главной героини тяжелую дверь из металлических прутьев.
Они сейчас на отшибе Марсалы. Тишина, пение сверчков в кустах и назойливые комары. Настолько тихо, что слышны их глухие шаги, отдающиеся негромким стуком подошвы об асфальт и равномерное дыхание. Изредка — шум мимо проезжающих машин. Эта ночь весьма теплая. Все слишком хорошо и спокойно. Настолько, что эта умиротворенность даже подозрительная и в своем роде… пугающая.
«Затишье перед бурей» — подумалось Дарье.
В кармане Алессандро завибрировал смартфон, извещая его о получении нового уведомления.
«Дон Манфьолетти, будьте осторожнее» — гласило сообщение от Себастьяна. Алессандро резко остановился.
Быстро печатает в ответ: «Ты о чем?»
«Среди гостей обнаружен один неприглашенный. Николай Зайцев»
— Вот же дерьмо! — судорожно набирает номер Джованни и бежит обратно, к месту церемонии. Они отошли на достаточно большое расстояние, из-за чего дорога обратно заняла бы минут двадцать (и то, это как минимум). Дарье остается только следовать за ним.
Почти дошли. Издалека наблюдает, как черные силуэты Джованни и Стефании усаживаются в автомобиль. Он пытается до них докричаться, пытается дозвониться Конте, но…
Ни черта.
Алессандро не успел. Машина практически подлетела в воздух, прямо у них на глазах. Языки пламени и черный ядовитый дым окутали собой все, что находилось поблизости.
— Пиздец, — лишь выдохнул Манфьолетти, и устало уселся на бордюр, роняя голову в ладони. — Какой же, блять, это пиздец…
***
— Кто такой Николай? — задала вопрос Дарья, когда они оказались в своей спальне. Благо, их подвёз Себастьян, иначе к дому главные герои добрались бы только к утру. И то, не факт.
— Николай и Фёдор Зайцевы… Они братья, — Алессандро замолчал. — И они убили мою мать, — слова слетали с его губ таким будничным тоном, будто потеря родной матери для него вовсе ничего не значит. — Федор мертв, уже как десять лет. Вот, теперь его старший брат мстит за него, — Алессандро ядовито усмехнулся, а взгляд его сделался сонным. Открыл окно, достал все те же сигареты, закурил.
— Мстит? А вы-то тут причем? — Соколова опустилась на кровать, стягивая со своих ног туфли. Она сто раз уже пожалела, что завела этот разговор, но и остановиться уже была не в силах. Девушка раздраженно шмыгает носом, когда замечает кровь на пятке, уже успевшую впитаться в кожу обуви. Еще бы Даша не натерла себе мозоли, учитывая, сколько она за сегодняшнюю ночь прошла…
— Я убил Федора. Сделал себе подарок на восемнадцатилетие, — небрежно затушил никотиновую палочку о стеклянную пепельницу и отправил ее к другим, выкуренным почти до фильтра, сигаретам. — Он был первым, кого я убил, — эта фраза была озвучена уже шепотом, едва ли ее кто-нибудь смог бы услышать. Но девушка услышала.
И Алессандро покинул комнату. Вновь оставляет ее одну, или… Хочет, чтобы его оставили одного?
***
21 сентября.
— Держи рукоятку покрепче, он заряжен крупным калибром, — Соколова сильнее сжала оружие пальцами. — Да, так ты только запястья повредишь, — презрительно вздыхая, накладывает свои ладони поверх рук Дарьи, поправляя ее хватку. — Легким движением взводим курок, прицеливаемся, и-и-и… — она отшатывается из-за отдачи пистолета, врезаясь спиной в Манфьолетти. Раздается хлопок. Пуля попала почти в цель: до центра мишени оставался буквально сантиметр.
— Ну… неплохо. Но ты будешь это отрабатывать, пока самостоятельно не попадешь в точку, — скептически просканировал ее глазами. — Или, пока не упадешь в обморок. Второе, в твоем случае, вероятнее.
Девушка едва стояла на ногах. Она практически ничего не ела уже, которую неделю. Несколько раз даже снова падала в обморок, но каким-то образом скрывала это от Манфьолетти.
— Ладно, подберу тебе позже оружие с более меньшим калибром, — ставит пистолет на предохранитель и протягивает Соколовой. — Пускай будет у тебя. Только, ради бога, не твори глупостей. И не пытайся использовать его против меня.
Она опешила. Он что, ей доверяет… пистолет?
«Серьезно? Просто так дает оружие в свободном доступе? Совсем не боится?»
***
Утро 22 сентября.
Лидер — глава организации, но также и её раб. Если потребуется для выживания и выгоды организации, он с радостью запачкает себя в грязи. Взращивая своих подчинённых, направляет их туда, где им самое место. А если потребуется, то использует и выкидывает. Ради организации он пойдёт на любые зверства. Вот кто такой лидер. Всё ради организации. И чтобы защитить любимый город.
(Мори Огай «Великий из бродячих псов»)
Дарья просыпается от нехватки воздуха. Ее шею с нечеловеческой силой сжимают чужие руки, вдавливая тело в матрас. Быстро распахивает глаза: над ней навис Себастьян, пристально смотря на ее ресницы и злобно усмехаясь.
Сердце бьется с бешеной скоростью, в голове пролетает миллион мыслей. Сознание с каждой секундой все больше затуманивается, а сил на борьбу становится все меньше. Она попыталась что-то сказать ему, но в итоге получился лишь жалкий писк. В ушах звенит, перед глазами темнеет. А учитывая, что Соколова и без перекрытого кислорода может упасть в обморок в любой момент, то отрубить ее таким образом можно секунд за тридцать. Но, внезапно хватка на горле ослабевает, а после Себастьян и вовсе отшатывается от кровати. На шею Соколовой брызнула теплая жидкость. В ушах звенело настолько сильно, что она даже не услышала выстрел и вскрик новоутвержденного консильери.
— Ублюдок! Что за херня тут творится? — Алессандро прострелил Себастьяну плечо. И в данной ситуации никакой пистолет и умение стрелять Даше не помог бы: у нее банально не оказалось бы доступа к оружию. — Вали в мой кабинет, быстро! И чтобы без фокусов. — Себастьян чуть ли заскулил от пулевого ранения, в чем Манфьолетти нашел повод для презрительной насмешки. Но, в его голосе и даже этой издевке слышна горечь от предательства. Себастьян… кто бы мог подумать? — Живо!
Девушка садится в кровати и, опираясь об изголовье, запрокидывает голову. Она сейчас даже не замечает боль в позвоночнике и ребрах, когда те, выступая сквозь кожу, врезаются в холодный металл.
— Соколова, — подходит к ней, опускается рядом, на край кровати. Невольно бросает взгляд на красные следы от пальцев и ногтей, оставленные на ее шее. К вечеру, должно быть, проступят чудовищные синяки. — Ты в порядке? Дышишь?
— Все нормально, — борется с кашлем и жадно глотает воздух, но не может себе позволить молчать, поэтому хрипя, выдавливает из себя ответ. Горло накрывает новой волной обжигающей боли.
— Точно? — она положительно кивает головой, но при этом ее начинает бить крупная дрожь. Слава богам, Дарья умела скрывать такое состояние: натянула улыбку на пару секунд, прикусила до боли язык, чтобы не заплакать, а руками обхватила свои предплечья — так почти невозможно распознать тряску ее кистей. — Ну, как знаешь. Если станет плохо — не молчи.
Алессандро тяжело вздыхает, безмолвно покидая комнату, но как только дверь за ним захлопнулась, из глаз девушки проступили неконтролируемые слезы. Уходит. Просто так берет и уходит, не сказав больше ни слова, оставив Соколову один на один со своими страхами.
«Почему? Почему меня снова попытались убить? Что во мне такого особенного, что буквально все подонки видят во мне свою жертву? Почему я просто не умру? Почему я должна терпеть все это дерьмо, прежде чем моя душа упокоится? Почему Себастьян не задушил меня подушкой — так же намного быстрее?..»
Слишком много «почему».
Плакала он как обычно — максимально тихо, закусив практически до крови губу, чтобы не взвыть. Страшно. Ужасно страшно.
Да и вообще, с какой это стати она сейчас проявляет свои чувства? Обычно Даша в такие моменты просто шла в ванную и резала себе запястья или садилась на неделю голода. Еще вариант — тренироваться до потери сознания. Вот и все.
Какие к черту эмоции?
Однако поток слез мало того, что не собирался останавливаться, так еще и усилился. Паническая атака, которую Соколова успешно все это время избегала, взяла над ней верх. Ледяную плотину безразличия и равнодушия прорвало. Теперь надо вновь искать способ ее построить и заморозить.
(Режим «ноль эмоций» в режиме «выкл.»)
***
Альфредо находился в городе, поэтому Алессандро решил его вызвать.
Но, после приема Мазарини сказал, что никаких серьезных травм нет и все должно быть в порядке. Максимум, что может позже проявиться: боль в горле и синяки. Вложил в руки Соколовой баночку с экстрактом валерианы в таблетках и посоветовал следовать инструкции. Девушка едва не рассмеялась ему в лицо: будто бы эта несчастная травка чем-то ей поможет. Да черта с два. Даже сильные транквилизаторы, порой с ужасными побочными эффектами, едва ли на нее оказывали хоть какое-то влияние.
Мазарини решил не задерживаться и, сообщив, что у него есть еще несколько вызовов, поспешил покинуть дом Алессандро.
***
— Ужинать идешь? — Манфьолетти без стука зашел в спальню, когда Соколова лежала на кровати, смотря в потолок. Да, она просто лежала и пялилась в белый потолок, абсолютно ничем собой не примечательный.
«Как хорошо, что в комнате полумрак, и он не видит мое зареванное лицо с опухшими глазами» — наверняка подумалось Дарье.
Девушка пропустила и завтрак, и обед. Впрочем, все как обычно. Вот и сейчас, в ответ на вопрос Алессандро, она лишь отрицательно помотала головой и сильнее натянула на себя одеяло. Он бросил на нее вопросительный и раздраженный взгляд.
— Вставай, пошли есть, — это уже был не вопрос, а весьма настойчивое утверждение, едва граничившее с приказом.
— Можно в другой раз? Горло дерет, — она озвучила фразу посаженным голосом и показала рукой на шею.
— Понятно, — Алессандро хмыкает, усаживаясь на вторую половину кровати и облокачиваясь об изголовье. Похоже, боль в костях от соприкосновения с твердой поверхностью железа его тоже сейчас мало волновала. — Ты мне скажи другое: зачем я спасаю твою задницу от всяких выродков каждый раз, если ты все равно собралась сдохнуть? — Соколова крепче сжала в руке край одеяла и не поворачивала головы в сторону Алессандро, ибо прекрасно знала, что сейчас выражают его глаза.
Мужчина вздыхает, поднимается с матраса и выдвигает ногой из-под кровати механические весы.
— Становись, — указывает Дарье на них, оказываясь около торшера и включая его. Внутренности сжались в комочек, а из-за достаточного освещения теперь можно разглядеть ее испуганный и заплаканный взгляд. — Ну же, чего ждешь? — девушка затаила дыхание, но все же покинула постель и подошла к весам.
— Они не на нуле, — она захотела наклониться и подкрутить колесико, чтобы стрелка показала на пару кило больше, но Манфьолетти остановил ее, схватив за предплечье.
— Они на нуле. Становись.
— Я… я воду недавно пила. Они не точный результат покажут.
— Да встань ты уже на эти чертовы весы и взвесься! Так трудно? — он уже практически орал, поэтому у Соколовой не было другого выхода. Чего она боялась больше? Отвеса? Привеса? Реакции Алессандро? Она не знала.
Когда стрелка останавливается, мужчина горестно выдыхает, массируя виски. Казалось, что в комнате запахло обреченностью.
— Двадцать восемь килограмм. Мы это не переживем… Я это не переживу! — Дарья отшатнулась от весов за секунду до того, как Алессандро пинком отправил их обратно пылиться под кровать. Прибор с грохотом врезался в стену. — Слушай, а я ведь и в дурку могу тебя упечь, когда срок контракта истечет. Хочешь через одиннадцать месяцев оказаться в стационаре дурдома, чтобы тебя насильно откармливали с зонда?
— Я не понимаю: какое вам дело до моего веса? Вот просто какое? Почему все считают правильным и жизненно необходимым докопаться до меня и почитать нотации?.. — она оседает на край матраса, роняя голову в ладони. Горло сводит от боли, поэтому дальше приходится говорить шепотом. — Зачем? Зачем вам это все? Пройдет год и мы все равно больше никогда не встрети… — ее оборвали.
— Да блять, какие к черту нотации? Тебя на нейролептики посадить, чтобы хоть что-то ела? Нет, я просто не понимаю, как можно быть настолько конченой! — вот теперь он орал, причем весьма громко. И сейчас его понесло настолько, что оры уже были на итальянском языке. Иначе, на русском, от раздражения и гнева он едва ли мог связать два слова.
— Да отстаньте от меня, наконец! Вам же посрать, абсолютно! Так зачем пытаетесь создать иллюзию, будто всерьез переживаете? Вы, правда, думаете, что анорексию можно вылечить банальным «начни нормально есть»? — Даша тоже сейчас на вряд ли смогла бы выдать что-нибудь внятное по-итальянски: на данный момент она забыла все слова и правила из этого языка, а голос ее дрожал. Из глаз вновь проступили слезы, но покинуть пределы глазниц Соколова им не позволила.
Она устала. Боги, как же она устала от всего этого.
— Ну и катись к чертям! Подыхай дальше, если так больно хочется, — развернулся и ушел. Сейчас обошелся без глупых хлопков дверью.
Когда они, наконец, смогут нормально поговорить? Хотя бы разочек…
***
Легли спать они в полном безмолвии, как и всегда. Только сейчас эта тишина тяготила и действовала на нервы: в комнате было слышно дыхание, писк комара, да и в принципе, любой малейший шорох. Молчание их поглощало, затягивая внутрь себя и вися камнем над душой, из-за чего его было необходимо немедленно прервать.
— Вы спите? — Манфьолетти отрицательно покачал головой, но осознав, что в темноте этого не видно, ответил тихое «нет» и принял сидячее положение. — Злитесь на меня?
— Да отбрось это «вы», сколько можно. — Соколова тоже села, на этот раз, подложив себе под спину подушку. — И с чего ты взяла, что я злюсь?
— Вечером вы…
— Вновь «вы», — Алессандро грустно вздохнул. — Ладно, я немного вспылил, признаю. С кем не бывает? — снова замолчали. Для полноты картины не хватает только пения сверчков. — Не спится?
— Закрываю глаза и вижу перед собой его, — на последнем слове голос немного дрогнул, однако едва ли Манфьолетти смог бы это обнаружить.
— Себастьяна? — та закивала. Глаза уже привыкли к отсутствию света, поэтому главные герои прекрасно видели силуэты и движения друг друга.
— Стоит надо мной, смеется и с ухмылкой на губах душит меня дальше.
Алессандро зачем-то нашел на ощупь ее руку и сжал в своей. От неожиданности девушка даже содрогнулась.
Кости, обтянутые сухой из-за авитаминоза кожей, холод, исходящий от ее тела, вздутые венки на тыльной стороне ладони и наверняка посиневшие ногтевые пластины… Их руки были до страха похожи. Отличался только цвет кожи и размер костей.
«Что происходит? Для чего он это делает?» — летало где-то в мыслях Дарьи, путешествуя по сознанию, однако вслух озвучить свой вопрос ей не хватило смелости. Решила оставить контроль над ситуацией в руках Алессандро (в прямом смысле этого слова, черт, как иронично). Мол, пусть делает, что в голову взбредет, уже все равно.
Заснули вместе, переплетя пальцы. Или же, если быть точнее, то каждый из них так считал. В итоге Соколова просто затаила дыхание, закрыв глаза, в ожидании момента, когда сон захватит рассудок Алессандро. Манфьолетти же не стал никак изображать сон, а когда, наконец, подумал, что девушка уснула, аккуратно коснулся ее волос, разметавшихся на подушке.
— Прости, — шепчет тихо-тихо, едва слышно, не громче шелеста листвы на кронах деревьев в душную летнюю ночь. Шепчет, но сам не понимает, зачем.
Внезапно веко Дарьи дрогнуло. Для Манфьолетти незамеченным это движение не осталось, из-за чего он порывисто отдернул свою левую руку от ее волос. Однако правую вынимать из замка пальцев Дарьи не стал.
«Черный. Почему именно черный? Непривычно, будто совсем иной человек. И не только внешне. Она слишком изменилась за этот месяц…» — последние мысли, после чего Манфьолетти внезапно отключается, отправляясь в сновидения. Неизвестно когда за ним последовала Дарья и последовала ли вообще, но могу с точностью сказать лишь то, что разъединить их ладони она так и не осмелилась.
***
23 сентября.
Проснулись они, на удивление, тоже одновременно: от телефонного звонка, в половину четвертого. Соколову посетило липкое чувство дежавю, пока Алессандро искал свой мобильный.
В этот раз звонил не Дмитрий. Вызов исходил от неизвестного номера.