Станок, который был предназначен для того, чтобы печатать холодные и унылые годовые отчеты благотворительного общества и списки жертвователей, печатал теперь на тысячах листовок смелые и горячие слова призыва:
Долой самодержавие!
Долой эксплоататоров!
Да здравствует революция!
Глава XXXIX
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ КАЗАНИ
В конце июня 1904 года в маленьком домике на Полстоваловской улице шли спешные приготовления.
Ждали Сергея. Он должен был со дня на день приехать в Уржум. Особенно ждала Сергея бабушка Маланья. Ей было уже девяносто два года. Она почти ослепла, частенько недомогала и иногда по целым дням не слезала с печки.
- Поглядеть бы одним глазком на внука и помирать можно. На механика выучился. Шутка ли! - говорила бабушка соседям.
К приезду Сергея в доме побелили стены и печки. Сестры Анюта и Лиза вымыли пол, вымыли и протерли бумагой, до блеска, оконные стекла. В горнице на столе красовалась белая скатерть, которую стлали только на рождество и на пасху. Посредине стола в глиняном кувшине поставили огромный букет васильков, любимых цветов Сергея. От выбеленных стен, нарядной скатерти и цветов на столе маленькая бедная горница приняла праздничный вид и даже, казалось, стала больше и светлее. Всё было готово к встрече Сергея.
Пароход приходил на пристань Цепочкино четыре раза в неделю, около двенадцати часов дня.
Но в день приезда Сергея пароход опоздал.
И когда Сергей пришел на Полстоваловскую, дома была одна бабушка Маланья. Старшая сестра Анюта ушла к подруге, а Лиза убежала на Уржумку купаться.
Бабушка, укрывшись шалью, дремала на лавке.
- Кто там? - закричала она, услышав в сенях чьи-то громкие незнакомые шаги.
- Свои! - ответил с порога мужской голос.
- Сереженька! Приехал! - ахнула бабушка.
Она поднялась с лавки и ощупью, держась за стену, пошла навстречу Сергею. Через минуту они сидели рядом на лавке. Старое морщинистое лицо бабки сияло.
- Большой, большой вырос. И тужурка форменная! И усы!.. Всё как следует! Поглядела бы сейчас на тебя покойная Катя. - Бабушка заплакала.
И действительно, Сергей вырос и очень возмужал за последний год жизни в Казани. Широкоплечий и крепкий, в суконной форменной тужурке, с темными густыми волосами, зачесанными назад, он выглядел старше своих восемнадцати лет.
Вскоре вернулись сестры, и в доме зазвучали молодые, веселые голоса, а через час уже вся Полстоваловская знала о приезде Сергея. То и дело хлопала и скрипела старая низенькая калитка Костриковского дома.
Пришла мать Сани, Устинья Степановна Самарцева, заглянул Пронька, забежали два соученика Сергея по городскому училищу. А под вечер явился приютский дворник Палладий. Он заметно постарел, и в рыжих волосах его, подстриженных в скобку, появилась седина.
Палладий поздоровался, поставил у дверей большую сучковатую палку, которую он называл "своим дружком", и уселся на табуретку против Сергея.
- Скажи, пожалуйста, техник-механик стал! - удивлялся Палладий. Одиннадцать лет в приюте служу, а впервые вижу, чтоб приютский сирота в люди выбился.
Он почтительно разглядывал форменную фуражку, которую держал осторожно двумя пальцами за козырек.
Дворник долго сидел в гостях у Костриковых, пил чай с баранками, расспрашивал Сергея про Казань и ушел очень довольный тем, что Сергей выучился на "механика" и "не загордился".
Не успела закрыться дверь за дворником Палладием, как пришел Саня Самарцев. Саня был в новом костюме, в высоком накрахмаленном воротничке, подпиравшем подбородок, и в шелковом галстуке. В руках он держал тоненькую бамбуковую тросточку с надписью "Кавказ".
- Вот и наш кавалер пожаловал, - сказала бабушка Маланья.
И верно, иначе как кавалером Саню теперь и назвать было нельзя.
- Я тебя сразу и не узнал - ишь ты, какой франт, - сказал Сергей, обнимая приятеля за плечи.
- Вас, уважаемый Сергей Миронович, тоже узнать трудновато, - засмеялся Саня.
В первое же воскресенье товарищи встали в шесть часов утра и отправились на рыбную ловлю.
Город уже просыпался. Шли уржумские хозяйки с ведрами на речку. Звонили в соборе к ранней обедне. Домовладельцы подметали перед своими домиками улицу.
Товарищи дошли до реки, выбрали укромный уголок, разделись и бросились в воду. Как хорошо было плыть по реке в это июньское жаркое утро! Вода была прозрачная, видно было песчаное желтое дно.
- Дальше учиться будешь? - вдруг спросил Саня, плывя рядом с Сергеем.
- Я непрочь, да только, сам знаешь, - кому пироги да пышки, а кому желваки да шишки, - усмехнулся Сергей.
- А то оставайся здесь. У нас в Управе вакансия регистратора освобождается. Хочешь, похлопочу за тебя?
- Не надо, - сказал Сергей.
Оба плыли несколько минут молча.
- Иван Никонович! - вдруг закричал Саня. - Иван Никонович!
Сергей увидел на берегу лодку, а в ней парня лет двадцати шести, с пышной русой шевелюрой. Студенческая выгоревшая от солнца фуражка сползла ему на затылок. Он вычерпывал из лодки воду железной банкой.
- Говорят, что он политический, - тихо сказал Саня. - Познакомить тебя?
Ивана Никоновича, студента Томского технологического института, Саня знал еще по Вятке. Знакомство состоялось. Этот день они провели втроем, а вечером втроем отправились в гости к политическим ссыльным.
Возвращаясь от ссыльных, Сергей вдруг сказал:
- Хорошо бы собрать знакомую молодежь да поехать по реке на лодке.
- Мысль невредная! - подхватил студент.
Через неделю был устроен пикник. На лодках поехало человек двенадцать: курсистки, студенты, гимназисты. Взяли с собой самовар, бутерброды, гитару. Поздно вечером на берегу Уржумки разложили костер, наварили ухи. Играли на гитаре, пели хором революционные песни.
Нам не нужно златого кумира,
Ненавистен нам царский чертог!