Я не знаю, как рассказывать об этом. Я никогда раньше не рассказывал. Не потому, что некому. А потому, что страшно.
Однажды в ворота зазвонили. Не по-нашему. Наши звонили коротко: брень-брень, и всё. Чтобы не побеспокоить лишний раз. А тут зазвонили настойчиво, протяжно.
Я услышал, как хлопнула дверь — Бабушка пошла открывать. И стало тихо. А потом она закричала.
Долго так кричала:
— А-а-а!
И снова настала тишина.
Я крикнул, позвал хоть кого-нибудь. Но кого? Мы жили одни. Снимали дачу, и всё. Больше тут никого не было. Только раз в месяц объявлялись хозяева. На каких-нибудь пять минут.
Тогда я попробовал что-нибудь предпринять. Но что? Коляска стояла в прихожей. От кровати до коляски меня носил Папа. А сам я добраться не мог.
А Бабушка опять закричала:
— А-а-а!
И тогда я свалился с кровати и пополз по полу в трусах и майке, отталкиваясь только руками.
Это было нелегко. Но возможно. Особенно, если по гладкому паркету. Я полз, я волок себя и не чувствовал ничего. Только руками и животом — холодный пол. А всё остальное ничего не слышало и ничего не понимало. Человек с половиной туловища.
Я прополз по-пластунски до двери из комнаты. Перебрался через невысокий порожек. И пополз по большой комнате.
Плоховато это у меня получалось. Но я не плакал на этот раз. Что-то такое не давало заплакать. Я хотел добраться до людей. Вот и всё. Но они пришли сами. Вдруг застучало много грубых шагов. Я приподнялся на руки. И увидел, как вошли три милиционера. Но я не испугался их.
— Господи! — проговорил один.
— Что делать? — спросил другой.
— Придётся, — ответил третий.
— Лучше не надо, — снова сказал первый. И склонился надо мной.
— Ты не знаешь, Мальчик, где документы твоего Папы? — спросил он.
— Знаю, — ответил я. — В тумбочке возле его кровати.
— А Бабушки? — спросил он.
— В её комнате.
— У тебя кто-то есть? — опять спросил он.
— Папа и Бабушка, — ответил я.
— А ещё? Мама?
— Нет, — ответил я.
И тут этот чужой человек сказал мне жуткое:
— Твой Папа погиб в автокатастрофе, — сказал третий милиционер. — А Бабушка… Её увезли на «скорой».
— Когда? — спросил я машинально, пропустив первые слова.
— Сейчас, — сказал он. А я лёг на пол. И умер.
Я хотел бы умереть. И очень хотел бы заплакать. Но ни то, ни другое не получалось.
Я тоже закричал. Больше я ничего не помню.
Получался длинный сон с короткими перерывами.
В перерывах — я лежу у себя, а сверху ярко горит свет.
Я лежу, а в углу сидит милиционер. Что он тут делает?
Я лежу и вижу лица хозяев. Эти лица недовольны. Хозяева — лысый мужчина и толстая женщина — мотают головами. Они что-то говорят милиционеру и мотают лицами — два человеческих бегемота.
А я снова опрокидываюсь в черноту.
Я хочу, я прошу Богородицу, чтобы мне стало больно. Но мне не больно!