Доктор Мравляк говорил больше часа. Речь его лилась так гладко, будто он был англичанин или американец. Председатель суда Ральф Ц. Уикс время от времени сердито поглядывал на часы и встряхивал своей огромной головой. Оба присяжных, Остин А. Брид и Оливер Э. Харди, внимательно слушали. Харди, сидевший слева от председателя, то и дело одобрительно кивал и что-то записывал на лежавшем перед ним листе бумаги. Доктор Мравляк отдавал себе отчет, что защищает правое дело, что говорит не только от имени несчастной матери, которая без кровинки в лице сидела за ним, но и от имени словенского народа, всех народов Югославии. К тому же Фриц Грот, державшийся так надменно и повелительно, словно всё ещё находился в роли оккупанта на словенской земле, да и сам председатель суда, явно благоволивший к бывшему врагу, в немалой степени разжигали в нём боевой задор. Доктор Мравляк, начавший свою судебную практику в партизанах, а после освобождения пополнявший свое юридическое образование на родине и за границей, ясно видел, как придирчиво следит за каждым его словом председатель суда. Малейшая оплошка могла обернуться потерей юного словенца, разумные, убедительные доводы могли означать возвращение мальчика и тем самым торжество справедливости.
Ана не понимала ни слова, но чувствовала, что её защитник вложил в свою речь всю душу. И поблагодарила его взглядом, когда он сел. Мравляк улыбнулся ей, но, когда председатель суда вызвал Фрица Грота, лицо его снова стало серьёзным.
Грот с помощью переводчика сыпал фактами, которые даже иные немецкие газеты открыто называли искажёнными, а подчас и вымышленными, тщился показать себя в самом что ни на есть выгодном свете, эдаким благодетелем и разве что не требовал орден за то, что немецкому народу воспитал ребёнка, которого родила не немецкая мать. Председатель суда одобрительно кивал, Харди не скрывал презрительной усмешки, а по лицу правого присяжного Брида видно было, что он ещё не принял одну из сторон. По залу прокатился гул возмущения. Послышались отдельные реплики:
— Господин Грот, кажется, вы запамятовали, что ни Третьего рейха, ни Гитлера уже нет!
— Не забывайтесь, тут вам не гитлеровский суд!
Председатель бросил сердитый взгляд на набитый битком зал. Впереди сидели приятели и единомышленники Грота. Дальше, рядом с людьми, которых привело сюда простое любопытство, сидели югославы, проживавшие в Ганновере или в его окрестностях, а также местные жители, сочувствовавшие матери Янко. На боковых скамьях теснились многочисленные журналисты, корреспонденты всех крупных югославских, немецких, американских и английских газет. Вооружённые карандашами и фотоаппаратами, они внимательно следили за ходом дела. Лойзе Перко, самый молодой среди этой вездесущей братии с отточенным пером, то и дело вставал, громко соглашался с доктором Мравляком, ещё громче возражал Гроту и снова садился, чтоб записать буквально каждое слово.
Пока Грот говорил, атмосфера в зале накалялась.
Грот чувствовал настроение большинства собравшихся в зале людей, но благорасположенность председателя суда придавала ему уверенности в себе, и он изо всех сил старался заполучить правого присяжного. И упорно разглагольствовал, несмотря на шум и реплики, несмотря на то, что его собственная жена, с самого начала заседания нетерпеливо посматривавшая на боковую дверь, не одобряла его слов. Он так заговорился, что даже сам председатель вынужден был ему указать:
— Ближе к делу!
Грот сразу сбился. Наступила тишина. В этот момент отворилась боковая дверь.
Обе матери вскочили со своих мест.
— Курт! — крикнула с облегчением госпожа Грот.
— Янко! — вырвалось у изумлённой Аны.
Все, кто был здесь, молча смотрели на дверь. Янко, сопровождаемый тётей Бертой, испуганно озирался вокруг. Обведя взглядом судей, Янко перевёл глаза на Грота и покосился на зал.
И тут он вконец растерялся.
В первом ряду стояли две его матери. Обе были ему одинаково знакомы, хотя одну из них он столько лет не видел. У обеих глаза лучились любовью и добротой. Обе приближались к нему.
— Янко!
— Курт!
Он поспешил им навстречу и обнял сразу обеих.
— Мама, мама! — бормотал он.
Обе женщины обнимали его, гладили ему щёки, голову, плечи.
Сердце Аны преисполнилось счастья. Наконец Янко рядом с ней, она обнимает его, гладит, чувствует его дыхание, слышит его голос!
Госпожу Грот охватила какая-то горестная радость. Её радовало, что Курт снова подле нее, и тем не менее сейчас она лучше чем когда-либо понимала, что до разлуки с ним остались считанные минуты.
Ошеломлённый Грот изменился в лице и стал метать злобные взгляды то на возникшую вдруг странную группу, то на стоявшую в дверях тётю Берту. Но тетя Берта не обращала на него внимания.
Доктор Мравляк улыбался. Он верил, что присутствие мальчика приведёт к торжеству справедливости.
Первыми опомнились журналисты. Щёлкая на ходу фотоаппаратами, один за другим обступали они Янко и обеих женщин.
Председатель суда потряс колокольчиком, окинул взглядом зал и сухим, официальным тоном возвестил:
— Слушание дела продолжается. Господин Грот, вы хотели бы ещё что-нибудь добавить?
Грот, припасший целый ворох фраз, не мог выговорить ни слова.
— Послушаем мальчика! — нарушил молчание присяжный Харди.
— Спасибо, — поблагодарил председатель Грота. — пусть подойдёт Курт Грот, он же Янко Слапник.
Доктор Мравляк подошёл к Янко и обеим матерям:
— Господин председатель хочет выслушать мальчика. Отпустите его, пожалуйста! Янко, Курт, господин председатель хочет поговорить с тобой.
Янко медленно приблизился к столу председателя. Доктор Мравляк взял Ану за локоть и отвёл на место. Берта увела свою сестру, а Грот на шаг отступил назад.
Председатель через переводчика задал Янко общие вопросы: имя, фамилия, место и время рождения, где учился и как к нему относились супруги Грот. Следующие вопросы вызвали у Янко недоумение. Доктор Мравляк и большинство присутствующих еле сдерживали своё негодование. Председатель спрашивал, сколько у него костюмов, сколько пар обуви и белья, есть ли у него фотоаппарат, есть ли у них дома радио и телефон, а может быть, даже и автомобиль.
— Отлично, отлично! — удовлетворенно воскликнул он, услышав последний ответ Янко. — Не каждому английскому или американскому мальчику это доступно. Воспитание безупречное, будущее мальчика обеспечено и в материальном, и в политическом, и во всех других отношениях.
Затем он показал пальцем на госпожу Грот:
— Ты любишь свою приёмную мать?
— Люблю! — тихо ответил Янко.
— Что ты знаешь о своей родной матери? — спросил присяжный Харди, пользуясь короткой заминкой.
Янко обернулся. Глаза его остановились на бледной как полотно приёмной матери и уж потом перешли на родную мать, лицо которой сразу озарилось счастьем.
Ана не знала, о чём спросил председатель, она не поняла, что́ отвечал её сын. Она знала и чувствовала лишь одно: там стоит её сын, её Янко, которого она так долго искала, из-за которого пролила столько слёз. Он — живой портрет её покойного Симона. И о чём бы его ни спрашивали, Янко был и останется её сыном.
Янко вглядывался в черты своей матери, не зная, когда и как её живой облик слился с образом, который он носил в себе.
— Что ты знаешь о своём родном доме, об отце, о матери? — спросил председатель, дополняя вопрос присяжного.
Янко повернулся к судьям и рассказал им всё, что знал.
— Ты сразу узнал свою родную мать? — спросил Харди.
— Сразу!
— И всё же лучше знаешь свою приёмную мать, не так ли? — елейно спросил председатель. — Хочешь ли ты остаться у неё, в Германии, на своей второй родине, или хотел бы вернуться в Югославию, к родной матери?
Янко оглянулся. В двух шагах от него стоял Грот, устроивший на своём лице ласковую улыбку, но Янко за этой маской ясно видел хитрость и угрозу, видел эсэсовца в серой каске и с автоматом на груди.
— Итак, — сказал председатель ещё ласковее, — ты останешься здесь, не так ли? С матерью и отцом…
— С отцом Гротом не останусь! — крикнул Янко.
Председатель забеспокоился, улыбка его мгновенно исчезла.
— Мальчик, спрашиваю тебя ещё раз: ты хочешь поехать в незнакомый край, где у тебя нет никого, кроме матери, с которой вы, кстати, говорите на разных языках, или останешься у своих приёмных родителей, которые до сих пор преданно заботились о тебе и которые в будущем удвоят и утроят свои заботы? Хочешь ли остаться в городе, где у тебя много школьных друзей и где ты можешь учиться, посвятив себя любому призванию?
Янко не ответил. Он не мог ответить. Перед глазами у него проходили картины раннего детства и последних месяцев, он видел обеих матерей, одинаково ласковых и добрых, видел обоих отцов. Родной отец смотрел на него гордо и тепло, приёмный — лукаво и бездушно. Видел дом среди деревьев, белую дорогу под полем, слышал…
— Ты любишь свою родную мать? — услышал он вдруг голос Харди.
Янко взглянул на мать.
— Люблю! — ответил он, не обернувшись.
— Ты хочешь вернуться к ней? — спросил молчавший до сих пор присяжный Брид.
Перед Янко возникли освещённые солнцем горы, на ветвях над ними краснели спелые яблоки, со двора, где отец запрягал лошадей, слышались его ободряющие возгласы, а из дома доносилась песня матери. И вот уже с её песней слился смех школьных товарищей и ребят со двора огромного жёлтого дома. И вслед за тем в окне появилась приёмная мать, она ласково махала ему рукой…
— Ты хочешь вернуться к своей родной матери? — спросил и левый присяжный.
Доктор Мравляк при всей своей выдержке и уравновешенности, не усидел на месте. Он видел, какая борьба происходит в душе Янко. Победят ли воспоминания детских лет, или, несмотря на присутствие родной матери, они окажутся слишком слабыми? Если он на вопрос присяжных не ответит утвердительно, процесс проигран.
Он направился к столу председателя.
Грот, испугавшийся, как бы Янко не вздумал вернуться к своей родной матери, тоже подходил к столу.
— Господин председатель! — начал было он.
— Господин председатель, — перебил его доктор Мравляк, — позвольте заметить, что подобный вопрос при создавшихся обстоятельствах представляется мне несколько преждевременным…
Казалось, появление доктора Мравляка и Грота было на руку председателю. Он тут же встал, покровительственно посмотрел на присяжных и официально объявил:
— Слушание дела окончено.
Оба присяжных вскочили. Особенно ретиво протестовал тот, что сидел справа, но председатель не изменил своего решения.
— Слушание дела окончено, — членораздельно повторил он. — Всё ясно. Определение суда будет объявлено через неделю.
Не сказав больше ни слова и никого не удостоив взглядом, он направился к выходу. Присяжные удивлённо переглянулись и, немного помявшись, двинулись за ним.
В зале никто не шелохнулся.
Первым опомнился Грот. Он шагнул к Янко и крепко схватил его за руку.
— До вынесения приговора мальчик мой! — бросил он подходившему к Янко доктору Мравляку. — А там мы посмотрим, чьим он будет! — И, злобно хихикнув, потащил Янко за собой.
Когда доктор Мравляк и Ана вышли из здания суда, машина Грота уже мчалась по улице, увлекаемая потоком автомобилей.