— До каких пор ты думаешь там торчать? Выходи сейчас же!
Гробовое молчание было ответом. Вот и время обеда подошло.
— Не выводи меня из терпения, не то я взгрею тебя, вовек не забудешь!..
Стемнело, и Миха проголодался. Проголодался и пригрозил надеть мальчишку на шампур или даже съесть живьём, если тот не появится сейчас же. Но Снайпера «не соблазнило» это обещание. Тогда Миха нерешительно вошёл в монастырь.
Там было темно. Под ногами похрустывали щебёнка и сухой навоз.
Миха то и дело замирал, прислушиваясь к темноте, но ничто не нарушало тишины старой обители.
Вытянув руки, как слепой, он шарил по стенам и нишам. Всё было пусто. Миха робко продвигался дальше, не отрывая взгляда от входа, обозначенного жидким вечерним светом.
Снайпера нигде не было.
Тогда Миха выбрался наружу и, не на шутку встревоженный, направился к скалистому обрыву. Все предания и страшные истории, связанные с этим глухим и забытым местом, разом припомнились ему. И если бы этот чёртов мальчишка объявился сейчас живой и невредимый, Миха расцеловал бы его на радостях. Но Снайпер как в воду канул. Что за проклятое место! Люди пропадают здесь без следа, как иголка в сене, словно какое-то чудовище глотает их…
Проходя мимо старого раскидистого граба, Миха вдруг так и обмер. Волосы у него встали дыбом, ноги приросли к месту, глаза от удивления и страха полезли на лоб: заросли ежевики ожили, верхушки кустов закачались, раздвинулись, что-то острое, как кол, выросло над ними. И наконец страшное привидение, с головы до ног закованное в броню, вылезло из чащобы. Тускло поблёскивал в сумерках шишак шлема. Грозно позвякивала длинная, изъеденная ржавчиной кольчуга.
На огромном кованом щите поблёскивало чудище с длинным раздвоенным языком.
Воинственно сверкала сталь нетронутого временем меча.
Позвякивая кольчугой и тяжело опираясь на меч, привидение прохромало к лесу.
Миха долго не мог оторвать от него глаз.
Грозно позвякивала длинная, изъеденная ржавчиной кольчуга.
Потом он обернулся и тупо уставился на заросли ежевики. Заросли не шелохнулись. Миха плюнул в сердцах и тут же испуганно огляделся. Всё было тихо. Ничего подозрительного. Монастырь в сгустившихся сумерках, старые деревья, камень… Но теперь Михе казалось, что отовсюду, из-за каждого дерева могут полезть вооружённые до зубов призраки. Лучше всего бежать отсюда, пока не поздно.
Одна-единственная тропинка вела с монастырского подворья в лес, и Михе не оставалось ничего лучшего, как пуститься следом за железным страшилищем.
Когда он вышел на дорогу, там не было ни лошадки, ни телеги. Ползущее далеко по дороге облако пыли говорило о том, что перепуганная насмерть лошадка понеслась во весь опор.
Миха не удивился тому, что лошадка его перепугалась. Он лишь забеспокоился, как бы она не разнесла телегу или сама не свалилась в пропасть. Отбросив хворостину, он погнался за ней.
Там, где кончался лес, Миха остановился, запыхавшись. Внизу в долине раскинулось село. В домах уже светились огоньки.
Долго он не мог отдышаться. Прилёг на сухую и стынущую землю. Ноги не несли его дальше. Усталость смыкала веки. Наконец он всё-таки заставил себя подняться и медленно побрёл к селу.
Дома его ждала новая неожиданность: лошадки и телеги на месте не оказалось, а жена недоуменно рассказала, что часа полтора назад телега вихрем ворвалась во двор и, промчавшись вокруг дома, вылетела на улицу. Взмыленная лошадь хрипела и неслась галопом, а на облучке сидело странное существо в шлеме и позвякивало бубенцами.
Миха не сказал жене ни слова. Вышел из дому, отыскал след своей телеги на просёлочной и пошёл по нему. Видимо, хворост свисал с задника телеги и скрёб по земле, вся дорога казалась чисто выметенной. И Безарашвили ни разу не сбился со следа.
Так дошёл он до дома Мрелашвили и с удивлением увидел, что здесь след обрывается.
Жена Луки Мрелашвили возилась возле тонэ.[14]
Пляшущее над печью пламя освещало весь двор.
— Где твой мальчишка? — спросил Миха.
Недалеко от тонэ, под забором, лежала большая куча хвороста.
— Он пошёл к тебе, — отозвалась женщина, подбрасывая хворосту в печь. — Ты не видел его на дороге?
— Не видел. А где телега с лошадью?
— Ты меня так расспрашиваешь, как будто я тебе денег должна! Если сделал доброе дело и одолжил мальчишке телегу, не надо теперь попрекать…
Миха от возмущения хлопнул себя по бёдрам.
— Я одолжил ему телегу?! Да кто тебе сказал?
— Ну, что ты никому её не подаришь, это всё село знает….
Злой язычок был у матери Лукича!
— Ты лучше скажи мне, где лошадь и телега?
— Не бойся, не съест он твою лошадь! К тебе на двор повёл.
Миха собрался было уходить, но тут заметил висящую на балконе кольчугу и шлем, меч, прислонённый к перилам, и огромный щит, по которому ползло распластанное чудовище с раздвоенным сверкающим языком.
Миха покосился на всё это вооружение и мрачно проворчал:
— Хворост, что уже наломала, можешь сжечь, а остальной не тронь — я заеду за ним и заберу.
И он повернул к калитке под недоуменный взгляд матери Лукича.
В полдень Снайпера позвали из калитки. Он привстал на тахте, отворил окно и крикнул:
— Входите, я дома! Вот он я!..
По балкону протопали три пары ног. И через минуту в комнату ввалилась неразлучная троица: Сандро, Гоги и Вано.
Снайпер уже опять лежал на тахте, заложив руки за голову, и жмурился, как кот на солнышке.
Всё произошло, как он и предполагал: не успели ребята поздороваться, как все трое онемели, разинув рты и выкатив глаза. Долго стояли они, не шелохнувшись, и затаив дыхание.
Наконец Гоги глотнул слюну и робко спросил:
— А это… откуда это? А, Снайпер?
Снайпер молчал. Он почёсывал себя за ухом и наслаждался произведённым впечатлением.