Хотя я вернулась домой около двух часов ночи, мне каким-то образом удалось вытащить себя из постели в семь утра. Хотелось убедиться, что завтрак для отца будет готов к тому времени, как тот проснется. Раньше папа работал по внутренним часам и, как любой фермер, вставал с восходом солнца. Но в последнее время он засыпал и просыпался все позже. И иногда его было трудно разбудить. Я старалась не думать о предупреждении невролога, что это могло происходить из-за того, что диафрагма становилась слабее.
Поскольку в последние дни у отца не было аппетита, я решила испечь его любимые блинчики с черникой. Как раз накануне Сьюзи съездила на рынок и купила для нас свежих овощей и фруктов. И пусть она не говорила об этом, я знала, что Сью хотела избавить меня от унижения во время поездки в город. Теперь, когда я работала днем, а Ансель — ночью, Сьюзи осталась без работы. Но она по-прежнему настаивала на том, чтобы приходить каждый день и помогать нам, как только могла. Отказавшись брать какую-либо плату.
Около восьми в кухню, шаркая, вошел Ансель. Он был одет в боксеры, а на голове птицы свили гнездо из его волос.
— Что творишь?
— Эм, готовлю.
— Не может быть, ты у нас прямо Капитан Очевидность. Я вообще-то хотел уточнить, что ты тут делаешь так рано утром в субботу.
— Поскольку, в отличии от своих ленивых детей, папа не засоня, я решила приготовить завтрак, чтобы он проснулся и поел горячего.
— Спасибо, Боже, за твое провидение, но я уже не могу вернуться в кроватку.
— Еще слезу пусти, — фыркнула я.
— Ну да, ну да.
— Я и для тебя блинчиков напекла.
Выражение его лица мгновенно сменилось на воодушевленное.
— Да ладно?
— Конечно. Я же в курсе, как ты их любишь.
— О-о-о… спасибо, Соф. Это делает раннее утро не таким уж мерзким.
Я рассмеялась.
— Только ты можешь считать восемь утра ранним утром. И не слишком воодушевляйся. Может я и замешала тесто, но тебе придется заняться выпечкой, пока я буду будить папу.
— Рабовладелица, — пробурчал он.
Болезненно потрепав Анселя за щеки, я взяла поднос, заставленный едой, и направилась в папину комнату. Странно, но я не услышала звука работающего телевизора — обычно папа включал его, как только просыпался.
Открыв дверь, я вошла в комнату и обнаружила, что он проснулся и просто смотрит в окно.
— Доброе утро.
— Доброе, — ответил он, не отрывая взгляда от окна.
— Сегодня очень красиво, да? — спросила я, достав специальный столик, который мы купили в медицинском магазине.
— О да. — В его голосе звучала глубокая тоска.
Заправляя салфетку за ворот пижамы, я не могла вспомнить, когда папа в последний раз был на улице. Может быть в тот вечер, когда пошел со мной на заседание школьного совета?
Нарезая блинчики, я задумалась, как много всего пропускал отец в жизни — ощущение поводьев, зажатых между пальцев, запах кожаного седла, скольжение веревки в ладони. Вся его жизнь свелась к четырем стенам его спальни.
Внезапно я поняла, что нужно делать.
— Пап, не хочешь прогуляться после завтрака?
Медленно повернув голову, он посмотрел на меня. В его глазах читался вопрос — как это вообще возможно, учитывая, что он вынужден постоянно дышать кислородом и носить катетер?
— Это можно устроить, — улыбнулась я.
— Конечно. С удовольствием.
Я подняла палец.
— Погоди секунду.
Подойдя к двери, я позвала Анселя, и он прибежал в комнату с лопаткой в руке.
— Что такое?
— Слушай, после того, как мы все позавтракаем, я хочу, чтобы ты помог папе пересесть в инвалидное кресло. Мы пойдем на прогулку.
Ансель удивленно поднял брови.
— Точно?
— Точно, — подтвердила я с улыбкой.
Хотя он выглядел немного неуверенным, брат ответил:
— Ладно. Я только пару блинчиков переверну.
— Не торопись. Папе тоже нужно поесть.
Ансель кивнул и вышел. Я поднесла крошечный кусочек блина к папиным губам. Он потянулся и откусил его, жуя медленно и тщательно.
— Блинчики с черникой. Мои любимые.
— Потому я их и сделала.
— Ты так добра ко мне, Софи, — улыбнулся отец. — Бог не мог благословить меня больше, чем дав такую дочь.
Я поднесла к его рту еще кусочек.
— А как насчет той, которая не ввязалась бы в секс-скандал?
— Мы уже говорили об этом, и тебе хорошо известно, что я думаю по этому поводу.
— Да. Я знаю. Просто не могла тебя не поддразнить.
— Что у тебя с Уильямом?
При звуке его имени вилка в моей руке застыла на полпути.
— Вау, так сразу.
— Софи, серьезно.
— Понятия не имею. Я с ним не говорила. — Папа отвернул голову от блинчика, я внимательно посмотрела на него. — Ты что, хочешь поиграть в «летит самолет», как будто ты маленький?
— Я хочу понять, почему ты так сглупила, порвав с ним.
Вилка выпала у меня из рук и звякнула о стол.
— Откуда ты знаешь, что мы расстались?
Он кивнул подбородком в сторону окна на дальней стене. Именно тогда я поняла, что в комнате было слышно все, что произошло на крыльце.
— Это должно было случиться, — ответила я, снова беря вилку.
— Нет. Не должно.
— Давай не будем говорить об этом, хорошо? Тебе нужно съесть свои блинчики.
— Ты не можешь выбросить свое счастье в мусор и ожидать, что я промолчу.
Я покачала головой.
— Пожалуйста. Давай не будем. Можно просто позавтракать вместе и подумать о том, сколько замечательного ждет тебя снаружи?
— Продолжай отрицать свои чувства, дорогая моя, и когда ты очнешься, то поймешь, что упустила очень много времени и любви. — Я открыла рот, чтобы снова попросить сменить тему, но отец поднял палец, призывая послушать его. — Просто пообещай, что обстоятельно и серьезно подумаешь, прежде чем окончательно порвешь с Уильямом.
— Хорошо, пап. Я так и сделаю.
По правде говоря, у меня не было проблем с тем, чтобы думать о Уильяме. Я все время думала о нем. Даже до того, как поговорила с Оуэном прошлой ночью. Мысли о Уильяме никогда не покидали моей головы.
— Хорошо, — улыбнулся папа. — Теперь можешь дальше кормить меня этими восхитительными блинчиками.
Я вернула ему улыбку.
— Вот это мне больше нравится.
Усадить папу в инвалидное кресло и закрепить так, чтобы спина оставалась ровной, оказалось целым представлением. И еще нужно было соблюдать осторожность с кислородным баллоном и катетером. Папа быстро придумал шутку о том, что не стоило тянуть за катетер, потому что последнее, что ему было нужно — это потерять пенис. Только мой отец мог сохранить подростковое чувство юмора перед лицом болезни.
Как только мы устроили его и вышли за дверь, Ансель покатил инвалидное кресло по неровной дороге вниз к сараю. При каждом толчке я вздрагивала вместе с папой, но он, казалось, не слишком возражал. Вместо этого отец вертел головой из стороны в сторону, будто в отчаянной попытке осмыслить происходящее.
Хотя лошади были на пастбище, Ансель все равно покатил папино кресло к амбару. Я была благодарна за хорошую погоду в последние дни, из-за этого колеса не застревали в грязи. Отцу наверняка хотелось пойти в амбар, чтобы посмотреть на стену с наградами, я догадывалась об этом и оказалась права. В момент, когда тот увидел блеск металла на солнце, его глаза загорелись.
— Полагаю, что успел забыть, сколько соревнований выиграл.
— Ты был лучшим, пап, — с гордостью произнес Ансель.
Отец улыбнулся.
— Конечно был, разве не так? — он рассматривал наградные ремни, а потом папин взгляд наткнулся на фотографии. — Можете подать мне фото Мэгги?
— Конечно. Секунду.
Я подошла и сняла фото мамы, сделанное на соревновании по езде на бочках.
Как только фото оказалось в руках отца, он провел пальцами по изображению под стеклом.
— Она была что-то с чем-то. Женщина-огонь. — Он посмотрел на меня. — Прямо как ты.
— Рада, что унаследовала ее суть, — рассмеялась я.
— Суть у нее была что надо. Она точно знала, как поставить меня на место и заставить подчиниться.
— Может быть ты тоже немножко сабмиссив, — подмигнув, ответила я.
Папа улыбнулся.
— Может и так.
Ансель с отвращением фыркнул.
— Может вы двое прекратите? Вот последнее, что мне интересно узнать, так это о сексуальной жизни отца.
— Давным-давно я был диким жеребцом. Но Мэгги поймала меня и стреножила, словно одного из своих бычков, — задумчиво произнес папа.
— Ну, она была не единственной. Моя мама тоже проделала чертовски хорошую работу, — возразил Ансель.
— Верно. Хорошую. Обе мои жены пробыли рядом недолго, но перед уходом они оставили мне нечто замечательное.
Ансель застонал.
— Отлично. Теперь ты предаешься воспоминаниям. Можем мы уже свалить на пастбище, пока у меня мужественность не отсохла со всей этой вспоминальщецкой ерунды?
Я знала, что эти эмоции затронули и брата, поэтому он справлялся как мог. Ведя себя как маленький придурок.
— Ладно, ладно. Поехали.
Я повернулась, чтобы повесить фото на место, но папа покачал головой.
— Хочу поставить его в моей комнате.
— Ладно. Но ты уверен, что хочешь оставить рамку у себя на коленях? — спросила я.
— Уверен.
Поскольку отец был не из тех мужчин, с которыми можно спорить, я жестом велела Анселю вывезти папу на улицу. Мы подошли к главному забору. Первой, на кого мы наткнулись, оказалась одна из самых старых кобыл — черная американская кватерхорс по кличке Белль.
Ансель подвез папу так близко, насколько это было возможно. Всегда дружелюбная, Белль подошла ближе, чтобы ткнуться головой в папины колени. Он провел руками по ее морде.
— Здравствуй, девочка моя, как ты?
Будто зная, о чем он спросил, Белль заржала в ответ. Погладив ее, как сумел, наполовину отказавшими пальцами, отец посмотрел на меня.
— Почему бы тебе не проехать кружок на Белль?
— Серьезно?
Отец улыбнулся.
— Может она и старушка, но это не значит, что она не сможет хорошенько прокатить тебя разок другой.
Я вернула ему улыбку.
— Ты прав, — и, посмотрев через забор на лошадь, я добавила, — похоже, мы с тобой собираемся немного прокатиться.
Белль, словно предвидела, что я подойду к низкому месту в заборе, потому что уже была там, чтобы встретить меня. Она была последним подарком отца моей матери. Через две недели после маму сбросил пони, и она умерла. Белль была особенной, а после стала первой лошадью, на которой я училась ездить верхом.
— Давай, иди сюда, старушка, — сказала я, выводя ее из загона.
Учитывая возраст, мне не хотелось мучить лошадь, седлая ее или надевая уздечку. Просто понадеялась на то, что она позволит прокатиться без упряжи.
Схватив Белль за гриву, я подтянулась и запрыгнула ей на спину. Усевшись, я еще крепче вцепилась в гриву, другой же рукой обхватила ее за шею и мягко сжала ноги на крупе.
— Поехали.
Белль начала медленно двигаться вдоль линии забора, и я не могла не вспомнить о своей последней прогулке верхом, когда Уильяму понадобился урок верховой езды. Закрыв глаза, я все еще ощущала тепло и твердость его тела, прижатого к моему. И его руки, обнимающие меня так крепко, чтобы он мог дотянуться до поводьев. Мне не хотелось признаваться ни папе, ни самой себе, но я скучала по Уильяму. Я любила его больше всего на свете, именно поэтому боль в груди не проходила.
Открыв глаза, я посмотрела на папу, и сердце наполнилось другой болезненной любовью. Я знала, что он сейчас не меня видит на лошади — он видит мою маму. После всех этих лет, она была единственной, кого он любил всеми фибрами души. И несмотря на то, что жизнь разлучила нас с Уильямом, не могла не задаться вопросом, буду ли и я так любить его всю оставшуюся жизнь.
Проехав еще один круг, я остановилась возле папы с Анселем.
— Ты великолепна, милая, но я слегка устал. Думаю, лучше нам отправиться домой, — сказал отец.
— Хорошо, пойдем. — Я приподнялась, чтобы спешится, но папа покачал головой. — Покатайся еще немного. Ансель отвезет меня.
— Уверены? — Оба кивнули. — Хорошо. Я проеду на ней до конца пастбища и вернусь.
Папа улыбнулся.
— Звучит здорово. Сегодня мы не смогли побеседовать подробно, милая, но будет здорово, если мы сможем повторить этот день.
— С удовольствием. Думаю, Ансель тоже согласится.
— Увидимся дома, — откликнулся брат.
— Пока! Люблю вас! — крикнула я и сжала бока Белль бедрами, посылая ее в галоп.
Стояла великолепная погода. День словно был специально создан для прогулки верхом. Я проехала на Белль три мили, прежде чем повернуть назад, домой. Папа был прав, мне нужно было прокатиться. Это прояснило голову и заставило меня почувствовать себя отдохнувшей больше, чем я могла представить. А поскольку времени теперь появилось больше, мне стоило чаще садиться в седло.
Добравшись до ближайшей к амбару ограды, я спешилась и похлопала Белль по боку.
— Спасибо за поездку, милая. Попозже я принесу тебе немного моркови.
Казалось, лошадь снова поняла мои слова, потому что в ответ с одобрением заржала. Закрыв за собой ворота, я рассмеялась.
Дома я нашла Анселя в кабинете, он смотрел телевизор.
— А где папа? Спит?
— Скорее всего. Когда я оставил его в комнате, он смотрел ТВ.
— Пойду проверю его.
— А что у нас на обед?
— Что?
Ансель закатил глаза.
— Что ты приготовишь?
— А кто сказал, что я буду готовить?
— Ладно, понял. Пицца или китайская кухня?
— Хм-м-м… Думаю, китайская. И, думаю, тебе придется съездить за едой на вынос.
— Ладно. Рискну, и пусть люди в городе тычут в меня пальцами, называя братом той чокнутой телки с хлыстом.
Я засмеялась.
— Они серьезно так говорят?
— Ну, слышал разок, — ответил Ансель.
Я надеялась, что это реально случилось только раз и брат не пытается щадить мои чувства.
— Ладно, хрен с ним. Пойду, посмотрю, может папе что-то надо.
Сделав остановку в прачечной, я взяла корзину для грязного белья и направилась в папину комнату.
— Эй, пап, мы с Анселем хотим заказать китайскую кухню. Как ты думаешь?
Подойдя к комоду, я начала собирать ношенную одежду, а потом оглянулась и заметила, что отец склонил голову на бок и прижал к груди. Должно быть, он заснул, смотря свой фильм. Я подумала, что тот, вероятно, устал после прогулки, и не хотела его будить, но подошла и похлопала по ноге.
— Пап, я знаю, что ты хочешь спать, но нужно покушать. Что тебе взять в «Му Лан»?
Он не ответил, потому я потрясла его за ногу и переспросила:
— Папа?
Не дождавшись ответа, я впала в панику и забыла, как дышать. Обогнув кровать с другой стороны, я схватила папу за плечи и аккуратно потрясла.
— Папа, проснись!
Прижав ухо к его груди, я хотела послушать биение его сердца. Но не услышав ни звука, схватила папину руку и уже попыталась нащупать пульс.
— О, нет-нет-нет! — вырвалось из меня. Я снова схватила его за плечи. — Папа, очнись, пожалуйста.
Я знала, что этот день когда-нибудь настанет. Доктор и медсестры рассказывали, на что обращать внимание. Но до этого самого момента я не верила, что это произойдет.
С моих губ сорвался крик, полный мучения. Я уткнулась лицом в грудь отца и зарыдала.
В дверном проеме появился Ансель.
— Софи, что такое?
Я не смогла ответить. Все, что я могла — это укачивать хрупкое тело папы в своих руках.
— О Боже, нет-нет, — забормотал брат. Я слышала, как он достал телефон и набрал номер. — Нужна скорая. 225 Брэйрвуд Лейн. Мой папа без сознания и не реагирует.
Я подняла голову и встретилась с полным паники взглядом Анселя.
— Не надо скорой. Папа умер.
— Ему просто надо дать кислород или разряд тока, чтобы запустить сердце.
— Нет, малыш. Он умер.
Лицо Анселя исказилось агонией. Телефон выскользнул из его пальцев и со стуком упал на пол. Я слышала голос оператора, пытающийся узнать, что же у нас случилось.
Глаза брата наполнились слезами, а грудь начала хаотично вздыматься. Он направился к кровати, делая медленные, осторожные шаги, как делал, когда был ребенком, только начавшим ходить.
Дойдя до кровати, он опустился на пол рядом со мной. Я притянула брата ближе и обняла свободной рукой. Его широкие плечи опустились, и Ансель заплакал. Мы оставались в этой позе, безудержно рыдая, пока в дверь не ворвались парамедики.