— Да. Согласно правилам, оставайтесь в наручниках, пока мы доставляем вас в участок и оформляем.
Ее брови приподнимаются, и она поворачивается еще раз, чтобы он мог дотянуться до наручников. — Если подумать, у меня болят запястья. Лучше сними их.
Он самодовольно ухмыляется, наконец-то одержав над ней верх. Как только он снимает их, он засовывает обратно в кобуру. Подходит другой офицер и вручает каждому из нас наши вещи.
— О, Мали написала мне, — восклицает она, затем выпрямляется. — Эй, чувак-полицейский. Вы одиноки? Потому что моя подруга Мали была бы для тебя идеальной.
— Не обращай на нее внимания. Мы уходим. — Я обнимаю ее и веду к своему грузовику. — Ты с ума сошла? Мали убила бы тебя.
Она легкомысленно улыбается. — Я знаю, но представь, как забавно было бы это наблюдать.
Хриплый смех срывается с моих губ, когда я качаю головой. — Это все забавы и игры, пока Мали не арестуют.
Мы оба забираемся в грузовик, и я вставляю ключ в зажигание. Когда машина с ревом оживает — явно с выхлопом, который громче разрешенного, — я смотрю в зеркало заднего вида, чтобы увидеть реакцию офицеров. Они обмениваются взглядами, но когда один из них делает шаг к моему грузовику, Сука-коп останавливает его.
Хорошая работа, Шоушенк.
Я включаю двигатель и трогаюсь с места, оглядываясь на Лейкин, как раз, когда мы сворачиваем на дорогу.
— Итак, насчет этого трах-листа…
Высаживать ее у дома — рискованно. Кэм просто решит куда-нибудь уехать, и в зависимости от того, куда он повернет, он увидит нас вместе. Но у Мали были планы на вечер, и если бы машина Лейкин стояла у ее дома, у родителей Мали возникли бы вопросы.
Вопросы, на которые мы действительно не знаем, как ответить.
Итак, лучшее, что можно было сделать, это отправить Лейкин домой, чтобы она могла оставить там свою машину. Мали заехал за ней и высадил ее у серф-магазина как раз в тот момент, когда я выходил с работы.
Хорошо, что она знает о нас, потому что без нее все было бы намного сложнее.
Я останавливаюсь за пару домов, зная, что остаток пути ей лучше пройти пешком. И ее родители, и ее брат узнали бы звук моего грузовика, если бы я свернул на их подъездную дорожку. И снова — вопросы, на которые у нас нет ответов.
— Сегодня было весело, — говорит она. — Ты знаешь, кроме ареста.
Я пытаюсь выглядеть раздраженным, но у меня это с треском проваливается. — Да, Рочестер. Ты такая крутая.
Самодовольная ухмылка на ее лице и то, как она наклоняется, чтобы поцеловать меня на прощание, не должны оказывать на меня такого эффекта, как это оказывает. Это не должно заставлять мое сердце подпрыгивать, желая прорваться сквозь мою грудную клетку и броситься к ее ногам. У меня не должно болеть в животе от осознания того, что я не увижу ее до завтрашней вечеринки, и даже тогда мы должны действовать осторожно.
И все же, мы здесь.
— Напиши мне, когда вернешься домой, — говорит она мне, и это не обсуждается.
Дело в том, что мне не нужно, чтобы мне говорили. Я бы сделал это в любом случае; я ничего не могу с собой поделать. Не тогда, когда дело касается ее.
— Я напишу, я обещаю.
Она открывает дверь, но оборачивается, чтобы поцеловать меня еще раз. Я обхватываю рукой ее затылок, чтобы удержать ее там еще немного. Это мягко. Медленно. Воплощение поцелуя, которым обменивается пара перед тем, как один из них уйдет на некоторое время, хотя никто из нас никуда не собирается. И когда она отстраняется, я чувствую это всем своим телом.
— Спокойной ночи, Эйч, — говорит она, выбираясь из грузовика.
— Спокойной ночи, детка.
Но последняя часть выходит тихо, мой голос срывается, чтобы не выдать себя, потому что ничего не изменилось. Это — подкрадывание и украденные поцелуи, когда никто не видит, — это все, что когда-либо может быть.
Я знаю это лучше, чем что-либо еще.
Просто… впервые я начинаю понимать, что не выберусь из этого невредимым.
19
Задний двор весь украшен, и я полагаю, что массивные шары в форме единицы и девятки, привязанные к почтовому ящику, не были идеей Лейкин. Обычно я прихожу потусоваться с Кэмом, пока они занимаются подготовкой. А под «они» я подразумеваю Мали. В прошлом году Лейкин лежала на гамаке, который они натянули между двумя деревьями, и пила вино прямо из коробки.
Жаль, что я не шучу.
Их взгляды могут быть одинаковыми, но их характеры не могут быть более разными. Лейкин предпочитает пригласить в гости несколько человек, разжечь костер и провести ночь, рассказывая шутки за чужой счет, потому что «Это мой день рождения, а в день рождения меня нельзя оскорблять!».
Мали, однако, любит устраивать шоу из всего. Так что весь декор, трехъярусный торт, который они каждый год заказывают, и диадемы на головах — да, все это Мали. Такое ощущение, что каждый год для них такой же грандиозный праздник, как и «Сладкие шестнадцать».
И каждый год Лейкин просто хочет напиться и повеселиться.
Я выпрыгиваю из грузовика и направляюсь к заднему двору за Кэмом. Может, я и сильный, но не настолько, чтобы тащить целый бочонок через весь двор. Он стоит у костра, раскладывая дрова для сегодняшнего вечера.
— Йоу! — приветствую я.
Он оглядывается на меня и кивает, но я привлекаю не только его внимание. Глаза Лейкин встречаются с моими, и она улыбается. Мали шлепает ее по руке, чтобы она сосредоточилась, и смотрит на меня, чтобы я отвлекся.
Упс.
— Бочонок? — спрашивает Кэм, подходя.
— Да, — отвечаю я. — Брэндона там не было, а другой парень мог бы сказать, что мое удостоверение поддельное. Он почти не отдал его мне.
Он покачал головой. — Казалось бы, он должен уже знать, что ему нужно быть на смене. Мы делаем это каждый год.
— И каждый год ты его не приглашаешь.
Замерев на секунду, он хмыкает. — Ладно, справедливое замечание. Но я не контролирую список гостей. Вон там сержант-инструктор Хьюз.
Я усмехаюсь. — Она уже один раз на меня посмотрела. Может быть, это будет год, когда она меня убьет
— Если ты еще раз сунешь палец в торт, я могу почти гарантировать это.
Мы вытаскиваем бочонок из багажника моего грузовика и выносим его на задний двор. Там есть стол, уставленный красными стаканчиками, и каждый год бочонок ставится рядом с ними, но Кэму нужно быть умником.