А «мадамы», «сиятельства» и все «другие обломки империи» и не ждут, чтобы их очень-то уговаривали, — припустили с места в карьер да задали такого стрекача, что только пятки засверкали в прибрежных кустах. Генералишка и тот прыти набрался, «мадамов» вместе с их собачонками обогнал, трусцой в лес подался и на ходу знай приговаривает:
— Поже, поже, шпаши мою душу! Только хворост трещал под тем «обломком
царской империи».
А «шупоштаты» поднялись на пароход и стали приводить судно в порядок. Шутя окрестил пароход Семка-матрос броненосцем партизанским. И всем пришлось по душе то название. А поскольку Миколка, можно сказать, сыграл далеко не последнюю роль в захвате парохода, многие называли трофейное судно еще и Миколкиным броненосцем.
Так появился на реке Днепр партизанский броненосец.
Два дня и две ночи кряду помещики во всей округе удивлялись: не заглядывали в их поместья лесные партизаны, не тревожили. Не до того было в те дни людям Семки-матроса. Ремонтировали они пароход. И не просто ремонтировали, а превращали его в настоящее боевое судно. Отвели в укромную заводь, чтобы никто не увидел с Днепра, принялись красить, топливом загружать, вдоль бортов мешки с песком укладывать. Понятно, за теми мешками никакая пуля тебя не достанет. Разместили пулеметы, боевые посты устроили.
А дед Астап все вокруг пушки скорострельной топтался. И не просто любопытства ради, а с толком: постигал премудрости механизма, учился поражать цель без промаха.
Самая ж главная забота была с амуницией. Миколкин план требовал, чтобы партизаны на пароходе были одеты в немецкую форму. Иначе и затевать ничего не надо! И хотя деду Астапу не очень нравился «этот спектакль», как он выражался, но пришлось переодеваться в немца и ему. Ничего не попишешь: дело есть дело. Мундир для деда отыскали не сразу. По росту подойдет — деду знаки различия не нравятся; другой дадут — фасон не по вкусу. Натянет дед Астап на себя мундир, в зеркало глянет и состроит такую физиономию, что жаль старика. В конце концов плюнул дед, согласился и каску напялить. А тут — белая борода торчит! Ну какой же это кайзеровский солдат с бородой, как у того Льва Толстого! Попробовал дед ее за воротник спрятать, глянул в зеркало — огорчился и только сплюнул.
Партизаны смеются, а это еще пуще злит деда. Вдобавок кто-то с советом полез:
— Взял бы ты, дед, головешку да подсмалил бы немножко бороду, — глядишь, молодец молодцом стал бы!
Взъелся дед Астап не на шутку и накинулся на непрошеного советчика:
— Хоть и молод ты годами, а вот разумом большой дурак! Борода, она войне не помеха… Солдатам, может, и ни к чему, так зато генерал всегда при бороде! Хочу быть генералом!
— Давай, дед, становись партизанским генералом!..
Кто ж переспорит деда Астапа! Вот и расхаживает он по капитанскому мостику, бороду оглаживает, каску со лба на затылок сдвигает. Для пущей важности и чтобы впрямь смахивал дед на генерала, нацепили ему на грудь две немецкие медали.
Увидел это Миколка, смех едва сдержал — вспомнил дедовы «побрякушки» за турецкую войну и хотел даже пошутить над ним: «Дались тебе, дед, эти медали!» Да только ведь все это делалось, чтоб лучше удалась боевая операция, какие тут могут быть шутки.
К тому же, превратившись в «генерала», дед Астап вел совсем не генеральский образ жизни. Поскольку был он знатоком разной техники, пришлось ему не с одной лишь пушкой повозиться, а еще и лазить вместе с Семкой-матросом в машинное отделение, чтоб осмотреть топку, ходовые механизмы.
И настал день, когда партизанский броненосец выбрался на стрежень и поплыл меж невысоких берегов. Никому и в голову не приходило, что под видом немецкой команды ведут по реке пароход партизаны. На мачте развевался немецкий флаг, на котором распластал свои крылья вильгельмовский орел. У команды — немецкие карабины, на корме и на носу — немецкие пулеметы, близ капитанского мостика — немецкая скорострельная пушка. И расхаживает возле пушки важный дед-генерал.
Вел пароход моложавый офицер, в котором окрестные крестьяне узнали бы Семку-матроса, если б не мундир немецкий. Помощником у этого капитана был проворный парнишка-юнга в щеголеватом мундирчике, аккуратно подогнанном на Миколкин рост лучшими партизанскими портными. Когда капитан спускался с мостика, над палубами разносился строгий звонкий голос:
— Лево руля! Эй, рулевой, не зевать!
Отдаст команду Миколка, и пароход плавно поворачивает нос, держа указанный помощником капитана курс. Да еще как послушно ведет себя корабль! Волны так и вздымаются за кормой, так и расходятся надвое к далеким берегам, плещут на песчаные отмели, в прибрежные камыши.
И гудит пароход, налегая грудью на глубокие воды. И не смолкают на палубах песни. Команда немецкая, а песни привычные, знакомые Днепру, наши. Чаще всего «Дубинушку» выводил стройный хор. Правда, едва покажется впереди пристань или деревенька, песня оборвется. Ни звука на пароходе. Оберегали партизаны свой боевой секрет.
Набирал пароход скорость. Нужно было как можно скорее попасть в город. Знал Семка-матрос, что беда обрушилась на большевистское подполье. Пришла весть: попал Миколкин отец в лапы немецких карателей. Да не один, а вместе с товарищами. Какой-то изменник предал их немцам. Подозрение пало на одного эсера, работавшего в депо техником.
Большевиков ждала суровая расправа… Потому и торопил Семка-матрос свою команду.
Потому и был так стремителен бег парохода по Днепру.
Немецкий полковник потирал руки от удовольствия. Он только что вернулся из тюрьмы, где допрашивал арестованных большевиков. И хотя ничего путного от них ему добиться не удалось, но все-таки неуловимые эти люди попались к нему. О, каких опасных преступников выловил полковник! Это они сеяли смуту в тылу немецких войск, они нарушали работу железнодорожного транспорта, они сбивали с толку рядовых немецких солдат из крестьян и рабочих. Теперь полковник мог со спокойной совестью отрапортовать командиру дивизии, а то и самому командующему армией, что отныне будет отправлять через эту станцию куда больше хлеба, мяса и масла в Германию.
Да и сама победа над большевистской Россией стала казаться полковнику совсем близкой. Какой удобной колонией будет эта огромная территория для императорской Германии! Одного сырья — хоть завались: вот когда заработают полным ходом заводы и фабрики его отца, известного банкира Шлепкинбаха…
А церемониться с большевиками нечего. Придется расстрелять этих бунтовщиков, которые выступают против Германии, против великого кайзера! И правильно он поступил, отправив наиболее подозрительных в арестантский вагон: на станции надежная охрана. Ему же самому, полковнику Шлепкинбаху, остается только ждать достойной награды. Наверняка у него на груди появится новый крест — за твердую руку, за безошибочные приказы…
И полковник стал парить в самых розовых мечтах о недалеком своем будущем. А чтобы насладиться мечтами и отдохнуть в такой славный, солнечный денек от разных приказов, от допросов, от рапортов, вышел он к Днепру, поднялся на пристань, присел на скамейку и закурил. Насвистывал что-то потихоньку и поглядывал на речное раздолье, на дальние берега, на белоснежные облака, проплывавшие в голубом небе, на стаи белых голубей, которые кружились над пристанью. Залюбовался полковник и пароходом, что попыхивал сизым дымком, поднимаясь с низовьев Днепра.
Неподалеку от берега купались немецкие солдаты. В городском саду, раскинувшемся вдоль днепровской кручи, прогуливались с барышнями немецкие штабные офицеры. По мостовой громыхали сапогами, маршируя к своей батарее, артиллеристы.
Полковник сквозь легкую дремоту наблюдал за тем, как пристал пароход, как с него стали спускаться немецкие солдаты.
«Не иначе, как пополнение нашему гарнизону! В самый раз прибыло! — весело подумал полковник Шлепкинбах. — Теперь-то уж мы скрутим этих русских в бараний рог. Обязательно скрутим…»
И так ему было хорошо думать свои думы, что слова: «С нами бог!»— полковник промолвил вслух. Те самые слова, что носит на блестящей пряжке с кайзеровской короной каждый немецкий солдат.
И только это промолвил он: «С нами бог!»— как над самым его ухом негромко раздалось:
— А мы за вами, ваше благородие!
Оглянулся полковник и глазам своим не верит. Уж не померещилось ли ему?! Стоит перед ним человек: форма как форма, кресты и медали на месте, — но борода! Борода-то совсем не по форме, совсем не к месту! Скошена набок, несет от нее чесноком и квашеной капустой…
По секрету говоря, дед Астап и в самом деле только-только подкрепился: щей вдосталь нахлебался и отведал еще какого-то крепко начесноченного блюда. Так что запахи были самые натуральные. Да разве сообразить это полковнику! Потому-то и уставился он на деда Астапа как баран на новые ворота.
А времени у деда Астапа в обрез, не до шуток ему. Приставил он свой пистолет-«орудию» к полковничьему лбу и тихо, но решительно говорит:
— Так что, ваше благородие, прошу к нам на пароходик! Очень даже прошу!
Попробуй откажись от такого приглашения! И поднялся немецкий полковник в сопровождении деда-генерала на палубу. А вслед за ним, без лишнего шума, доставили туда и офицеров. Да не одних, а вместе с их барышнями, — чтобы не поднимать переполох в городе. Взяли и артиллеристов. Сняли батарею и перекатили на пароход. А дед Астап с Миколкой сколотили артиллерийскую прислугу и развернули орудия прямо на немецкий штаб.
Блестели на палубе и мокрые спины солдат-купальщиков, которых выудил из Днепра Миколка. Произошло это очень даже просто: собрал Миколка разложенную на берегу амуницию немецких солдат и отнес на борт партизанского броненосца. Увидели это солдаты, подумали, что воришка, выскочили из воды да вдогонку за пареньком в мундирчике. А тот уже на пароходе. Бегут купальщики на пароход, и только на палубу ступят — на них уже карабины наведены и раздаются приветливые голоса:
— Пожалуйте, пожалуйте! Чувствуйте себя как дома!
Полным-полно набилось гостей в кают-компании и на палубе.
Так без единого выстрела захватил отряд Семки-матроса много пленных с оружием, несколько пулеметов и целую артиллерийскую батарею.
И вдруг началась стрельба. Это часовой возле тюремных ворот поднял тревогу. И забегали вооруженные немцы вокруг штаба и тюрьмы. Показался на улице и кавалерийский отряд. Да поздно, последний пленный поднялся на палубу и проследовал в кают-компанию.
Бросились немецкие кавалеристы к пристани, где пришвартован был пароход, а навстречу им раздались дружные залпы. Рассыпался отряд, стал отступать. Завязалась упорная перестрелка. Как пальнули дед Астап и Миколка из всех пяти орудий, стекла в домах посыпались, а немецкий штаб окутало облаком дыма.
И все-таки надо было сниматься с причала и отваливать от пристани. В городе было много немецких воинских частей: силы неравные. Но партизан выручила неслыханная дерзость их внезапного налета. Немцы растерялись окончательно и никак не могли собраться с духом. Ведь партизаны захватили в плен добрую половину офицеров штаба. Так вот и проучили они немецких вояк. Своих людей из тюрьмы освободили, запас оружия пополнили, собственной артиллерией обзавелись да еще украли среди бела дня немецкого полковника.
Ну разве не прав был дед Астап, когда говорил, что Миколкин план почище наполеоновских будет!
Да только неполной была радость от этой небывалой победы. Не оказалось среди освобожденных из тюрьмы Миколкиного отца и еще троих большевиков. Стало известно, что утром перевели их на станцию и посадили в арестантский вагон, чтобы везти в губернский город и там судить военно-полевым судом.
Поручив деду Астапу командовать отрядом и всем пароходом, Семка-матрос, Миколка и еще десяток храбрецов спустили на воду лодку и неподалеку от города высадились на берег. Дождались ночи и направились на станцию. Надо было связаться с железнодорожниками и сообща вызволить узников.