Гришка-Лисапед пробует на ходу затянуть песню «Мы л-рождены, чтоб сказку…», но на него шикают и больно толкают в спину, и он умолкает.
— Осмотреть парашют! — приказывает за сараем Янка.
Команда приступает к осмотру зонтика, предназначенного теперь служить, как говорят о парашютах словари, «прибором для замедления скорости падения тел с большой высоты». Ожидаемого клича радости не раздается: бабушкин зонтик хотя и не мал, но уж слишком старенький и до того изъеден молью, что если взглянуть сквозь него на солнце — сплошное сито. Да и разных излишеств — хоть отбавляй! По краям идет кружевная оторочка, рукоятка из слоновой кости в насечке наподобие рыбьей чешуи и посредине выведен какой-то вензель. Спицы расшатались, выпирают, как ребра.
— А выдержит он напор воздуха? — сомневается конопатый Женька, недоверчиво поглядывая на Янку.
— А мы веревки привяжем вот тут и вот тут, будут настоящие стропы, как у взаправдашнего парашюта, — тотчас находится Янка.
Прошло, должно быть, с час, пока ребята приводили в надлежащий порядок свой парашют: штопали самые крупные дыры, подклеивали кое-где клеем, прикрепляли стропы.
— Пожалуй, можно и начинать. Кому первым прыгать?
— Погодите, погодите! Надо ведь сперва медицинский осмотр провести. А вдруг кто слаб здоровьем, а вдруг сердце у кого пошаливает?
Врачебные обязанности взял на себя Янка. Был он мастак на все руки! Внимательно прощупал пульс у каждого парашютиста, приложился ухом к груди и выслушал сердце, прикинул на глазок вес каждого воздухоплавателя. Кажется, все было в полном порядке. Только один из кандидатов не выдержал врачебного осмотра — Гришка-Лисапед. Его Янка отстранил от полета. Причина — ростом не вышел. Зато ему вменялось не менее ответственное дело и даже, по словам Янки, почетное:
— Будешь подавать команды! Понадобится, осмотришь парашют и подклеишь. Если будут неисправности, разрешения на прыжки не давать!
На том и порешили. Настала пора штурмовать небо.
Ну, кому же, как не Янке, первому броситься с крыши в воздушную стихию! И вот Янка уже вскарабкался на сараишко, натягивает веревки-стропы, поднимает над головой бабушкин зонтик. Неуклюжий, непослушный, зонтик так и норовит вырваться из Янкиных рук. А Янка важно посапывает носом, локтем незаметно пот с лица утирает, — и вот уж стоит под облаками, на самом краю крыши. Взглянул на лопухи и на малинник, усмехнулся растерянно и принял бравый вид. Что ни говори, а побольше трех метров предстоит лететь по воздуху, доверив свою жизнь старенькому бабушкиному зонтику. Всякое может случиться, — чего доброго, и подведет Янку этот прибор для замедления скорости падения тел с высоты… Тут ведь не какое-нибудь тело, сам Янка!
Да только к лицу ли храброму воздухоплавателю сомнения и колебания! Янка, Янка! На тебя смотрит сейчас весь наш двор… Высоко поднимает Янка зажатый в потных кулаках зонтик. Ручка скользкая, как теплая сосулька. Он делает шаг к самому краешку крыши, подгибает немного колени, прижмуривает глаза, готовый вот сию секундочку оттолкнуться…
И тут произошла совершенно непредвиденная авария. Отстраненный от прыжков Гришка-Лисапед вдруг вспомнил о своих почетных обязанностях.
— Стой! Стой! Не было еще команды! — заорал он таким пронзительным голосом, что заставил вздрогнуть от неожиданности всю парашютную команду. Даже стоявший далеко за забором на улице постовой милиционер выхватил свисток, чтобы поднять тревогу. Но крик не повторился, и милиционер, продув свисток, положил его на место.
Зато для Янки Гришкин крик обернулся, прямо скажем, трагедией. То ли с перепугу, то ли просто нечаянно он соскользнул с доски, поросшей зеленоватым мхом, и в тот же миг все наши парашютисты увидели, как Янка стремглав полетел с крыши и, зацепившись за ржавый гвоздь штанами, повис над землей. Он до боли сжимал ручку зонта, который тоже почему-то зацепился за крышу и не проявил ни малейшего намерения продолжать спуск вместе с нашим парашютистом.
Вся команда вскрикнула, пораженная и испуганная, а Гришка-Лисапед помчался к дому, часто семеня ногами, словно крутил колеса велосипеда со сверкающими спицами.
И не успела команда прийти в себя, как послышались пугающие звуки. Сомнений не было: сдавали Янкины штаны. Они расползались, подозрительно потрескивая по всем швам. Это добавило отважным воздухоплавателям еще больше страха.
— Штаны! Янка, спасай штаны! — закричали они, понимая, что ничем помочь храбрейшему из храбрых уже не смогут.
Да где уж тут было спасать штаны: и минуты, должно быть, не пролетело, как половина штанов осталась болтаться на гвозде, а Янка низринулся дальше вниз, совершая самый что ни на есть свободный прыжок.
Зажмурились, прикрыли глаза дрожащими ладонями ребята из парашютной команды. И сразу же собрали все мужество и посмотрели снова на белый свет. Увидели нечто невообразимое. Храбрейший из храбрых, едва достигнув земли, вдруг подпрыгнул снова кверху, да так высоко, что казалось, он вот-вот очутится опять на крыше. Но это лишь казалось. Янка просто-напросто выскочил из крапивы. В правой руке у него желтела рукоятка от зонтика, который еще пританцовывал на крыше, а левой отважный парашютист держался за то место, где, согласно всем правилам и обычаям, надлежало быть штанам.
— Ну, как? Жив? — кинулись к нему остальные воздухоплаватели, тревожась за участь первого из их среды человека, который изведал все прелести свободного падения.
— Жжет, ох и жжет же, хоть в холодную воду садись, — чистосердечно признался воздухоплаватель, приземлившийся в не совсем заданном районе.
— Что жжет-то? — недоумевал Женька из 17-й квартиры.
— «Что, что»! Не видите, что ли? Крапивища кругом…
Неловко было смотреть на Янку, когда жалостливо морщилось у него лицо и на глаза накатились слезы, когда рука его непроизвольно почесывала места, обожженные жигучкой-крапивой.
— Нечего и говорить, хорошая затея — без штанов в крапиву сигать! — пытался шутить Янка, но шутки у него не получалось.
Так неудачно завершилась первая попытка нашего Янки побывать с парашютом в воздушной стихии. Да и сам парашют — прибор для замедления скорости падения тела в воздухе — имел жалкий вид. В молчаливом смущении достали ребята с крыши то, что осталось от бабушкиного зонтика, и клочья Янкиных штанов. Потом залезли в кусты смородины и почти весь день штопали, клеили, латали, стараясь замаскировать хоть как-то следы аварии на зонтике и в Янкиной одежке.
Да разве все замаскируешь!
Гришка-Лисапед по своей несознательности наделал такого тарарама на дворе, так суетился и болтал, что… Ужасен был его рассказ о том, как сиганул Янка «из-под самых облаков на землю» и остались от него после этого только штаны, да и те рваные. И весь наш двор кинулся на поиски отважных парашютистов, зовя их, уговаривая и даже грозя. В конце концов ребята покинули укрытие в смородиновых кустах и предстали предо всеми живыми и целехонькими, если не считать волдырей от крапивы. Но дело-то не в том: опростоволосились они, конфуз на весь мир! Нелепая история вышла и с парашютной вышкой, и с покорением воздушной стихии…
Теперь вы знаете, с чего начинал свою летную карьеру Янка с нашего двора. Досталось ему, конечно, прежде всего от бабушки, но и отец не остался в долгу.
— Ты слыхал, как надо прыгать, сынок. Но знать нужно и как приземляться. Ну кто ж, скажи, пожалуйста, на крапиву-то прыгает? Да еще не в полной форме…
Что ответишь на такое отцу? Ничего. Прав папа, как всегда: наперед думай, как приземляться будешь!
Зато с бабушкой Ариной Янка немного попререкался. Та все охала да ахала и смахивала слезинки:
— Такой редкостный зонтик — и на тебе. Еще при царе Александре куплен! Материал добротный, не то что нынче. И ручка — из слоновой кости. И кружевная оторочка…
Не сдержался Янка и угрюмо проговорил:
— Какой там материал — сплошное сито. И вообще, разве при царях бывало что-нибудь хорошее! Совсем несознательная вы у нас, бабушка. Ишь, про царя — да со слезами…
Само собой, бабушке Арине нечего было сказать в ответ на такие слова. И ничего она не сказала, только горестно вздохнула: дескать, может быть, ей штаны Янкины дороже всякого царя… Всхлипнув напоследок, добавила насчет зонтика. Дорог он не потому, что при царе был куплен, а потому, что напоминает ей молодые годы, а кто же недруг своей молодости, кто не бережет память о ней…
— Вот проживешь с мое, Янка, тогда узнаешь…
Янка понял, что переборщил малость, и пошел с бабкой на примирение. Да и то сказать, не такая уж она сердитая, как порою может показаться. Бормочет, бормочет всегда под нос себе, будто злая-презлая, отчитывает Янку, потом вдруг положит ему на тарелку самые румяные оладьи и польет сметаной, потом две столовых ложки вишневого варенья наберет на розетку. Ну, а простудится Янка, кто днями и ночами просиживает возле кровати, одеяло под бока подтыкает! Все она, бабушка Арина. Маму Янка не помнит совсем, померла она давно. Вот и живет он с бабушкой и папой. Дома-то все время, бабушка. Что с того, если она нет-нет да и поворчит на него и даже всплакнет?..
История с тем злополучным парашютным прыжком кончилась общим добрым миром. Не верите? А даром, что ли, в тот же вечер вишневое варенье переливалось через край розетки и Янка облизывал столовую ложку!
— Ешь, лакомка, да береги одежку! Разве легко мне, посуди сам, с моими старыми глазами иголкой орудовать.
И долго-долго царил бы мир в их квартире и во всем доме, если бы не этот бабушкин любимец, кот Васька. Надо же было ему попасть в руки авиаторов! Мало, что ли, по чердакам лазить, воробьев гонять да мышей ловить, — так нет! — потянуло и кота в воздушную стихию. Правда, если говорить начистоту, сам кот нисколечко не виноват в своих полетах: это Янкиных рук дело, Янкина затея.
А произошло все вот как.
После вынужденного приземления Янки в крапиву наши парашютисты не на шутку задумались: где ж это видано, где ж слыхано, чтобы отважные воздухоплаватели прыгали из-под облаков на каких-то бабкиных зонтиках и по вине тех зонтиков терпели аварии! Зонтик он всегда зонтиком и остается, одна у него служба — в дождливую погоду людей укрывать! Нет, надо что-то предпринять, нельзя отступать, иначе нечего и мечтать о штурме мировых авиационных рекордов и о полетах в космическое пространство. Но ведь в таком важном деле без прочных знаний не обойтись, — следовательно, нужно изучить теорию.
И вся наша компания взялась за теорию. Да так дружно, с таким увлечением, что иногда на нашем дворе поднимался шум и гам. И тогда прохожие на улице спрашивали постового милиционера:
— Скажите, пожалуйста, уж не открыли ли в этом доме больницу для умалишенных?
Милиционер, козырнув, спокойно отвечал:
— На территории вверенного мне квартала никаких сумасшедших не обнаружено. Если и замечается нарушение тишины, то в этом виноваты не умалишенные, а теория парашютного дела. А теория вообще, как и парашютизм, заслуживает всяческого одобрения.