— Красивое платье, — комплимент звучит скользко.
— Спасибо, — выдыхаю и делаю глоток спиртного.
Вкусный мохито с кубиками льда одаривает свежестью и расслабляет.
— Ну что, Канарейкина, завтра твой первый большой концерт, — потирает руки и глаза прищуривает, осматривая мои длинные ноги в разрезе платья.
Я молчу.
Просто не знаю, что ответить, чтобы не язвить. Хочу поправить Савицкого, что я не Канарейка, а Волкова. Напомнить, что я замужняя женщина с маленьким ребёнком.
— Ты, должно быть, благодарна мне? — мужской голос понижается, становится интимнее.
А в мою голову закрадывается воспоминание о том, что говорила мне Лора Шорох: я должна быть благодарна, и когда продюсер запросит цену за моё продвижение, обязана ответить на его ласку.
Уголки моих губ нервно вздрагивают.
— Да, Александр Владимирович, благодарна. Спасибо вам! — поворачиваю корпус, чтобы не смотреть ему в глаза.
Молюсь, чтобы он ушёл на поиски своей Виолы-Виолетты и продолжил заигрывать с ней.
Но Савицкий лапает меня взглядом. Сквозь шумные голоса и музыку слышу, как дышит тяжело. Стул со скрипом пододвигает ближе и касается коленом моего бедра.
Вздрагиваю всем телом.
— Расслабься, Вероника, — выдаёт возбуждённо.
А после сильная мужская ладонь оказывается на моей спине и стремительно съезжает ниже, к самому копчику.
Становится душно, и я уже жалею, что вышла из номера.
— Александр Владимирович, вам не стоит так трогать меня.
— Не нравится? — удивлённо.
— Я замужем, — всё же решаюсь напомнить об этом факте.
— Твой муж за шестьсот пятьдесят километров отсюда. Он не узнает, что я тебя потрогал! — Савицкий усмехается, сжимая моё платье своими пальцами. — Если, конечно, ты ему не расскажешь, — выдыхает строго. — А ты ведь не расскажешь, верно?
— Степан приставил ко мне охранника. Если он увидит, как вы меня трогаете, то беды не миновать.
— Охранник… точно… — продюсер кривится, но руку убирать не спешит.
— А знаете, Александр Владимирович, в номере нас никто не увидит, — перевожу на него лукавый взгляд. — Вы идите, а я удостоверюсь, что мой охранник за мной не следит, и присоединюсь к вам!
В пьяном взгляде загорается неудержимый огонь.
— Так бы сразу, Канарейкина, — встаёт, пошатнувшись.
Наклоняется ко мне и целует в висок, оставив мокрый след.
— Жду тебя, милая! — напоследок лапает мою ногу и шатающейся походкой выходит из бара.
С облегчением закрываю глаза и улыбаюсь. Пронесло… остаётся надеяться, что Савицкий зайдёт в свой номер и сразу же уснёт.
— Извините, — Виола — Виолетта усаживается на освободившийся рядом со мной стул. — А вы к Александру Владимировичу пойдёте?
Меня перекашивает от её вопроса.
— Нет, — осматриваю её наивное лицо с накачанными губами, прохожусь взглядом по похожему на моё платью и пожимаю плечами. — Если хочешь, можешь пойти к нему. Номер сто пятьдесят второй.
…
_Степан_
У входа в бар не протолкнуться, но мне всё же удаётся заглянуть.
Сердце перестаёт стучать, когда вижу жену в объятиях старого мудака Савицкого. Нагло трогает её спину, скользит ладонью ниже, сжимает лёгкую ткань платья. А она улыбается.
Улыбается, мать её!
Вместо того, чтобы пресечь его телодвижения, сидит и бесцеремонно глазки ему строит.
— Степан Ефимович, пойдёмте в номер, — одёргивает меня Андрей.
Заметил, как я закипаю от бешенства.
Глаза наливаются кровью, и я ничего почти не вижу. Красная пелена застилает взгляд.
Часто моргаю. Вероника наклоняется к своему продюсеру, что-то шепчет ему. Наверняка какую-нибудь пошлость. Выражение лица у старого урода уж больно довольное.
Он встаёт, поцеловав её в голову. И я теряю контроль.
Срываюсь с места, но Андрей успевает перехватить.
— Степан Ефимович, не нужно. Сделаете только хуже. Вероника не простит вас, если у неё завтра концерт сорвётся.
Не простит… то есть я должен закрыть глаза на то, что моя законная жена позволяет Савицкому до неё дотрагиваться! Должен простить?!
Андрей ухватывает меня за пиджак и выводит из бара.
— Я не понимаю, чего ей не хватает, Андрюха? — скулю, как дворовый пёс, и залпом вливаю в себя алкоголь.
— Господин, перестаньте! Ничего такого Савицкий не сделал! — звучит неутешительно.
В номере слишком душно. Я задыхаюсь от собственного лихорадочного пульса и беспощадной злости. Разорвать готов этого продюсера голыми руками, проломить ему башку, чтобы думал, кого лапает.