Я в шоке смотрю на палочку, не в силах осознать правду. Но пять тестов на беременность не могут быть ошибочными, не так ли?
Я заказала их целую кучу. Какой-то тоненький голосок в моей голове посеял семя сомнения, но я ни на секунду не верила, что действительно могу быть беременна.
Наивно предполагала, что имплантат будет эффективен на 100 %, потому что какой, черт возьми, смысл в нем в противном случае? Мои предположения позволили легко списать другие симптомы, такие как прекращение месячных и болезненность груди, на распространенные побочные эффекты, о которых упоминала врач, когда вводила его. Но после того, как меня тошнило каждое утро в течение последних двух недель, я должна была, по крайней мере, исключить это.
— Я в такой заднице, — стону я, падая в кресло и желая, чтобы маленькие розовые линии исчезли.
Мой телефон звонит на прикроватном столике, заставляя меня подпрыгнуть.
Подняв его, я вижу, что это Атлас. Я делаю глубокий вдох, чтобы ничего не выдать по телефону. Когда я скажу ему, это должно быть лицом к лицу. Мы не говорили о том, чтобы завести детей, и учитывая собственнические наклонности Атласа, я беспокоюсь, как он их примет.
Я кладу руку на живот, понимая, что уже чувствую себя защитницей маленького самородка.
— Атлас? — отвечаю я, радуясь, что мой голос звучит ровно.
— Иди в мой кабинет и запрись там. Комната устроена как комната страха. Как только ты закроешь дверь, она не откроется снаружи.
— Атлас, ты меня пугаешь, — я оглядываю комнату, ожидая, что в любую минуту в окно выпрыгнет ниндзя.
— Я все объясню, когда доберусь туда, но сейчас уходи, Айви. Не покидай эту комнату ни для кого, кроме меня.
— Ладно, блядь. Я ухожу, но когда ты вернешься домой, я надеру тебе задницу за то, что ты так напугал меня, — дерзко говорю я, чтобы скрыть свое беспокойство, зная, что у него помутится рассудок, если я запаникую. Возможно, я не знаю, что происходит, но ему нужно сохранять голову ясной. Я не могу потерять его, не сейчас.
— Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, — тихо отвечаю я, пока мои беспорядочные мысли приходят в порядок. Все, с чем я сталкивалась, каждое принятое мной решение, я тысячу раз подвергала сомнению и пыталась применить ко всему логику и разум.
Но в том, что касается Атласа и меня, нет никакой логики и разумности. Мы бросаем вызов логике во всем, что делаем. Мы как огонь и вода, богатый мужчина и бедная девушка, здравомыслящие и чертовски сумасшедшие. Мы не подходим друг другу ни в теории, ни на бумаге, и все же для меня нет другого мужчины на планете, кроме него.
Атлас так искусно вплел себя в ткань того, кто я есть, что было бы невозможно освободиться, не истекая кровью.
Я могу продолжать наказывать его, наказывать нас обоих за тот выбор, который он сделал, или я могу уже нахуй забыть об этом.
Спеша к комоду, я хватаю пистолет из верхнего ящика и направляюсь в кабинет так быстро, как только могу. В доме полная тишина, отчего все кажется зловещим, словно тени ждут, когда монстр выйдет на свободу и принесет с собой хаос.
Мне жаль тех, кто думает, что они могут победить в поединке с моим мужем, потому что они скоро обнаружат, как и я — он не знает, как проигрывать.
Как только я закрываю за собой дверь, я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться.
Даже без присутствия Атласа в этой комнате пахнет им, даря мне уют. Я сажусь в его огромное кресло и жду. Через десять минут, которые кажутся десятью часами, я понимаю, что мне нужно что-то сделать, чтобы мой мозг не придумывал ужасные сценарии наихудшего развития событий, вроде того, что Атлас лежит мертвый где-нибудь в канаве.
Мне нужно сделать курсовую работу, но возвращаться в спальню за ноутбуком было бы сейчас до смешного глупо. Я не знаю паролей к компьютеру Атласа, поэтому я роюсь в его ящиках в поисках блокнота и бумаги, полагая, что буду придерживаться старой школы.
— Джекпот, — я вытаскиваю блокнот из нижнего ящика, не осознавая, что прихватила и бумаги лежащие под ним, пока они не падают на пол.
— Черт, — я присаживаюсь на корточки, поднимаю пожелтевшую папку и кладу ее на стол, одновременно хватая бумаги, которые, должно быть, были внутри, не обращая особого внимания, пока две фотографии не заставляют меня потрясено и прерывисто вздохнуть.
Я падаю на задницу, не в силах оторвать глаз от кровавой бойни на первом фото. Тела разбросаны по земле, кровь покрывает белые льняные скатерти и красивую розовую сервировку стола под большим белым тентом с развевающимися на ветру розовыми лентами.
Свадьба и массовые похороны в одном флаконе. Мой желудок переворачивается, и я хватаю мусорную корзину, пока меня не стошнило.
Когда мой желудок успокаивается, я вытираю рот тыльной стороной ладони и переключаю внимание на следующую фотографию. Моя рука дрожит, когда я вижу ту же сцену с предыдущей фотографии, но на этой маленькая девочка, одетая в белое, покрытая с головы до ног кровью, стоит с затравленным выражением в глазах.
Я не знаю, как долго я сижу, уставившись на фотографию, прежде чем начинает звонить мой мобильный.
Взгляд на экран показывает, что это Атлас. Закрывая глаза, я желаю, чтобы хоть раз Вселенная перестала издеваться надо мной и дала мне покой.
Я нажимаю кнопку "Принять": — Открой дверь, Айви. Я снаружи.
Не говоря ни слова, вешая трубку, на автопилоте подхожу к двери и оказываюсь в его объятиях. Он крепко сжимает меня, пока я стою в шоке, пытаясь сформулировать слова, но все, что я вижу, — это кровь.
Словно я нахожусь прямо там. Я практически чувствую этот запах и ощущаю его на своей коже.
— Айви?
Атлас немного отстраняется и с беспокойством смотрит на меня.
— Ты в порядке. Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Ты ведь знаешь это, верно?
Я не могу ему ответить. Вместо этого я подхожу к фотографиям, которые оставила у него на столе, и поднимаю фотографию маленькой девочки.
— Кто она? — я не узнаю звука собственного голоса. Все, о чем я могу думать, это о той маленькой девочке и ребенке, растущем внутри меня, горе, объединяющее их.
— Айви.
Он делает шаг ко мне, но я качаю головой.
— Отвечай на гребаный вопрос, Атлас.
Еще на шаг ближе.
— Ты хочешь правду или ложь?
Слезы текут по моему лицу, но я позволяю им упасть.
— Скажи мне правду. Больше никакой лжи.
— Двенадцать лет назад я, мой отец и группа наших людей застрелили всех на свадьбе. Уолши всегда были в некотором роде нашими врагами, но мы старались не путаться друг у друга под ногами.
— Но что-то изменилось.
— Мы узнали, что Дилан Уолш изнасиловал мою пятнадцатилетнюю сестру и она забеременела.
Я шиплю, его слова ощущаются как удар в живот. Он никогда не говорил мне, что у него есть сестра.
— Она умерла?
— Я уверен, что после того дня ей бы этого хотелось, — говорит он мне, глядя на фотографию.
— Она лгала обо всем. Двести семнадцать человек погибли в тот день, потому что моя младшая сестра солгала. Она была беременна, но отцом ребенка был парень — чистильщик бассейна, и ее мать придумала план, чтобы сказать, что это Дилан. Я понятия не имею, почему.
— Она солгала? — шепчу я, ужас слишком велик, чтобы его вынести.
— Мой отец застрелил мать и любовника Эбигейл у нее на глазах, а когда родился ее ребенок, его забрали и отдали на усыновление. В день, когда ей исполнилось шестнадцать, ее выдали замуж за мужчину, которого выбрал мой отец. С тех пор я ее не видел.
— Девочка, — я указываю на окровавленную маленькую девочку, смотрящую на меня в ответ, и поворачиваюсь к Атласу, чтобы увидеть, как его глаза становятся жестче.
— Последняя выжившая и единственная наследница. Мы потратили годы, охотясь за ней, готовясь к тому дню, когда она захочет отомстить, — он качает головой, гнев искажает его черты. Мой желудок угрожает взбунтоваться еще раз.
— Она была моей навязчивой идеей в течение двенадцати лет. Моей работой было выследить ее и убить. Я позволил этому поглотить меня, пока не появился ты.
— Значит, все эти невинные люди погибли из-за одной гребаной лжи, и вместо того, чтобы извлечь ценный урок, ты продолжаешь гоняться за маленькой девочкой, которая потеряла все?
— Ты не понимаешь, как все устроено в моем мире. Это око за око. К тому времени, когда мы осознали правду, ущерб был нанесен. То, что мы сделали… это был пиздец, но оставить ее в живых, было сродни тому, чтобы вложить ей в руку пистолет и нарисовать мишень на наших спинах, — он делает еще один шаг ближе, будто приближается к раненому животному.
— Я потеряла своих родителей и помню, как чувствовала себя такой разбитой. Но та маленькая девочка, черт возьми, она, должно быть, была выпотрошена. Каждый член ее семьи был убит у нее на глазах. И этого было недостаточно, за ней все это время охотились те самые люди, которые сделали это с ней, — теперь я кричу, хватаясь за стол и фиксируя ноги, чтобы они не подогнулись.
— Наследники умеют мстить. Эта жизнь стирает границы морали. Здесь нет черного и белого, только кроваво-красное. И когда на карту поставлено состояние Уолшей…
— Ты действительно в это веришь? Она была всего лишь маленькой девочкой. Может быть, если бы ты просто оставил ее в покое, она сделала бы то же самое.
— Господи, Айви, это не какой-то гребаный фильм. Ты не получишь ничего взамен. Я не могу изменить то, что мы сделали. Но я чертовски уверен, что могу остановить повторение истории, потому что именно это и произойдет. Я потеряю свою семью в качестве наказания. Я знаю это, потому что это именно то, что я бы сделал! — он рычит на меня.
— Я изменила весь свой мир ради тебя. Я делала вещи и принимала их ради тебя, которые заставляют меня ненавидеть себя, но я делала это, потому что люблю тебя. Я, блядь, не могу дышать без тебя, Атлас. Разве ты не понимаешь? Нет ничего, чего бы я не сделала для тебя. Но не это. Не она, — я указываю на фотографию маленькой девочки и чувствую, как что-то внутри меня обрывается.
— У меня нет выбора. Она придет за нами. Пока она рядом, ты всегда будешь в опасности, моя семья всегда будет в опасности. Пока она не умрет, мира не будет.
Я прижимаю руку к животу, пытаясь сдержать свою боль еще немного.
— Всегда есть выбор. Если ты хочешь будущего со мной, тогда она остается в твоем прошлом. Я не шучу, Атлас. Либо она станет свободной, либо я.
— Я тебя не отпущу! — он кричит, придвигаясь ближе. Я обхожу стол, прежде чем он успевает схватить меня, сохраняя дистанцию между нами.
— Ты не можешь заставить меня остаться, — шепчу я, вкладывая смысл в каждое слово. Сейчас нужно думать не только о себе.
— Ну же. Мы оба знаем, что это неправда, — он злобно смеется.
Я качаю головой, слезы бесконечно текут по моему лицу.
Чувствуя, как моя решимость возвращается на место, я расправляю плечи.
— Я была готова простить так много. Я раздвинула ноги для мужчины, который запятнал свои простыни моей невинностью. Я сделала это, зная, что у тебя на руках кровь. Я позволила тебе запятнать мою душу в надежде, что каким-то образом мой акт раскаяния сможет спасти твою, но ты не хочешь, чтобы тебя спасли, не так ли? Ты меня не любишь. Ты хочешь трахнуть меня. Ты хочешь владеть мной, но ты меня не любишь. Ты, блядь, не знаешь, что такое любовь. Ты говоришь об обладании и похоти, но как насчет сочувствия и раскаяния? Ты не способен ни на то, ни на другое, — я качаю головой, когда он отходит в сторону от стола. — Не надо. Больше ни одного гребаного шага.
— Одна ложь разрушила все, но только потому, что ты позволила этому случиться.
— Одна эта ложь привела все это в движение. Это стоило той маленькой девочке всего, и прямо сейчас это будет стоить тебе меня.
— Она больше не маленькая девочка. Она чертовски взрослая женщина, которая заставляла меня оглядываться через плечо полжизни. Я больше не могу так жить. Не теперь, когда есть ты. Ты должна понять, Айви, другого выхода из этого нет. И да поможет мне бог, если бы она стояла сейчас здесь, передо мной, я бы убил ее еще до того, как она открыла рот. Как ты сказала, я не почувствую ни капли сочувствия или раскаяния, и ничто из того, что ты скажешь, не сможет меня остановить.
— И правда освободит тебя, — шепчу я сквозь слезы, вытаскивая его пистолет из-за спины своих леггинсов и стреляя.
Секунду я только и делаю, что наблюдаю, как он спотыкается, прежде чем поспешно обойти стол. Когда он падает на пол, я опускаюсь на колени прямо рядом с ним.
Я смотрю, как кровь расползается по его рубашке, и у меня такое чувство, будто мои внутренности истекают кровью вместе с его.
— Раньше мне снились сны. Ужасные темные сны, наполненные кровью и запахом стрельбы. Когда я просыпалась, я ничего не помнила, но моя кожа все еще покрывалась мурашками, и я ощущала вкус страха на языке. Детский разум — хрупкая вещь. Подобная травма — она может проявляться сотней способов. Но иногда эти воспоминания остаются запертыми, пока кто-нибудь не откроет эту дверь.
Я дотрагиваюсь до линии роста волос, где остался слабый след от ожога после того, как пуля задела мою голову.
— Офицер полиции забрал меня и спрятал, сменил мое имя, подстриг волосы, прежде чем перевезти в Штаты. Люди, которые стали моими родителями, удочерили меня, когда мне было семь лет. Они никогда не знали моей истории, только то, что она была плохой. Они снова сменили мое имя, назвав меня в честь моей новой бабушки. Я не произнесла ни единого слова в течение трех лет, и к тому времени воспоминания поблекли. Все было надежно спрятано за закрытой дверью, и эта когда-то сломленная маленькая девочка создала свой собственный маленький пузырек счастья.
Его глаза невероятно расширяются, когда до него доходят мои слова.
— Я не помнила. Я и до сих пор не помню, по большей части. Но эта фотография что-то спровоцировала. Помню ее. Она безжизненно смотрела на меня из зеркала, словно сама была не более чем призраком.
Теперь я рыдаю, обнаружив, что мне так трудно дышать.
— Я люблю тебя. Ты разрушил весь мой мир, и я все еще чертовски люблю тебя. Наверное, я действительно сумасшедшая. Но сейчас это не имеет значения. Ничто не имеет значения, потому что я люблю нашего ребенка больше, — его лицо бледнеет, когда он тянется к моему животу, но его рука опускается прежде, чем он успевает коснуться меня.
— Твое желание убить меня, убить последнего представителя запятнанного рода Уолшей, включает в себя и твоего ребенка, и я никогда не позволю этому случиться. Ты и так уже достаточно отнял у меня.
Прижимаюсь своим лбом к его, наши слезы смешиваются.
— Ты просто не мог позволить призракам покоиться с миром, не так ли? Я люблю тебя даже сейчас, но у действий есть последствия, Атлас. Ты научил меня этому.
Я запечатлеваю поцелуй на его губах, оставляю свой телефон и пистолет на полу и поднимаюсь на ноги, прежде чем сделать единственное, что могу.
Я убегаю.