Пипуш гонял и гонял воробьев, пугал их и пугал. Но на опыте убедился в том, что толку от этого мало. Он начал размышлять. Долго что-то обмозговывал. Тем временем воробьи так обнаглели, что чуть ли не садились ему на голову. Но Пипуш об этом не печалился.
Наконец план созрел.
Вы знаете о том, что воробьи ежевечерне проводили совещания на высокой липе, которая росла в углу нашего двора. И вот Пипуш узнал об этих воробьиных сборищах. Как это вышло-неизвестно. Ведь Пипуш был отчаянный соня. Едва начинало смеркаться-он уже клевал носом и ложился спать раньше кур. Как бы то ни было, не раз и не два кто-то из нас видел Пипуша в саду, когда уже смеркалось.
Во мраке, исподтишка, прячась за кустами, он наблюдал за воробьями на липе.
"Ого! Что-то готовится! Будет дело! "Ангел-хранитель" замышляет кого-то осчастливить по-своему!" - сказали мы и стали ожидать дальнейших действий Пипуша.
И дело закипело. Однажды днем Пипуш, этот лентяй, которому трудно было лишний раз взмахнуть крыльями, неожиданно вспорхнул. Полетел на крышу. Вприпрыжку обошел ее из конца в конец. Заглянул в трубу с одной стороны, потом ,с другой. Взлетел на трубу. Осмотрелся. Слетел на землю. Снова поднялся в воздух и тяжело взлетел на ясень. Прыгая с ветки на ветку, забрался на самую верхушку. Посидел там минутку и снова опустился на землю. Пока он этим ограничился.
Но уже на другой день все стало ясно. Сразу же после обеда Пипуш вспорхнул на крышу, притаился за трубой так, что с липы его совершенно не было видно, и стал ждать. Каждую минуту осторожно выглядывал он из-за трубы и посматривал на дерево, на котором происходили воробьиные сборища.
Воробьи собрались в обычное время. В ушах так и звенит от их чириканья. А Пипуш не шевелится. Ждет. Вдруг как заорет: "Крисяаааа!" - единственное человеческое слово, которому он научился неизвестно где. Да как кинется на липу!
Что там началось! В воздухе загудело - так улепетывали воробьи. И, видимо, Пипуш как следует всыпал .нескольким зазевавшимся воробьишкам, потому что не раз доносился оттуда очень жалобный писк.
Пипуш посидел на липе, время от времени грозно возглашая: "Крисяаааа! Крисяаааа!"
Наконец слетел вниз и спокойно, с достоинством пошел по лужайке. Через каждые несколько шагов он останавливался, оглядывался на липу и кричал:
"Крисяааа! Крисяаааа!" - что, несомненно, означало: "Покончил я с вами! Хватит вам, безобразники, собираться в моем саду! Прекратить вечеринки! Убью!"
И несколько вечеров подряд сторожил липу. Теперь он уже не прятался. Сидел на верхушке трубы и наблюдал за всем садом.
Воробьи попробовали созвать на ясене совещание - Пипуш его разогнал. Спугнул воробьев и с другого ясеня. С липы на другой стороне улицы.
"Ну, я покончил со сборищами! Навел порядок! Больше в нашем доме нет воробьев", - решил он и снова, как обычно, стал укладываться спать раньше кур.
И этим все испортил. Потому что воробьи переждали день, переждали другой, а на третий уже несколько десятков их разгуливало по двору. Через неделю они уже гарцевали как ни в чем не бывало по забору. Пипуш их выгонял, а воробьи возвращались. Так без конца. Нелегкое это дело - война с воробьями!
5
Пипуш уже давно пришел к убеждению, что мы, люди, далеко не так умны, как о нас говорят. Ну почему мы, например, разрешаем разгуливать по нашему дому, по двору, по саду разным темным личностям?
Кому, скажем, нужно, чтобы приходила прачка? Лезет такая баба прямо в прачечную, в ту самую прачечную, которая, как известно всем и каждому, целиком принадлежит Пипушу! И хоть бы она себя прилично вела при этом. Как не так! Едва войдет, сразу начинает безобразничать. Летят мыльные брызги, пар стоит столбом... Невыносимо! Хоть и не заходи туда! И это называется порядок?
"Крисяаааа! Крисяаааа!"-кричал Пипуш при виде прачки и кидался на нее яростно.
Получал за это по лбу и мокрым бельем и щепками. Все это не помогало. Если он не мог забраться в прачечную, то подкарауливал прачку, прячась где-нибудь на заборе. С криком налетал на несчастную женщину и клевал куда попало.
Приходилось его на все время стирки запирать и зорко следить, чтобы он не вырвался на волю.
Ненавидел Пипуш и печника, который перекладывал в прачечной печку. Не мог простить ему, что тот хозяйничал в его владениях, не спрашивая разрешения. И как только мог старался проучить печника. Но почему Пипуш измывался над маленькой Гертрудой, посыльной из лавочки, этого я никогда не мог понять. Она боялась ворона, как чумы. Не входила в наш двор иначе как с зонтиком над головой. А Пипуш, бывало, на нее и не глядит. Повидимому, Пипуш презирал людей, которые его боялись, не любил трусов.
Зато он от всего сердца любил пана Лампарчика, нашего почтальона. Пан Лампарчик был великим знатоком животных. Он часами мог рассказывать о своей белке. Правда, в то время, когда мы с ним познакомились, белка пана Лампарчика давно уже находилась на том свете. Однако для пана Лампарчика его Лодзя была вечно жива и навсегда осталась умнейшим существом на свете.
Когда письмоносцу рассказывали о проказах Пипуша или еще какого-нибудь обитателя нашего дома, он всегда слушал с огромным интересом, забавно наклонив голову набок - пан Лампарчик неважно слышал одним ухом, - и вдруг разражался негромким, пискливым смехом.
- Ну и безобразник! - радовался он. - До чего же хитер! - И сразу же начинал: -А моя Лодзя...
И мы, неведомо в который раз, слушали рассказы о белке пана Лампарчика, о ее уме, привязанности к хозяину. И всегда с одинаковым интересом. Не много я встречал людей, которые бы так знали и понимали животных, как этот старый, высохший, маленький и вечно улыбающийся почтальон.
Пан Лампарчик всегда умел шепнуть на ухо Тупи, Ча-пе или Имке ласковое словцо. И животные прекрасно его понимали. Ворону он осторожно почесывал голову. Пипуш извивался от удовольствия, жмурил глаза, подставлял крылья и сам отвечал ему лаской. И поскольку Пипуш, ласкаясь, любил перебирать людям волосы, а голова пана Лампарчика была лысая, как колено, Пипуш перебирал его щетинистые усики.
- Хочет, бесстыдник, со мной поцеловаться, - посмеивался польщенный пан Лампарчик. Ведь он знал, как скуп Пипуш на ласку.
И к нашим гостям Пипуш относился по-разному. Одних явно любил, следил за ними, ходил вокруг них, садился рядом на скамейке. Трогал клювом, - но осторожно, вежливо. Только для того, чтобы напомнить им, что он тут и что печенье он очень любит. Никогда не делал им ни малейших неприятностей. Самое большее - развязывал шнурки от ботинок или обрывал пуговицы.
А за обрывание пуговиц на Пипуша нельзя было сердиться. Пуговицы всегда были ему нужны. У него было несколько складов, где он их прятал. Вы, может быть, подумали, что в этих хранилищах пуговицы лежали вперемешку? Ничего подобного! Под террасой лежали одни большие пуговицы, а в баке хранились самые драгоценные сокровища Пипуша - перламутровые пуговицы. Пипуш крал пуговицы, как профессиональный воришка. Крал их на ходу, на глазах у хозяев. Откручивал клювом с пальто, с тужурок. И никогда не удавалось его поймать на месте преступления. Но так как мы отлично знали, где Пипуш прячет свои сокровища, то и ходили за пуговицами в его тайные хранилища, как в магазин.
Итак, одних наших знакомых Пипуш любил, зато других ненавидел. Почему? Неизвестно. Бывал у нас, например, один молодой офицер. Казалось бы, Пипуш должен быть от него в восторге. Масса блестящих пуговиц! Да еще шпоры! Роскошь! Между тем Пипуш не хотел ничего знать ни о серебряных пуговицах, ни о шпорах. Он прятался в куст бузины, возле стола, где гости пили чай. Не спускал шельмовских глаз с офицера. Улучив удобную минуту, выскакивал из кустов, клевал своего врага куда попало - и наутек!
Или ходил за своей жертвой по пятам. И так ловко увертывался, что нам не удавалось его поймать и запереть в прачечную. Он провожал офицера до ворот, взлетал на ясень и ждал. Как только калитка хлопала, закрываясь за его врагом, ворон махал крыльями и орал во все горло:
"Крисяааа! Крисяааа!" - что на этот раз должно было означать страшное проклятие.
Очень не любил Пипуш и хозяйку Лорда-добермана - того, что жил напротив.
Была это дама веселая, живая и немного чудаковатая. Частенько ни с того ни с сего принималась распевать цыганские романсы. И думается мне, что именно за цыганские романсы и возненавидел Пипуш эту музыкальную даму.
Внешне он был с ней чрезвычайно учтив. Держался от нее поодаль, смотрел на нее без злобы. Брал даже крошки печенья у нее из рук, позволял себя гладить. И вдруг, совершенно неожиданно, певица подскакивала на стуле, отчаянно крича:
- Ах, проклятый ворон!
И на свежий синяк на ноге нам приходилось прикладывать компресс. И просить за Пипуша извинения. А этот прохвост ходил себе по клумбе и делал вид, будто ищет что-то очень нужное в рододендронах.
Вот так-то пытался Пипуш упорядочить наши отношения с друзьями. Если ему не удалось целиком поставить на своем, то только потому, что салфетка и выбивалка, особенно выбивалка, были все же сильнее его.
6
Нелюбовь Пипуша к цыганским романсам, к пению, к музыке вообще была вызвана серьезными причинами. В ту пору Пипуш был еще сущим недорослем только-только лишился желтых усов вокруг клюва. Его тогда все интересовало. Он заглядывал в каждый угол, в каждый горшок, в каждый ящичек. И, понятно, не мог обойти своим вниманием и патефон. Его ужасно заинтересовал этот ящик, из которого вырывались незнакомые звуки. Еще больше занимало ворона то, что порой из волшебной шкатулки доносились голоса, словно бы очень знакомые и близкие, а все-таки совсем не такие. Кто-то пел. Ну совсем как будто Крися или Катерина. Но явно не они!
Стоило поставить пластинку и завести пружину, Пипуш был тут как тут. Он прислушивался, наклоняя голову то к правому, то к левому крылу. И вдруг молниеносно всовывал клюв в рупор. Но, к его великому удивлению, там никого не было.
Тогда он снова прислушивался, снова вертел головой, подкарауливал. Опять залезал как можно глубже во внутренность патефона, и оттуда доносилось сдавленное "рррааа!" (Кричать "Крися" он научился значительно позднее.) Так продолжалось с месяц.
Однажды, когда я читал газету, вдруг слышу, Крися кричит мне из столовой:
- Дядя! Скорей! Ты только посмотри, что Пипуш вытворяет!
Вбегаю и вижу незабываемую сцену: ошалелый ворон выделывает фантастические пируэты, словно медведь на раскаленной сковороде!
Пипуш, видимо, дорвался до открытого патефона. И стал его исследовать. Стоя на середине диска, он тронул клювом рычажок и пустил пружину в ход. Диск завертелся. А на нем завертелся ошалевший от страха вороненок.
Широко разинув клюв, вытаращив глаза, растопырив крылья, ворон кричал необычайно глухо и хрипло: "Рррааа! Рррааа! Рррааа!"