АСЯ
Кутаясь в пальто, я смотрю на входную дверь.
Гляжу на нее уже больше часа. Первые десять минут — с середины гостиной, затем сделала два шага к ней и остановилась. Итак больше часа ушло на то, чтобы дойти до двери, шаг вперед — смотрю на дверь, шаг вперед — снова смотрю. Взявшись за дверную ручку, моя рука дрожит. Прикусив нижнюю губу, я открываю дверь и выхожу из квартиры.
У Паши квартира находится на третьем этаже, и большинство жильцов пользуются лифтом, поэтому лестничная площадка свободна. Я спускаюсь по лестнице мелкими шажками. Подвиг нешуточный, если учесть, как сильно трясутся ноги.
Паша ушел два часа назад на встречу с паханом, так что скоро должен вернуться. Конечно, мне стоило бы его дождаться, но больше не могу выносить это чувство беспомощности. Я уже больше месяца прячусь в его квартире, как будто преступница, и наконец решила, что с меня хватит. Я выйду из здания и прогуляюсь по кварталу. Одна. Сейчас три часа дня, что может случиться? Просто небольшая прогулка, совершенно обычное дело, и тут же вернусь обратно. Мы уже несколько раз выходили с Пашей на улицу. Со мной все будет в порядке.
Дойдя до фойе, я машу рукой охраннику, сидящему за своим столом, и иду к выходу. Благодаря стеклянной раздвижной двери я могу видеть людей, идущих мимо по тротуару. На подходе к двери на меня накатывает волна тошноты, которая по мере приближения становится все сильнее. Дверь отъезжает в сторону. Я сглатываю желчь и в два шага преодолеваю последний барьер.
Я выхожу на тротуар. Останавливаюсь и смотрю на небо, наслаждаясь солнечными лучами на лице. Не так уж это было и трудно.
Кто-то проходит мимо меня, задевая рукой мое плечо. Я вздрагиваю и замечаю пожилую женщину. Она огибает угол и скрывается из виду. Меня мутит, руки и ноги все еще слегка дрожат, но оказавшись на улице, стало легче.
Рядом с домом раздается смех: группа детей забегает внутрь здания. Слева продуктовый магазин, куда заходит и выходит много людей, и я решаю повернуть направо. Я уже практически дошла до угла, когда впереди остановилось такси и из него вышел мужчина. Я останавливаюсь и наблюдаю, как он достает с заднего сиденья сумку с ноутбуком. Он в черном костюме с белой рубашкой и темно-серым галстуком под расстегнутым пальто. Сердце колотится с удвоенной скоростью. Дыхание сбивается. Такси отъезжает, мужчина перекидывает ремень сумки через плечо и идет в мою сторону. Я делаю шаг назад. Потом еще один. Мужчина продолжает идти, и с каждым его шагом дыхание у меня становится все более сбивчивым. Я разворачиваюсь и бегу.
Люди. Слишком много людей. Они все на меня смотрят. Я врезаюсь в чью-то грудь. Меня хватают за плечи, вероятно, чтобы удержать, но такое чувство, будто когти впиваются в плоть. Я кричу и, как только меня отпускают, возобновляю бег.
ПАВЕЛ
— Что-нибудь узнала та официантка, которая спит с Душку? — спрашивает Роман.
— Нет, — отвечаю я. — Он говорил о каком-то конфискованном грузе и жаловался, что его жена тратит слишком много денег на туфли. Но это все.
— Я знаю Душку уже пятнадцать лет. Он мастер интриг и безжалостен, когда дело касается бизнеса. Но он никогда не стал бы заниматься торговлей людьми. Мы что-то упускаем из виду, какую-то связь. — Он поворачивается к Дмитрию. — Что насчет людей, которые следят за зятем Душку?
— Ничего.
Роман ударяет ладонью по поверхности стола.
— Как зовут того парня, которого Юлиан посылает выполнять поручения? Бэсим?
— Беким, — говорит Дмитрий.
— Вот он. Я хочу, чтобы Михаил с ним побеседовал. Кто-то посмел послать наемников в клуб Братвы и убить наших людей с целью заставить замолчать, казалось бы, никого. А значит, на карту поставлено очень многое. Мы выясним, кто виновен в смерти Юрия, и я лично с ним расправлюсь.
— А если это Душку все же организовал? — спрашиваю я.
— Тогда он умрет. И смерть не будет ни быстрой, ни красивой. Девушка, которая живет у тебя, что-нибудь рассказала?
— Она сказала, что у человека, который ее схватил, не было акцента. Он назвался ей Робертом, но это имя может быть вымышленным.
— Я попрошу Максима достать фотографии людей Душку. Сможет ли она его узнать?
— Возможно.
— Хорошо. Когда ты планируешь отвезти ее к родственникам? Она живет у тебя уже месяц.
Я невольно напрягся. Я всегда был честен с Романом. До сегодняшнего дня.
— Она не говорит мне свою фамилию и не дает их номер, — вру я. — У меня нет возможности найти их, пока она не скажет.
— Отлично, — рявкает Роман. — И как долго ты собираешься оставаться в этом незапланированном отпуске? Клубы сами по себе не работают.
— Я забрал все необходимое из офиса и работаю дома. Костя занимается тем, что я не могу делать удаленно.
— Хорошо. Но в следующую субботу ты мне нужен в «Байкале». У меня встреча с украинцами. Они хотят с нами договориться.
— Они забыли про Шевченко?
— Все знают, что Шевченко был дурак дураком. — Роман пожимает плечами. — На переговоры посылают нового человека. Он приедет с двумя людьми.
— Хорошо. Я удвою охрану.
Он откидывается на спинку стула и указывает рукой на мою одежду — джинсы и футболку.
— Что это за новый стиль одежды?
— Я хотел поменять имидж, — говорю я и вижу, как он приподнимает бровь. — Что-нибудь еще?
— Нет. Можешь идти. Мы с Дмитрием обсудим остальное.
Я киваю и выхожу из кабинета пахана.
Когда иду по коридору, дверь кухни на другом конце распахивается, и оттуда выбегает миниатюрная брюнетка в заляпанном краской платье. В руках у нее пирожки, и она старается, чтобы ни один не упал в спешке. На верхней площадке лестницы маленькая темноволосая девочка начинает прыгать и хлопать в ладоши. Ее заливистое хихиканье эхом отражается от высоких стен коридора. Жена и дочь Романа. Нина Петрова бежит по лестнице и едва добегает до верха, как дверь кухни снова распахивается и оттуда вываливается повар Игорь, громко ругаясь по-русски матом. Если Роман услышит, как он ругается при его дочке, старый повар получит по заслугам. Я качаю головой и иду к входной двери, а за спиной раздается хор из криков Игоря и женского смеха.
* * *
— Господин Морозов, — кивает охранник в холле моего дома, когда я вхожу. — Как прошел день?
— Хорошо, Бобби. Спасибо.
— А, ваша девушка еще не вернулась.
Я замираю на полушаге.
— Что?
— Она ушла полчаса назад. Я подумал, что вы захотите узнать.
— Ушла? — спрашиваю я, и страх захлестывает меня. — Куда?
— Точно не знаю. Она просто вышла на улицу. Я не видел, куда она пошла.
Я бросаюсь к пульту охраны и встаю с другой стороны.
— Покажите мне запись с камеры за то время.
Он переключает видео на момент, когда Ася вышла. Она пару мгновений стоит на тротуаре, на виду у камеры, потом уходит вправо. Через несколько минут она быстро проносится мимо двери. Я не вижу ее лица, но, судя по тому, как шустро она бежала, она перепугалась до ужаса.
— Позвони мне, если она вернется! — рявкаю я и бегу к выходу.
Я бегу по тротуару, лихорадочно оглядываясь по сторонам, но Асю нигде не вижу. Неподалеку находится продуктовый магазин. Я захожу внутрь и спрашиваю у кассира, не видел ли он девушку, похожую на Асю, но тот только качает головой. Иду дальше по улице, спрашиваю у людей, не видели ли они ее, захожу в другие магазины, но никто не заметил убегающую девушку. Дойдя до перекрестка в конце улицы, я возвращаюсь. Здесь слишком людно. Вряд ли она пойдет в большое скопление людей.
Страх и тревога нарастают во мне с каждой минутой. Ася не могла уйти далеко, так почему я ее не нашел? Надо было купить ей телефон, чтобы она звонила, если я ей понадоблюсь. До сих пор мне это даже не приходило в голову, ведь мы были практически всегда вместе. Вот болван!
Я замечаю группу детей, весело резвящихся на ступеньках перед зданием на другой стороне улицы, и спешу к ним.
— Детишки, вы не видели девушку, которая пробегала мимо минут пять назад? — спрашиваю я.
— Желтое пальто. Длинные каштановые волосы? — спрашивает ребенок лет девяти.
— Да. — Я киваю.
— Она вроде туда побежала. — Он показывает в сторону переулка за продуктовым магазином. — Она выглядела испуганной.
Я бегу через дорогу, едва не угодив под такси, и ныряю в узкий переулок. На первый взгляд он кажется пустынным, но я продолжаю идти вглубь, мимо мусорного контейнера у задней двери бакалейной лавки. Запах гнилых фруктов от мусорных баков напоминает мне о подростковых годах. Я сжимаю руки в кулаки и сворачиваю за угол, двигаясь между зданиями.
Это моя вина. Следовало почаще выводить Асю на улицу, каждый день понемногу, чтобы она снова привыкла к людям. Надо было настоять на психотерапевте или уговорить ее позвонить брату. Ей нужно вернуться к своей жизни, к своей семье. Я ничего этого не сделал. Наоборот, позволил ей спрятаться у меня. Со мной.
Мне нравится просыпаться с ней под боком — как будто даже во сне она подсознательно ищет моего присутствия. Или как она забирается ко мне на колени, когда мы садимся вечером смотреть телевизор, и кладет голову мне на плечо. Обычно Ася засыпает через десять минут, но я остаюсь на диване часами, и только уже далеко за полночь переношу ее в кровать. Это подпитывает то страстное желание, которое проснулось во мне, стремление все время держать ее в своих объятиях, знать, что она в безопасности, где никто никогда больше не сможет причинить ей боль. Она живет у меня уже более четырех недель, но все еще ходит за мной по квартире, держась то за мою руку, то за подол рубашки. Приятно чувствовать себя нужным. Поэтому я перестал уговаривать ее позвонить родным. Эгоистичному сукину сыну, в которого я превратился, хочется оставить ее у себя.
Переулок сворачивает вправо и заканчивается большой бетонной стеной. Возле нее припаркован пикап. Вокруг никого нет. Я уже почти повернулся, чтобы идти обратно, как вдруг заметил под пикапом что-то желтое. Я бросаюсь туда и останавливаюсь на месте. Там, между пикапом и стеной, лежит на боку Ася, лицом к стене, обхватив руками талию.
— Господи! — Я опускаюсь на колени и заключаю ее в свои объятия. Она дрожит. Как только Ася оказывается в моих объятиях, то обхватывает меня руками за шею, а ногами — мою талию. Я кладу ладонь на ее затылок, укладывая ее лицо в ложбинку своей шеи.
— Все хорошо, mishka, — шепчу я. — Я тебя держу.
АСЯ
Жалкая.
Слабая.
Так я чувствую себя, когда Паша несет меня в свою квартиру. Я не могу набраться смелости, чтобы поднять голову и посмотреть вверх, потому что боюсь, что опять сойду с ума. Вместо этого я уткнулась лицом в его шею.
Не понимаю, почему он продолжает обо мне беспокоиться. Я ворвалась в его жизнь и устроила в ней беспорядок. Я с ужасом жду, когда он усадит меня и скажет, что мне пора уходить. Он обязательно это сделает и, наверное, скоро. Я для него никто. И не могу продолжать портить ему жизнь. Но от одной только мысли, чтобы покинуть его, я содрогаюсь от ужаса.
— Пойдем в душ, — говорит Паша, занося меня в квартиру.
В ванной комнате он останавливается возле душевой кабинки, ожидая, что я его отпущу. Но я прижимаюсь к нему еще крепче.
— Ася, детка. Посмотри на меня.
Нехотя отстраняюсь от его шеи и смотрю ему в глаза. Мне кажется, я никогда не встречала человека с такими глазами, как у Паши, — они поразительного серо-металлического цвета.
— Тебе нужно помыть голову, — уговаривает он глубоким голосом, и кажется, что я чувствую его всеми фибрами души. — Ты вся испачкалась в машинном масле.
— Ты можешь помыть? — прошу я и жалею об этом, как только слова срываются с моих губ. Как будто я ему и так не в тягость.
Паша смотрит на меня несколько мгновений, поднимает руку, как бы намереваясь положить ее мне на лицо, но передумывает и просто снимает очки.
— Хорошо. — Он оставляет очки рядом с раковиной и медленно опускает меня вниз.
Я снимаю пальто и свитер, затем туфли и джинсы. Паша терпеливо ждет, не сводя с меня глаз. Даже когда сбрасываю лифчик и трусики, его взгляд не опускается ниже.
По идее, это должно меня беспокоить — быть перед ним голой. Но это не так. Только мысль о том, что мужчина смотрит на мое обнаженное тело, обычно заставляет желчь подниматься у меня в горле. Любой мужчина, кроме него. Я хочу, чтобы он опустил взгляд ниже. Прикоснулся ко мне. Поцеловал меня.
Я захожу в кабинку и включаю душ. Вода льется сверху на голову и стекает по телу. Я неподвижно стою под струями и наблюдаю, как Паша снимает куртку, туфли и носки и заходит в душ полностью одетым. Он берет с полки бутылку с шампунем, наливает в ладонь в три раза больше, чем нужно, и смотрит на меня сверху вниз.
— Повернись ко мне, — говорит он необычно хриплым голосом.
Я отворачиваюсь от него и протягиваю руку, чтобы выключить душ. Как только поток воды прекращается, единственное, что я слышу, — это глубокое дыхание Паши. Его прикосновения начинаются с моей макушки, он массирует мне кожу головы. Биение моего сердца учащается. Он по ошибке взял свой шампунь, а не мой. Но я его не остановила. Я закрываю глаза и вдыхаю аромат шалфея и цитрусовых. Не думаю, что когда-нибудь смогу связать эти два запаха с чем-то другим, кроме как с Пашей, когда засыпаю рядом с ним.
Он убирает руки с моих волос. Я снова включаю душ и медленно поворачиваюсь.
Вода каскадом стекает по моему лицу, затуманивая зрение, но не настолько, чтобы заслонить вид его широкой груди передо мной. Его белая футболка полностью намокла и прилипла к телу, высвечивая татуировки на его коже. Он редко снимает футболку в моем присутствии. Мне кажется, он считает, что его татуировки меня пугают. Но это не так. Ничто в Паше меня не пугает, совсем наоборот. Я чувствую себя в полной безопасности только тогда, когда он рядом со мной.
Я откидываю голову и вижу, что он смотрит на меня своими серыми глазами. Боже, как же я хочу его поцеловать. Я думаю об этом уже несколько недель, но никак не могу решить, стоит ли мне это делать. Однако сейчас, глядя на него — мокрого с головы до ног, потому что я попросила его вымыть мне волосы, — мне не нужно решать. Вопрос не возникает, хочу я или нет, есть только желание почувствовать его губы на своих. Я поднимаю руки, чтобы обхватить его лицо ладонями и притянуть его голову вниз.
— Ася.
Он медленно наклоняется, заглядывая мне в глаза.
— Мне нравится, как ты произносишь мое имя. — Я улыбаюсь. Он произносит его с русским акцентом. Приподнявшись на носочки, легонько касаюсь губами его рта. — Произнеси мое имя еще раз. Я хочу знать, какое оно на вкус на твоих губах.
Паша опускает руку на мою шею, поглаживая чувствительную кожу, а его глаза не отрываются от моих.
— Пожалуйста, — шепчу ему в губы.
Паша прикасается своим лбом к моему и закрывает глаза.
— Тебе причинили боль.
— Я знаю. — Провожу рукой по его челюсти и зарываюсь пальцами в его влажные пряди.
— Тебе восемнадцать, — говорит он. — Я слишком стар для тебя, mishka.
Я легонько прикусываю его нижнюю губу.
— Ерунда.
Лаская рукой мою шею, он захватывает мои волосы. Его дыхание обдувает мое лицо, и он открывает глаза.
— Ася, — шепчет Паша мне в губы, а потом накрывает их своими.
Я хватаюсь за его мокрую футболку, стараясь удержаться на ногах, и позволяю ему завладеть моим ртом.
— Ася, — повторяет Паша между поцелуями, двигаясь к моему подбородку и шее. — Моя ненаглядная Ася.
Я хватаю подол его футболки и стягиваю ее через голову. Паша скользит ладонями по моему телу и останавливается под ягодицами, приподнимая меня. В тот же момент я обхватываю его руками и ногами, как уже много раз до этого. Настолько естественно, что кажется, будто я делаю это всю жизнь. Паша выносит меня из ванной и несет к кровати, целуя по дороге.
— Мы ничего не будем делать, mishka, — говорит он и опускает меня на кровать. — Только поцелуи. Договорились?
Я киваю и провожу ладонью по его щеке.
— Хорошо.
— Мне нужно переодеться. Подожди здесь.
Ой, ничего не выйдет. Я снова бросаюсь в его объятия.
— Ася. — Он взирает на меня сверху вниз. — Мне нужно в гардеробную, детка.
Я знаю, что он имеет в виду. Там висят его костюмы.
— Я не буду смотреть, — говорю я.
Паша крепко меня обнимает.
— Хорошо. Я быстро.
Он бежит. Я даже не замечаю костюмов, потому что Паша заскакивает внутрь, хватает боксеры, пижаму, футболку и выходит меньше чем через пять секунд.
Когда он снова укладывает меня на кровать, я перебираюсь на свое место у стены и натягиваю одеяло на голое тело. Волосы все еще мокрые, и подушка намокнет, но меня это не волнует. Паша поворачивается ко мне спиной и в считанные секунды переодевается из мокрых джинсов и трусов в сухие боксеры и пижамные штаны.
— Не надо, — прошу я, когда он тянется за футболкой.
Он оглядывается через плечо, потом на футболку в руке.
— Уверена, mishka?
— Пожалуйста, — шепчу я.
Паша кивает и бросает футболку на кресло. Матрас прогибается, когда он забирается в кровать. Как только Паша оказывается рядом со мной, я целую его в голую грудь. Он берет меня за подбородок и приподнимает мою голову.
— Сегодня вечером ничего не будет. Лишь поцелуи и объятия. Но если ты захочешь все прекратить, то должна сказать мне об этом. Тотчас же, Ася.
От этих слов мне хочется заплакать, но я сдерживаюсь. Обхватив его за шею, прижимаюсь губами к его губам. Он ласково гладит меня по спине сквозь одеяло. Я стягиваю с себя одеяло и продолжаю целовать его. Паша прижимает ладонь к моей спине, и на секунду я замираю. Но он быстро убирает руку и остается неподвижным.
— Все хорошо, — говорю ему в губы. — Я знаю, что это ты.
Он медленно возвращает руку и едва касается меня. Я вздыхаю, перекидываю ногу через его талию и забираюсь на него сверху.
— Пожалуйста, перестань относиться ко мне так, будто я сломаюсь.
Паша проводит рукой по моей щеке и большим пальцем по коже под глазом.
— Я боюсь, что ты сломаешься.
— Нельзя сломать то, что уже сломано и не подлежит восстановлению, Паша. — Я прижимаюсь щекой к его ладони. У него ходят желваки и пульсирует жилка на виске.
— Мы тебя восстановим, mishka, — цедит он сквозь стиснутые зубы и притягивает мое лицо ближе. — Каждый осколок соберем, я тебе обещаю. А потом мы уничтожим тех ублюдков, которые тебя обидели.
Я прижимаюсь к его рту. Не думаю, что когда-нибудь буду прежней, но не говорю ему об этом. Только целую.
Паша обхватывает меня за талию и переворачивает нас так, что я оказываюсь на спине, а он нависает надо мной.
— Поняла? — спрашивает он, и я киваю. — Только поцелуи и ничего больше, Ася. Помнишь?
Когда снова киваю, Паша целует ключицу и оставляет дорожку из поцелуев, спускаясь все ниже. Прикосновения его рук медленные и легкие — по моим рукам, бокам.
— Никто тебя больше не обидит, mishka, — шепчет Паша, покрывая губами каждый дюйм моей кожи — вниз по правой ноге, затем по левой, до самых ступней. Когда он поднимается обратно, оставляя шлейф поцелуев на бедрах, этот страшный голосок шепчет у меня в голове:
«Ты отвратительна. Не понимаю, как он вообще решился прикоснуться губами к такой мерзости как ты. Ты хороша только для того, чтобы тебя трахали без жалости. Ты не заслуживаешь ничего лучшего».
Я зажмуриваю глаза и прикрываю ладонью промежность.
Паша замирает на моем бедре.
— Малышка? Ты хочешь, чтобы я остановился?
Я качаю головой.
— Пожалуйста, не надо, — шепчу я. — Только не там.
— Хорошо. Я не буду делать ничего, что заставит тебя чувствовать себя неловко.
— Дело не в этом.
Паша поднимается по моему телу и берет мое лицо в свои ладони.
— Посмотри на меня, Ася.
Я открываю глаза и вижу, что он смотрит на меня с беспокойством. Я этого не заслуживаю. И его не заслуживаю.
— Что я сделал не так? — спрашивает он, и я чувствую, как в уголках глаз собираются слезы.
— Ты не сделал ничего плохого, — эмоционально отвечаю я. — Я просто не хочу, чтобы ты прикасался ко мне там губами.
— Почему, детка?
— Потому что… — Я снова закрываю глаза и сжимаю ноги вместе. — Потому что я грязная.
Я чувствую на своих губах поцелуй.
— В тебе нет ничего грязного, — говорит он. — Ты самая прекрасная и чистая из всех женщин, которых я когда-либо встречал, Ася, — еще один поцелуй, — и я сотру все плохие воспоминания, если ты мне позволишь.
Он проводит кончиком пальца по моей брови.
— Пожалуйста?
— Хорошо. — Я киваю.
Паша берет мою руку и кладет ее на свой затылок.
— Ухватись и потяни.
Я зарываюсь пальцами в его волосы и сжимаю шелковистые пряди.
— Сильнее, mishka, — говорит он и кивает, когда я это делаю. — Хорошо. Я хочу, чтобы ты дернула за волосы в тот момент, когда захочешь, чтобы я остановился. Договорились?
— Да.
Он снова целует меня в губы, затем опускается ниже, к подбородку, шее, ключицам, груди, животу, затем замирает. Когда я ничего не делаю, Паша ласкает меня еще ниже, пока губами не достигает моего таза, и снова ждет, глядя на меня. Он выжидает, чтобы дать мне возможность остановить его, но я не возражаю. Лишь глубоко вздыхаю и киваю.
Он целует меня между ног. Затем еще раз. Пауза. Еще два поцелуя, и я вздрагиваю.
— Ася?
— Я в порядке.
Еще один поцелуй. Осторожное прикосновение языком. Паша разводит мои колени шире. В следующее мгновение он проводит языком по клитору. Я шумно вдыхаю и снова вздрагиваю, чувствуя, как разгорается покалывание в сердцевине. Еще несколько касаний языком и очередной поцелуй. Паша прижимается губами к лону и всасывает в рот клитор. Из меня вырывается стон, и я, не задумываясь, тяну Пашу за волосы.
Он поднимает голову.
— Малышка?
— Прости. — Я разжимаю руки на его волосах и снова подталкиваю его голову между ног. — Еще.
Он возобновляет лизание — сначала медленно, потом быстрее. Давление между ног нарастает, но мне нужно больше. Паша спускается немного ниже и вводит в меня свой язык, и я вскрикиваю от этого ощущения. По телу пробегает дрожь.
— Мне нужно… — бормочу я, выгибаясь дугой. — Больше.
— Сегодня только рот, mishka, — говорит Паша и снова присасывается к клитору. Я дрожу всем телом, страстно его желая.
— Еще! — кричу и со всей силы вцепляюсь ему в волосы.
Он продолжает дразнить клитор, переключаясь между облизыванием и посасыванием, а рукой двигает по бедру ближе к моей сердцевине. Дыхание учащается в тот момент, когда он проводит пальцем по моему входу, я уже близка к тому, чтобы сгореть. Медленно, так невероятно осторожно он вводит палец внутрь, что мне хочется плакать. Он ведет себя так, как будто это мой первый раз. Словно меня не имели насильно десятки других мужчин. Я откидываю голову назад и стону, наслаждаясь незнакомым ощущением парения, охватившим меня, когда между ног появилась влага. Введя палец полностью, Паша сильнее сосет клитор, и мне кажется, что во мне порхает миллион крошечных бабочек. Я никогда не думала, что оргазм может быть таким удивительным.
Я еще дрожу всем телом, когда Паша ложится рядом со мной. Он обнимает меня и прижимает мое лицо к своей шее.
— Я бы хотела, чтобы мой первый раз был с тобой, — шепчу я.
— Так и будет.
— Паша, ты прекрасно знаешь.
Он прижимает палец к моим губам.
— Твой первый раз будет со мной, — говорит он мне в ухо. — Все, что было раньше, не считается. Понятно?
Я поджимаю губы, стараясь не заплакать, а в сердце разливается что-то теплое, склеивая воедино несколько разбитых кусочков моей души.