Москва засыпала. Ночь выдалась прохладная, наполненная короткими, стремительными ветрами, что налетали на огромный город со стороны Московского моря, неся с собой влажный, горьковатый, будто и впрямь морской воздух.
Один за другим гасли огоньки в окнах домов — тысяч и тысяч домов, протянувшихся в бесконечном сплетении улиц на многие километры. Постепенно погружался в темноту и дом, где жил со своей матерью, бабушкой и отчимом Коля Быстров.
Но вот в семье Быстровых как раз в эту ночь не спали.
— Вспомни, Дмитрий, — тихо говорила Лидия Андреевна мужу, — вспомни, как боялась я, когда выходила за тебя замуж, что ты не сумеешь заменить моему мальчику отца…
Зябко кутаясь в платок, подобрав под себя ноги, она забилась в самый угол дивана, точно хотела сейчас быть как можно дальше от мужа, который, чувствуя ее отчужденность, сидел на самом краешке диванного валика, сидел сгорбившись, подперев рукой опущенную голову, в нелепой и жалкой позе врасплох застигнутого бедой человека.
— Да, да… — глухо отозвался он на слова жены. — Но разве я не хотел?
— Ты хотел! — с горечью сказала Лидия Андреевна. — Ты хотел… чтобы мы все поскорее забыли о Владимире. Ты сердился, когда я или мать вспоминали о нем… да, да, не качай головой, это так. Ты даже фотографию его, что стоит на столе сына, хотел было убрать куда-нибудь подальше от глаз. Зачем, зачем это тебе понадобилось?
— Но пойми, Лида, пойми!.. — Титов расправил плечи и поднялся.
— Что? Что должна я понять?
— Мне казалось… — неожиданно сухо и громко сказал Титов. — Мне казалось, что ты вышла за меня замуж не только для того, чтобы Дмитрий Алексеевич Титов заменил твоему сыну погибшего отца, а потому, что я сам, понимаешь, сам хоть немножечко тебе дорог!
— Мне трудно говорить сейчас о моих к тебе чувствах, Дмитрий, — устало качнула головой Лидия Андреевна. — Но вот что я тебе скажу… Прошлое не выкинешь, как старую, заношенную вещь, особенно если ты была прежде счастлива… — Испугавшись, что муж перебьет ее, Лидия Андреевна поспешно протянула вперед руку, желая опередить готовые сорваться с губ Титова слова. — Нет, нет, дай мне договорить. — Она задумалась, так и застыв с осторожно поднятой рукой.
А Титов, не сводя глаз с жены, напряженно ждал, что она ему сейчас скажет.
— Тебе уже за сорок, Дмитрий, да и я не девочка. Помнишь, прежде чем пожениться, мы много раз и так и сяк прикидывали, как-то сладится наша жизнь. И тебе было боязно после развода, после неудачной семейной жизни снова обзаводиться семьей, и мне тоже было страшно пойти на это. Но надо было все же на что-то решиться. — Тут Лидия Андреевна заговорила совсем тихо, точно говорила сама с собой, не заботясь, слышит ли ее муж, точно искала сейчас в своих словах хоть какое-то себе оправдание. — И мать и друзья советовали мне выходить замуж. «Ты еще молодая, тебе еще жить да жить», — говорили они мне. Прикидывали мы с тобой, Дмитрий, прикидывали, всякую мелочь обговорили, а вот о сыне моем хорошенько и не подумали.
— Но неужели же все так плохо? — подходя к жене, спросил Титов. — Ну, признаюсь… — Он помедлил, затрудняясь в выборе слов, которые помогли бы ему определить, в чем же, собственно, он неправ. — Я вел себя с Колей… ну… не совсем верно. И да, да, пусть так, как говорила эта девушка… Но неужели ничего уже нельзя исправить? — Титов снова тяжело опустился на диван.
«Неужели ничего нельзя исправить?» — повторил он про себя, торопливо находя и тут же отвергая слова убеждения, которые могли бы рассеять эту возникшую между ним и женой отчужденность.
Доводы, которые еще недавно показались бы Титову более чем достаточными, сейчас уже не удовлетворяли его. Что-то было не додумано им, что-то упущено в его отношениях с пасынком, и в этом, пожалуй, жена была права.
«Что же?» — терялся в догадках Дмитрий Алексеевич. Нелепым казалось ему предположение, что он, человек долга, человек строгих правил, мог совершить какую-то серьезную и, возможно, непоправимую ошибку. Но спокойные, отточенные фразы, в которые привык Титов укладывать свои мысли, никак не слагались сейчас в его встревоженном сознании.
— Хочешь, я поговорю с Колей? — только и нашелся он сказать жене.
— Не знаю, Дмитрий, поможет ли это, — после долгого раздумья отозвалась Лидия Андреевна. — Я ведь и сама очень виновата перед сыном. Очень! Я забыла о своем долге матери, занялась устройством собственной жизни, а ведь жизни-то этой без сына у меня и быть не может. — Она тревожно прислушалась к доносившимся из соседней комнаты голосам Анны Васильевны и Коли. — Не спит… Боже мой, что еще будет? Что будет? — горестно прошептала она.
Как ни верти голову, устраивая ее поудобнее на подушке, как ни жмурь глаза, чтобы не видеть торчащей за занавеской полной и яркой луны, а сон не идет.
Вот уже второй час лежал Коля на своей по-моряцки узкой, жесткой кровати и все думал, думал, а о чем, и сам толком не мог понять.
Мысли, волновавшие Колю, были какие-то тревожные, путаные, без начала и конца. Как в холодную воду, не хотелось забираться в эти мысли.
«Эх, заснуть бы! — в который раз подумал Коля. — А завтра…» И он опять начинал беспокойно вертеться под одеялом и бить кулаками ненавистную подушку.
— Коля! — позвала его бабушка.
Анна Васильевна спала на диване. Луна светила так ярко, что Коля хорошо видел лицо бабушки. Глаза у нее были открыты, и в них не было сна, хотя она легла спать в одно с ним время.
— Что? — неохотно отозвался Коля, понимая, что сейчас бабушка спросит его, почему он не спит. А он и сам не знал почему. Нет, он знал, но не мог сказать. Да нет же, нет, он и сам не знал!
— Фу ты! — обозлился Коля, едва не вылетев из постели — так стремительно повернулся он под одеялом. — А тут еще эта проклятая луна!..
— Не спится, так и не спи, — сказала бабушка.
Это что-то новое — бабушка не любила, если Коля долго не засыпал, и всегда ворчала: «Опять набегался, опять уши горят!» Да и голос у нее прозвучал сейчас как-то по-новому, а как — не понять.
— Коля! — еще раз окликнула внука Анна Васильевна.
Не дождавшись ответа, она села на постели.
Волосы у нее были заплетены на ночь в две тоненькие седые косицы, а лицо, наверно из-за лунного света, показалось Коле бледным и печальным.
— Ты-то что не спишь? — спросил он, тоже садясь на постели.
— По той же самой причине, что и ты, внучок.
— А я… — смутился Коля. — Я просто так не сплю…
— Не знаю только, велика ли беда, — сказала бабушка. Простоволосая, в широкой кофте и длинной ночной юбке, она встала с дивана, босиком перешла комнату и села в ногах у внука. — О чем это я спросить тебя хотела? Ах да, вот о чем… — Анна Васильевна наклонилась над Колей, который лежал теперь на спине, плотно-плотно зажмурив глаза. — Ты с кем нынче дружишь-то? Ну, с Владимиром разошлись, так с кем теперь?
— Со всеми, с кем и раньше, — не открывая глаз, сказал Коля.
— С этим… с высоким таким, дружишь?
— Дружу, — пробормотал Коля.
— Серьезный паренек, — похвалила бабушка. — Его Сашей зовут?
— Сашей.
— Да ты открой глаза-то, чего в жмурки играешь?..
— Спать надо.
— Спать, спать, — соглашаясь, покивала Анна Васильевна. — А с этим маленьким, чернявым тоже дружишь?
— С Цыганенком?
— Может, и с Цыганенком. Озорной, а видать, сердечный.
— Дружу и с ним, — сказал Коля, все никак не решаясь взглянуть на бабушку.
— Без друзей-то худо, — как бы невзначай обронила она. — Ну, а Симагин — обучил он тебя на мотоциклете?
— Обучил, — несколько оживившись, сказал Коля. — Я и на автомобиле сам уже езжу.
— Один?
— Нет, не совсем. Я за рулем, а Симагин рядом со мной.
— Вот еще выдумки! — нахмурилась бабушка. — Мал ты для такой науки.
— Значит, не мал, если езжу! — Коля наконец открыл глаза.
— А вот и мал! — сердито сказала Анна Васильевна. — Да не смотри на меня казанской сиротой, я и сама не слепая. Нашел себе дружка! И чего он привязался к тебе? Какой такой интерес ему с мальчишкой время терять?
— Он тоже моряком был, — неуверенно сказал Коля. — Как и папа…
— Что ж, что был! А теперь вот все у палатки с пивом околачивается. Моряк! Эх, Коля, Коля…
— Он всегда веселый… С ним интересно…
— А с ребятами, с друзьями, тебе не интересно?
— Интересно… — отвел глаза Коля. — Только я… я неправду тебе сказал… — Он приподнялся на локтях и ткнулся лицом в плечо бабушки. — Я ведь и с Сашей и с Цыганенком тоже поссорился.
— Ну вот! — Анна Васильевна обняла внука. — Вот и доездился на своем мотоциклете… Недоглядела я. Беда, недоглядела…
— Бабушка! — томясь, сказал Коля. — Бабушка!
— Что, внучок? — встрепенулась Анна Васильевна.
Но Коля молчал.
— Коленька, — выждав немного, окликнула его Анна Васильевна, — ты скажи мне, что у тебя на сердце. Ты не таись. С кем другим, а со мной тебе таиться незачем.
— Я и сам не знаю, — тихо, как бы издалека, отозвался Коля.
Он снова лег на спину и еще крепче зажмурил глаза, чтобы не видеть бледного, расстроенного лица бабушки.
Так велика была его обида на мать, отчима, товарищей, да и на самого себя, так смешалось все в его сознании и таким смутным и хмурым представлялся ему завтрашний день, что заговорить обо всем этом не хватало мужества.
«Эх, заснуть бы! — в отчаянии подумал Коля. — А завтра…»
Но в том-то и дело, что это самое «завтра» не сулило ему ничего хорошего.